Quot;Марья Гавриловна,- пишет Белкин в "Метели",- была воспитана на французских романах и, следственно, была влюблена".

Это ведь - с усмешкой. И, "следственно";, все несчастье, описанное дальше,- под стать этой усмешке, не так уж оно, несчастье, глубоко и серьезно, - по большому счету усмехающегося,- как, впрочем, и последующее счастье - под стать юмору (опять - некое отстранение), с каким описаны "военные действия"; Марьи Гавриловны против нового объекта - Бурмина.

И как ни смягчает Белкин в "Барышне-крестьянке" свою характеристику уездных барышень, все же и тут она - ироническая, особенно вот в этой части и особенно в выделенных мною словах:

"Легко вообразить, какое впечатление Алексей должен был произвести в кругу наших барышень. Он первый перед ними явился мрачным и разочарованным, первый говорил им об утраченных радостях и об увядшей своей юности; СВЕРХ ТОГО НОСИЛ ОН ЧЕРНОЕ КОЛЬЦО С ИЗОБРАЖЕНИЕМ МЕРТВОЙ ГОЛОВЫ. Все это было чрезвычайно ново В ТОЙ ГУБЕРНИИ. Барышни сходили по нем с ума.";

Это ж пародия на Татьяну и Онегина.

Я даже рискую высказать мысль, что не было нормой и тогдашнего языка такое:

"...Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу.";

А применив такое отклонение Белкин обнаружил свое несерьезное отношение к семнадцатилетней Маше. Да и к семнадцатилетней Лизе, и вообще к рассказам девицы К. И. Т.

Почему же? А потому, что "вообще их разговор - хоть милый, но несносный вздор", розовый подстроенный идеал. Владимир беден - так он из-за нелепого венчания разобиделся до такой степени, что соединение в ближайшем будущем невозможно, а потом вовремя грянувшая война убрала его из жизни. И вот со временем является богатый Бурмин. Маша и Бурмин оба повенчаны с кем-то и не могут - перед богом - принадлежать друг другу. Ну, так пожалуйста: оказывается, что это они друг с другом повенчаны. Отец богатого (в будущем) Алексея в ссоре с отцом Лизы и благословленное родителями соединение любящих невозможно - так пожалуйста: родители случайно мирятся.

Честно говоря, меня несколько беспокоит эпиграф к "Барышне": "Во всех ты, душенька, нарядах хороша";. Его можно объяснить в том смысле, что Белкин, мол, верит в силу красоты (ведь Алексей решился же не слушаться отца и жениться на крестьянке). А это уже нечто серьезное.

Зато для "Метели" взяты строки из "Светланы" Жуковского. В "Светлане" же все ужасы, какие случились вначале, случились во сне, а наяву произошел happy end, то есть ужасы оказались несерьезными, какими я, вслед за Белкиным, и счел начальные несчастья Марьи Гавриловны.

Я, впрочем, опять же, вслед за Белкиным, и счастье ее оценил как не очень высокой пробы. Соответственно, нужно бы и в счастье Светланы усомниться как-то, что, кстати, возможно, так и мыслилось Жуковским (вспомним несчастную любовь самого Жуковского к Маше Протасовой, любовь, которая окрасила все творчество Жуковского и, следовательно, все его мироотношение). Жуковский вполне мог, а Белкин - вслед за ним, "Светлану" с ее счастливым концом понимать как неосуществимую в жизни мечту. А это - опять - серьезно.

Но в общем, переиначив Пушкина, можно было б сказать от имени Белкина:

Всегда я рад заметить разность

Между рассказчиком и мной.

*

От нашего пр-р-ристального взгляда ускользнул "Выстрел".

И здесь все не просто.

Сильвио - главный герой повествования - был демонической личностью, выдающейся, и, как все исключительные дворяне по всей Европе того времени (времени феодальной реакции после поражения Наполеона и дворянских революций, то тут, то там вспыхивавших против этой реакции), Сильвио сделался революционером:

"...Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.";

Так кончается "Выстрел".

