КРЕНДЕЛЕВ АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ

 

Грозный. Год рождения 1917-й. Образование - неполное среднее.

Беспартийный. Работает в ремонтно-механическом цехе

Грозненского нефтеперерабатывающего завода. Служил в 44-м

стрелковом полку ротным поваром.

 

Перед самой войной с белофиннами я служил в Ленинграде в 112-м

запасном полку, в хозяйственном взводе.

 

Часто думают, что повар в роте - лицо маловажное, дескать,

какой из повара вояка. И скажут о нем: "Не служил, а окопался

на ротной кухне". Но это неправда. Хороший повар и винтовкой

отлично владеет, и черпаком не хуже орудует...

 

Конечно, деликатесов я не готовил. На что бойцу какие-то

французские блюда, вроде "зебровых пупков в сметане"? Но

кормил я красноармейцев сытно. Иначе какой будет боец, если

он заправлен жидко?

 

В начале 1940 года наш полк влили в состав 42-й дивизии, и

дали ему новый номер - 44-й стрелковый. В составе этого полка

я участвовал в финской войне. Как закончилась война, месяца

два отдыхали. В мае сорокового года наш 44-й полк перебросили

в Латвию, а осенью в Брестскую область. Расположился он в

районе городков Пружаны - Картуз-Береза.

 

Командиром полка у нас был майор Петр Михайлович Гаврилов -

Герой Советского Союза, вторым батальоном, в котором служил

я, командовал капитан Рыбаков.

 

Я уже приобрел хороший опыт. Вполне мог бы, как тот царский

солдат, из топора сварить вкусную кашу. И сделали меня поэтому

старшим поваром. Ладно, старшим так старшим.

 

В марте сорок первого всю нашу дивизию переместили в Брестскую

крепость. Время было тревожное. Всех бойцов, не исключая и

бойцов хозвзвода, усиленно обучали военному делу. Много

батальонов было выведено в летние лагеря и на работы по

строительству приграничных оборонительных сооружений.

 

Вечером 21 июня 1941 года я выдал дежурным поварам продукты

и пошел в кино. После полуночи проверил, как идет дело у

дежурных поваров, и прилег в каморке. Но приготовить горячий

завтрак бойцам ни в тот, ни в последующие дни уже не пришлось.

 

В четыре часа утра на крепость напали фашисты. Началась

страшная авиабомбежка, к вслед за ней враг открыл ураганный

артогонь.

 

Майора Гаврилова в Цитадели не было. Командование нашими

ротами, оставшимися в Цитадели, принял на себя какой-то

старший лейтенант, фамилию которого я не помню. Хозвзвод

вооружили винтовками и несколькими пулеметами. Вместе со

стрелками нашего полка мы заняли оборону на северном берегу

реки Мухавец, в том месте, где она огибает центральную часть

крепости. Нам поставили задачу: не дать фашистам перейти и

пробраться в Цитадель.

 

Два дня мы отбивали яростные атаки врага.

 

В ночь на 24 июня часть красноармейцев нашего полка, по

приказанию старшего лейтенанта, под огнем фашистов перебросили

на Кобринское укрепление и влили в состав групп, которыми

командовал майор Гаврилов. Здесь нам пришлось защищать ворота,

ведущие из крепости в город, и северную часть Кобринского

крепостного вала.

 

В ночь на 26 июня по приказанию майора Гаврилова была выделена

небольшая группа бойцов, в числе которых был и я. Поручили ей

доставить из каземата боеприпасы. Это было очень трудным

делом. Вход в каземат находился под неусыпным наблюдением

неприятеля, и часто наши попытки проникнуть туда кончались

гибелью бойцов. Все же выделенная группа за ночь дважды

побывала в каземате, доставляя патроны и гранаты.

 

На следующую ночь группе было приказано взорвать бензосклад,

который находился в вале, окружающем Кобринское укрепление.

Двое бойцов из нашей группы, служившие в 75-м разведбатальоне,

знали, где находился склад.

 

В два часа ночи бензосклад взлетел в воздух. Но при этом оба

бойца, очевидно, погибли.

 

Уже в первые три-четыре дня нам стало ясно, что помощи

сражающейся крепости извне не будет. Но ни один боец не думал

сдаваться на милость фашистов. С каждым днем число сражающихся

групп уменьшалось. Бойцы узлов сопротивления погибали, но не

сдавались.

 

Первого июля я получил сразу три ранения: прострелили бедра

и правую сторону груди. Отвели меня в каземат, где почти без

помощи лежали десятки наших раненых.

 

В одном месте лежали накрытые брезентом тела умерших.

