Фиксация при истинных потребностях и квазипотребностях

К наиболее существенным явлениям, касающимся отношения побудительностей и истинных потребностей, относится факт фиксации. Круг побудителей иногда оказывается чрезвычайно суженным по сравнению с кругом подходящих вещей и событий «самих по себе».

Например, девочка, у которой много кукол, постоянно желает играть лишь с одной из них или во всяком случае выделяет ее несравненно больше других. Ребенок утверждает, что «она всегда послушна», «никогда не говорит неправды» и даже будучи сломанной так, что другие куклы на ее месте сразу были бы заброшены, она по-преж­нему вызывает любовь больше других. (Я не имею здесь в виду те случаи, когда кукла становится предметом особых забот именно вследствие своей поврежденности.)

Фиксация на определенных побудителях и на определенных способах удовлетворения играет большую и очень значимую роль в психической жизни. Хорошо известно, ка­кой прочной может быть фиксация на том или ином человеке, профессии, работе и т.д. во всех областях истинных потребностей, как радикально она может исключать все остальные и как зачастую трудно бывает эту фиксацию ослабить.

Такая фиксация может приводить к тому, что сответствующие объекты приоб­ретают особенно сильную побудительность, а сама она оказывается наделена опре­деленной исключающей функцией:другие объекты полностью или частично теряют из-за нее свою побудительность. То же самое относится и к фиксации на определенных вариантах действия удовлетворения.

Нечто совершенно аналогичное можно наблюдать и при квазипотребностях. Представление определенного соответствующего случая в акте намерения может об­ладать известным фиксирующим значением; оно может сузить круг соответствующих случаев, исключив те, по существу также подходящие случаи, на которые могло бы быть ориентировано намерение, будь оно менее специализированно. То же относится и к действиям осуществления намерений. При заранее запланированном разговоре, но при отсутствии специального намерения привести совершенно определенные ар­гументы, выбираются аргументы, соответствующие ситуации и потому целесообраз­ные. Специальный же подбор конкретных аргументов накануне беседы нередко вле­чет за собой совершенно неподходящие к данной ситуации высказывания.

Однако фиксация как при истинных потребностях, так и при квазипотребно­стях, как правило, не является полностью исключающей. Обычно наряду с фик­сированным побудителем наличествует известный круг и других побудителей, осо­бенно в том случае, если «нажим» истинной потребности или квазипотребности слишком велик.

В случае истинных потребностей обычно особое значение для фиксации имеют случай и способ первого удовлетворения (первая любовь). Это же относится и к наме­рениям, побуждающим к повторяющимся действиям. Если, например, перед первым осуществлением намерения вопрос о соответствующем случае оставался открытым и были возможны многие соответствующие случаи, то впоследствии тот вид соответ­ствующего случая, на который в первый раз оказалось направлено намерение, при­обретает особую значимость. Все это относится и к первому способу осуществления намерения, приведшему к успеху[61], и имеет немаловажное значение для так называ­емых процессов упражнения.

Для процесса «упражнения», который отнюдь не представляет собой психологичес­ки простого акта[62], вообще имеют громадное значение побудители и их превращения. При всяком освоении какой-нибудь деятельности (например, работы на токарном станке), многое теряет свою естественную побудительность: колеса и механические процессы, которые первоначально из-за их величины или внезапности начала работы вызывали испуг, становятся безразличными. Наоборот, другие, первоначально не при­влекавшие внимания детали и процессы после их включения в новую целостность приобретают отчетливо выраженную побудительность.

При повторном выполнении действий, обусловленных намерением, часто рука об руку с упрочением определенных видов выполнения идет процесс, который неред­ко называют «автоматизацией». Общее течение процесса становится более жестким, безжизненным. Квазипотребность в первых и в более поздних повторах соотносится приблизительно так же, как молодой организм и старый: совокупность возможностей, через которые можно определить квазипотребность каузально-генетически, вначале существует и фактически; потребность направляется на самые разнообразные соответ­ствующие случаи и обнаруживает большую способность приноравливать способ выпол­нения к наличной ситуации. Напротив, при последующих повторах способ выполнения становится относительно застывшим; под влиянием исторических факторов область возможных способов поведения становится ограниченной. (Но, как уже было замече­но, по-видимому бывают случаи, когда фиксация происходит уже с первого раза.)