Образом всеевропейской реакции, по-моему, является скука в местечке ****, где познакомился с Сильвио рассказчик, и скука в бедной деревеньке Н** уезда, где жил этот рассказчик спустя пять лет:

"Мы стояли в местечке ****. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В **** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видели ничего.";

"...в бедной деревеньке Н** уезда... Всего труднее было мне привыкнуть проводить осенние и зимние вечера в совершенном уединении. До обеда кое-как еще дотягивал я время, толкуя со старостой, разъезжая по работам или обходя новые заведения, но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно не знал, куда деваться. Малое число книг, найденных мною под шкафами и в кладовой, были вытвержены мною наизусть. Все сказки, которые только могла запомнить ключница Кириловна, были мне пересказаны; песни баб наводили на меня тоску. Принялся я было за неподслащенную наливку, но от нее болела у меня голова; да признаюсь, побоялся я сделаться ПЬЯНИЦЕЮ С ГОРЯ, то есть самым ГОРЬКИМ пьяницею, чему примеров множество видел я в нашем уезде. Близких соседей около меня не было, кроме двух или трех ГОРЬКИХ, коих беседа состояла большею частию в икоте и воздыханиях. Уединение было сноснее.";

Можно, конечно, сказать, что отсутствие невест в местечке **** и малое число книг в деревне Н** уезда - это случайность. Но я уже многократно доказывал себе, что, по крайней мере, у великих случайностей в произведении не бывает.

Рассказчик И. Л. П. не мог, например, как автор "достаточного биографического известия"; о Белкине - радоваться в своем Ненарадове хозяйственными радостями. Этот И. Л. П. вообще отличался от дворян среднего уровня, "имея от природы романтическое воображение...";

Его и демонический Сильвио выделял из всех: любил и дорожил его мнением.

В общем, уездная и деревенская скука в "Выстреле" есть не просто скука. Да и городская суета представляется мне тоже видом скуки для человека незаурядного.

Настоящими людьми тогда были романтики в жизни, а в искусстве им соответствовали представители так называемого гражданского романтизма. И кончали они, и те и другие, зачастую, вооруженной борьбой не на дуэлях.

Выступление Ипсиланти в османской Молдавии имело целью пробить дорогу от России к Греции, томящейся под турецким игом. Это выступление было звеном в цепи других революционных выступлений: в Португалии, Испании, Италии, Греции, в Петербурге на Сенатской площади.

Сам Пушкин примыкал к этому всеевропейскому (и латиноамериканскому) движению.

Но все романтики - дворянские революционеры, веками боровшиеся за уважение самодержцем прав дворянина, - одни за другими потерпели поражение, не привлекая народ к борьбе за свободу. И самые умные среди уцелевших - к таковым относился и Пушкин - поняли, что что-то не так. Что история имеет какие-то свои законы. Самые мудрые стали склоняться к реализму и историзму. А самые прозорливые из мудрых стали поворачивать еще до военных поражений. И среди именно таких и был Пушкин.

Рассказчик И. Л. П. тоже утратил свой романтизм, но, по-видимому, идя по другой дороге. По столбовой. Как все. Просто его пообтерла жизнь. И. Л. П. из романтичного юноши стал подполковником И. Л. П. (для которого выступление Ипсиланти стало "возмущением Ипсиланти";). И уже в качестве подполковника, вспоминающего молодость, он рассказывает о Сильвио Белкину.

Как же Белкин относится к Сильвио, к молодому и к пожилому И. Л. П.?

Сильвио, за исключением последнего абзаца повести (процитированного), дан с точки зрения молодого романтичного офицера в младшем чине и с точки зрения молодого человека в отставке, дан - положительно. Описание разбито на две главы, действие которых разнесено на пять лет друг от друга. Значит, и через пять лет рассказчик еще не очень переменился.

Последний (цитировавшийся) абзац - на другой временной дистанции. Протяженность ее неизвестна. За это время И. Л. П. вернулся из деревни в армию и дослужился до подполковника, рассказавшего историю Белкину. Где-то вначале этого периода Сильвио стал этеристом, потом погиб.

А Белкина, по-видимому, поразила перемена отношения И. Л. П. к Сильвио. Эта для-Белкина-поразительность выражена, в частности, краткостью сообщения о новой, гораздо более значительной истории Сильвио. Впрямую этот шок выражен неожиданной холодностью и ультрасухостью тона рассказчика:

"Граф [тот, с кем стрелялся Сильвио в отложенной дуэли-мести] замолчал. Таким образом узнал я [И. Л. П.] конец повести [дуэли, растянутой на пять лет], коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.";

Можно, опять-таки, сказать, что это просто необходимый эпилог после слов графа. И что Белкин демонстрирует просто такт рассказчика, закончившего один случай и не переходящего на другой, к дуэли не относящийся. Но если мы договорились, что все - не случайно, то не случаен именно такой эпилог, не случайна его иномасштабность, его краткость и сухость.

Есть, есть разность между рассказчиком и Белкиным.

Итак, есть разность между всеми, заявленными якобы Белкиным же, рассказчиками историй и им самим.

Г.