 

"Ну, - подумал я, когда меня привели в каземат, - тут мне и

суждено кончить жизнь". Но я ошибся. В один из дней, кажется,

это было второго июля, с громкими торжествующими криками в

каземат ворвались фашисты. Наобум дали несколько очередей из

автоматов. А потом увидели, что в каземате лежат раненые, и

стали сортировать нас, отделяя легко раненых от тяжелых.

Делали это просто. Кричали "ауф", "ауф" и если тяжело раненый

не мог встать, его тут же пристреливали. Я с трудом поднялся

и, качаясь из стороны в сторону, пошел к выходу.

 

Отвезли нас на грузовике в какой-то большой дом на окраине

города Бреста. Фашисты приспособили его под "госпиталь" для

военнопленных, но это по сути дела была "морилка", а не

госпиталь. Никаких лекарств, кроме йода и марганцовки, на него

не отпускали. Не давали и бинтов.

 

Но врач Медведев и военфельдшер Александр Куренов были в своем

деле героями. С риском для жизни они доставали в городе

медикаменты и перевязочные материалы, падая от усталости, день

и ночь ухаживали за ранеными. Почти все, кого собрали в

госпиталь, были ранены при обороне Бреста, и потому немцы были

особенно злы на нас: дорого обошлась им крепость.

 

Когда не было медикаментов, врачи словами поддерживали в нас

бодрость. И их теплые слова крепили наше здоровье лучше всяких

таблеток.

 

Никогда память об этих врачах не померкнет у меня.

 

У молодого раны заживают быстро. К концу июля я уже мог

свободно ходить. Задерживаться в госпитале немцы не давали.

Чуть встал на ноги - сразу в сборный лагерь. И меня вместе с

другими выздоровевшими перевезли в сборный лагерь Бяла

Подляска на территории Польши, километрах в двадцати от

Бреста.

 

Сюда сгоняли тысячи военнопленных. Ежедневно в Бяле Подляске

умирали от ран, от голода, от истощения, от болезней десятки

красноармейцев. Не было дня, чтобы немцы за малейшее нарушение

лагерного режима не расстреливали с десяток людей.

 

И я подумал: на черта такая жизнь. Чем влачить такую жалкую

и тяжкую жизнь, лучше сразу помереть. Фашисты смотрели на нас

хуже, чем на скотину. Это особенно оскорбляло советского

человека.

 

Решил бежать. Бежать, во что бы то ни стало. Случай вскоре

представился. Несколько десятков человек вывели за зону для

рытья траншей, где хоронили умерших.

 

Надо сказать, что охраняли нас не особенно строго. Немцы,

видно, считали, что никуда из "завоеванной" ими страны

военнопленные не денутся.

 

Воспользовавшись тем, что конвоиры собрались в кучку, я

прополз до кустов и оттуда бросился к ближайшему лесу. День

я пробыл в гуще зарослей, а ночью двинулся на восток, в

сторону от Бреста. На вторую ночь я добрался до Буга, переплыл

его километрах в пятнадцати пониже крепости и вышел на правый

берег. Долго шел по лесу к северу. Очутился я вблизи городка

Семятичи. Здесь в районе городка были густые белорусские леса,

словно нарочно созданные для партизан.

 

И движение белорусских партизан началось действительно с

первых дней, как враг ступил на нашу землю. Я вступил в отряд

имени Пославского (кажется, так его именовали). Партизаны

взрывали железнодорожные мосты и дороги, нападали на обозы,

рвали проволочную связь, убивали немецких солдат, отставших

от своих частей.

 

Однажды мне пришлось по предложению командира отряда быть в

одном из белорусских сел, которое часто посещали немцы, но

постоянно там не стояли. В этом селе жил мой приятель-белорус,

у которого я всегда останавливался. Выполнив поручение

командира, я зашел проведать друга, но его дома не застал. Я

собрался уходить, но хозяйка не пустила меня и принялась

жарить картошку. Тут же в горнице крутились дети хозяки:

мальчик Васька - подросток лет двенадцати и девочка Анка.

 

В эти дни мы разгромили немецкий обоз, в котором оказался

сахар. От полученного пайка в кармане у меня оставалось с

десяток кусков сахара. Я поделил их между детьми. Девочка

сразу положила один кусок сахара в рот и начала сосать, а

мальчик бережно спрятал свои куски в бумагу и положил в

карман.

 

- Что же ты? Ешь, - сказал я ему.

 

Но мальчик закачал головой.

 

- Не...

 

Вдруг брат с сестрой о чем-то заспорили и выбежали из горницы.

Я не понял, что случилось. Однако вскоре вошла хозяйка и

причина ссоры выяснилась.