Рука об руку с этим «окостенением», как правило, идет автономизация процес­са удовлетворения истинной потребности или квазипотребности, возможно даже яв­ляющаяся его необходимой предпосылкой. Возникает относительно самостоятельный особый организм, который действует без обязательного управления со стороны це­лостной личности и коммуникация которого с остальными истинными потребностя­ми и квазипотребностями ограничена в динамическом отношении.

Как на экспериментальный пример этого можно указать на опыты по измерению воли[63]. Здесь характер процесса, в частности возникновение запрограммированных ошибочных реакций (первичные ошибки), лишь очень косвенно зависит от лежащих в его основе потребностей, однако зависит в основном от конкретных способов выпол­нения. Не наличие определенной квазипотребности, а наличие совершенно определен­ной «готовности к деятельности», которая уже включает в себя строго определенный способ выполнения, имеет здесь решающее значение для того, появится или нет при­вычная ошибка.

Во всяком случае, источником энергии и при таких «окостеневших» квазипотребностях остается сама квазипотребность или лежащая в ее основе истинная потребность.

И тогда, когда определенные побудители и исполнительные действия уста­навливаются самим актом намерения, и тогда, когда они складываются в процессе первого выполнения намерения, — в обоих случаях мы имеем дело с процессом, обнаруживающим теснейшее родство с процессом фиксации истинных потребнос­тей. Напротив, этот процесс в существенных моментах отличается от ассоциации, как она выступает, например, при заучивании наизусть слов или при ином «изменении состава знания»[64].

При этом совершенно безразлично, имеется ли в виду ассоциация между соответ­ствующим случаем и выполнением или ассоциация между соответствующим случаем и побудительностью, которую он приобретает благодаря намерению. В противополож­ность последнему следует, собственно, указать, что побудительность вещи не более, чем ее пространственная форма, может рассматриваться в качестве самостоятельного, второго психического образования, которое вступает в связь с вещью или событием, хотя во многих случаях побудительность меняется сильнее, чем пространственная фор­ма вещи. Скорее, побудительность является по меньшей мере такой же сущностной характеристикой вещи, как и ее пространственная форма. Поэтому необходимо, если мы хотим избежать недоразумения в этом вопросе, говорить не об изменении побуди­тельности вещи, а о существовании различных, только пространственно или по внеш­нему виду одинаковых объектов. Ведь объект, побудительность которого изменилась в результате смены ситуации (почтовый ящик до и после опускания в него письма), психологически является другим объектом.

Возможность воспроизведения, характерная для ассоциации, обычно возникает по отношению к «составу знания» именно путем многократных повторных воспроизве­дений. И в соответствии с законами ассоциации эта возможность должна усиливаться. Однако имевшаяся ранее побудительность вещи или события (например, почтового ящика) обычно, как было упомянуто, угасает при осуществлении соответствующего действия. Аналогичные данные получены и в экспериментах по фиксации побудитель­ности через выполнение преднамеренных действий. Объекты, которые приобрели побудительность в результате первого осуществления действия, именно вследствие по­вторного выполнения преднамеренного действия ее вновь теряют [65].

Определенная трудность для нашего понимания лежит, по-видимому, прежде всего в следующем обстоятельстве. Мы видели, что с окончанием преднамеренного действия, а следовательно, с насыщением квазипотребности, побудительность, как правило, исчезает — в соответствии с тем обстоятельством, что больше нет никакого реального напряжения, которое побуждало бы к действию осуществления намерения. Между тем наблюдения повседневной жизни говорят о том, что иногда такого рода побудительность продолжает сохраняться, по крайней мере некоторое время, и пос­ле окончания действия. Может случиться, что хотя письмо и было брошено в почто­вый ящик, при встрече с новым почтовым ящиком все еще сохраняется какой-то ми­молетный позыв бросить в него письмо.

Существует, в принципе, вероятность, что здесь мы имеем дело, так сказать, с контрпримером, противоречащим тем случаям, которые будут сейчас рассмотрены и в которых замещающее удовлетворение влечет за собою забывание того действия, кото­рое, собственно, предстояло совершить (см. выше). По каким-то причинам опускание письма в этом случае хотя объективно и приводит к желаемому результату, психологи­чески, однако, не срабатывает как действие удовлетворения в собственном смысле или не устраняет, по крайней мере полностью, напряжение, свойственное квазипотреб­ности. Дело же заключается именно в устранении этого напряжения, а не в самом по себе внешнем действии.