Далее я буду все меньше пользоваться записями десятилетней давности, потому что тогда и там я впал, теперь вижу, в фальшь. Что-то и тогда ныло в душе, но я не знал, в чем дело. Сейчас, кажется, знаю. Попробуем найти художественный смысл пушкинского сборника под названием " Повести Белкина".

Каким предстает перед нами Белкин?

Думается, совсем не по "неопытности";, как заявляет его сосед по поместьям, а только вследствие "мягкосердия"; (тут сосед прав) Белкин "принужден был отменить барщину и учредить весьма умеренный оброк";. Думается, не "пользуясь его слабостию";(опять из письма соседа) крестьяне "на первый год выпросили себе нарочитую льготу, а в следующие более двух третей оброка платили орехами, брусникою и тому подобным; и тут были недоимки";. Думаю, все это объясняется совестливостью, обуревавшей тогда прогрессивное дворянство и, в первую очередь, офицерство, недавно само видевшее свободу, во Франции. (Старик-сосед, не понимая нового явления, соболезновал "нерадению, общему молодым нашим дворянам";.)

Не зря Пушкин "заставил" в 1823 году родителей Белкина умереть, самого Ивана Петровича подать в отставку из армии, принять вотчину, а через два года, в 1825-м "устроил" Пушкин такую сцену (из письма соседа):

"...приехав однажды к нему, потребовал я хозяйственные книги, призвал плута старосту и в присутствии Ивана Петровича занялся рассмотрением оных. Молодой хозяин сначала следовал за мною со всевозможным вниманием и прилежностию; но как по счетам оказалось, что в последние два года число крестьян умножилось, число же дворовых птиц и домашнего скота нарочито уменьшилось, то Иван Петрович довольствовался сим первым сведением и далее меня не слушал, и в ту самую минуту, как я своими разысканиями и строгими допросами плута старосту в крайнее замешательство привел и к совершенному безмолвию принудил, с великою моею досадою услышал я Ивана Петровича, крепко храпящего на своем стуле.";

Белкин и любой оброк считал несправедливым, потому воровство птицы и скота со своего двора - оправданным, тем более, что польза налицо - "число крестьян умножилось";.

Вы верите, что среди дня, в присутствии гостя можно уснуть? Просто Белкин, удовлетворенный результатом заведенных им порядков, нашел способ ненавязчиво побудить соседа не вмешиваться в них. Эта бестактность - храп - верх тактичности.

И совсем не потому он поручил все дела своей ключнице, что та сказки знала, а потому, что та всем была кумой. И потому же, в интересах крестьян, сменил старого "исправного и расторопного старосту"; на избранного самими крестьянами.

Частично того же, совестливого, происхождения, думаю, и аскетизм Белкина:

"Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в краю нашем за неслыханное чудо почесться может); к женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая.";

Взять в наложницы дворовую девку - это, как тот гусар Дуню,- унизить ее человеческое достоинство, а жениться - это неизбежные преувеличенные расходы, на которые не зарабатываешь.

Человек не от мира сего, а от какого-то сверхбудущего, взявшийся своими крохотными усилиями (как по теории малых дел, возникшей в конце того же века, после очередного поражения освободительного движения, народничества). Белкин как бы предчувствует поражение 14 декабря 1825 года, но идеалу (раз есть к чему-то "нерадение";, то есть - во имя чего), "общему молодым нашим дворянам"; остался верен. Причем, из письма соседа можно вывести, что до смерти верен.

Таким же он предстает и в собственно повестях. Он сочувствовал низам общества и людям, боровшимся за свободу. Он совсем не соглашался уповать на будущее в лице набирающей силу бесчестной мелкой буржуазии. Он сохранил идеалы равенства, он против, например, браков по расчету. Но идеалы эти для него представляются реально недостижимыми (частные факты достижения,- скажем, того же счастливого брака не по расчету, - лишь подтверждают правило их вообще-то недостижимости). Питая отвращение к самому мобильно развивающемуся способу хозяйствования - первичному капитализму, - он с неизбежностью приходит ко всемирной скорби ("дряхлеющая вселенная") предромантиков-экстремистов.

Потому, может, и придал Белкину Пушкин некий экстремистский же стиль повествования - крайне, как бы это сказать,- аскетический, лаконичный. Никакого украшательства - как скромнейшая жизнь Ивана Петровича.

*

Ну, а как отнесся к Белкину Пушкин?

Сложнейший вопрос. Пушкин же - кажется - лишил себя всех средств самовыражения, все отдав героям, рассказчикам, "автору", его соседу...

Впрочем, несколько строк от себя он все-таки написал. И первое - эпиграф к главке "От издателя":