Тот же вопрос стоит и по отношению к побудителям, связанным с истинны­ми потребностями.

Если маленький ребенок не хочет принимать пищу, бывает достаточно без ка­кого-либо принуждения просто поднести ложку к его рту, чтобы побудить его съесть ее. Позднее этой непосредственной побудительности, которой он подчинялся как бы импульсивно, начинает противостоять большая способность управлять своими дей­ствиями: он закрывает рот, отворачивает голову и т.п. В таких случаях можно снова добиться первоначального эффекта — стоит только отвлечь ребенка, занять его как-нибудь в другом отношении (с ребенком постарше не поможет и этот ход).

В этом явлении существенны два факта. Во-первых, побудительность объекта становится значительно действеннее, если на него обращено меньше «внимания». Боль­шее «внимание» приводит здесь к тому, что «стимул» (побудительность) действует менее непосредственно. Мы понимаем это на первый взгляд парадоксальное положе­ние так: в случае отвлечения силы поля, благодаря меньшему контролю, действуют более непосредственно.

Впрочем, в случае отвлечения ситуация еще сложнее, так как здесь одновременно необходимо принять во внимание еще и негативную побудительность того, что лежит в тарелке.

Далее, поднесение наполненной ложки ко рту ребенка обладает для него по­будительностью даже в ситуации, когда ребенок не любит предлагаемую пищу. Попу­лярная психология свела бы это явление к «привычке», каковым термином вообще нередко обозначают эффект фиксации. В действительности, поскольку нет никакой потребности в соответствующей пище, то побудительность должна исходить от ложки как таковой или от ее поднесения ко рту в этой ситуации. Побудительность здесь стано­вится, по-видимому, действенной без наличия потребности в этот момент. Подобные случаи хорошо известны в повседневной жизни, когда человек делает что-то почти через силу, хотя при других обстоятельствах сделал бы это охотно.

Впрочем, здесь следует задать вопрос, нет ли в таких случаях каких-либо истинных потребностей или квазипотребностей, побуждающих к соответствующим действиям, даже при отсутствии главной потребности. Действительно, можно допустить, что здесь, например, играют роль те стоящие между истинными потребностями и квазипотребностями напряжения, которые связаны с общими волевыми целями, охватывающими течение нашей повседневной жизни — встать, одеться, обедать, идти спать и т.д. В пользу этого говорит и то, что подобная побудительность обычно в состоянии только короткое время противостоять противоположным потребностям, а в длительной перс­пективе влечет за собой определенные изменения «жизненного уклада».

Однако следует также спросить, подходят ли действительно эти объяснения ко всем случаям, или же при некоторых обстоятельствах (прежде всего в случае фиксации) по­будительность как таковая может сохраняться и после насыщения квазипотребности. Ответ на этот вопрос можно найти только путем экспериментального анализа.

Наши замечания относительно явлений фиксации при истинных и квазипотребностях не претендуют на исчерпывающую теорию фиксации, тем более, что фик­сации играют в психической жизни значительную роль. К тому же мы ни в коем случае не утверждаем, что собственно феномены сцепления никак не участвуют в образовании фиксации.

Скорее мы довольствуемся здесь несколькими основными положениями: ис­ключительная фиксация побудительности на вполне определенном соответствующем случае так же, как и точное определение способа выполнения, должна быть включена как особый случай в широкую область тех явлений, где побудительность свойственна более широкому кругу событий и объектов. С точки зрения теории квазипотребности и вопреки общеупотребительному пониманию, случаи без такой конкретной фиксации, значительно ограничивающей действенность остальных соответствующих по своему содержанию случаев, служат более чистыми примерами основного процесса намере­ния. Источниками энергии нужно признать лежащие в основе истинные потребности и квазипотребности. По крайней мере, в значительной степени с ними связаны также и фиксированные побудительности. Сама фиксация — не источник процесса, она только предписывает ему формы или предопределяет соответствующие случаи. И если действительно рассматривать представление определенного соответствующего случая и способа осуществления действия как феномен сцепления, его по существу следует понимать не по аналогии с сочетанием слов или других познавательных содержаний, но как фиксацию побудительности на определенном соответствующем случае.