 

Хозяйка спросила меня:

 

- Вы дали мальчику сахар?

 

- Да.

 

- Напрасно...

 

- Но почему же? Сейчас нам в отряде дают пайковый.

 

- Да я не к тому, - сказала хозяйка. - А знаете почему Васька

спрятал сахар?

 

- Нет.

 

- Сахар ему нужен, чтобы немцам вредить.

 

- Как вредить? - с недоумением спросил я.

 

- А вот так. Узнали мальчишки нашего села, что если в

бензиновый бак бросить несколько кусков сахару, то машина не

заводится, пока бензин не сменят. Вот мальчишки и запасают

сахар. Заметят, что немецкие шоферы зазевались, отвинтят

крышку и бросают сахар. Бьются, бьются шоферы, разбирают

мотор, а догадаться в чем дело не могут. А мальчишкам это

вроде бесплатное кино. Соберутся возле машины и смотрят. А

фрицы так и увезут машины на буксире. А если они догадаются?

Не жить мальчишкам на свете...

 

Так впервые я узнал о свойстве бензина, в котором растворен

сахар.

 

В августе 1942 года немцы бросили в наш партизанский район

большие силы, поддерживаемые и авиацией. Отряд наш, состоявший

из 450 человек, был разбит. Я получил ранение в крестец.

Оставшихся в живых сорок человек пленных собрали в ближайшем

белорусском селе.

 

Немцы предполагали в назидание белорусам повесить нас в самом

селе, но, видно, передумали. Каждому выдали по лопате и

предложили копать для себя могилу. Это были ужасные часы.

Некоторые хныкали, другие пели, третьи молча и неторопливо

рыли.

 

Офицер, которому была поручена казнь, кричал что-то и торопил

нас. Выстроили наряд автоматчиков. Мысленно я распрощался с

жизнью. И вдруг на дороге показалась легковая машина.

Какой-то толстый немец привез приказ: отменить расстрел.

 

Нас опять собрали в селе и вскоре отправили поездом в

Германию. Говорили, что на нас хотят испытать газы.

Удовольствие - не из приятных. Привезли в город

Ной-Бранденбург. Здесь находился лагерь для военнопленных.

 

Перед тем как запустить в зону лагеря, нас посадили на земле

около лагерной вахты. В зто время к лагерю подъехали какие-то

штатские немцы. Оказалось, что они будут набирать рабочих.

 

Как только открыли ворота, огромная толпа лагерников бросилась

к вербовщикам. Недолго раздумывая, я смешался с толпой. Часть

людей отобрали, а остальных вахтеры ударами палок загнали

обратно. В число отобранных попал и я, хотя на мне не было

номера военнопленного.

 

Привезли нас в Пруссию, в какую-то аккуратную немецкую

деревню. Работал я у богатого бауэра в кузнице. Хорошо

подкормился ворованной картошкой, окреп. Но мысль о побеге не

оставляла меня.

 

В марте 1943 года я покинул кузницу. Прошел по польской земле,

миновав Белоруссию, добрался до Украины. Путь этот я проделал

за пять месяцев. И везде - и поляки, и белорусы, и украинцы

помогали мне, чем могли. До Киева мне оставалось километров

восемьдесят.

 

И вот в один непрекрасный день меня задержали полицаи.

Передали в комендатуру. Две недели били меня и пытали: где

партизаны? Я открещивался - не знаю и все. Вижу - мне грозит

расстрел, решил сказать, что бежал из Ной-Бранденбурга.

Привезли обратно. Здесь мне задали крепкую лупцовку палками,

посадили в карцер на семь суток, а потом отправили обратно в

ту самую прусскую деревню, откуда я бежал.

 

Работал я в той же кузнице. Вскоре оправился от побоев и снова

появилась мысль о побеге. Но сейчас у меня был порядочный

опыт. Я знал, что главное - не попадаться немцам, они сейчас

же заявляют властям о беглом военнопленном. Что поделаешь?

Ярые службисты.

 

И сбежал я из этой деревни второй раз. Добрался до Варшавы.

Проходил через один польский хутор, а там, оказывается шла

облава. И надо же случиться! И снова меня отправили в

Ной-Бранденбург.

 

"Ну теперь мне крышка", - думал я. Но обошлось. Дали по

положенному месту двадцать пять палок, посадили на две недели

в карцер. И стал я работать под строгим конвоем.

 

Однажды под осень 1944 года меня с группой военнопленных

вывели ремонтировать полотно железной дороги. О побеге я уже

не думал. Место по обе стороны полотна было совершенно

открытое, безлесое. С западной стороны показался товарный

поезд. Конвоиры согнали военнопленных на одну сторону дороги.

И вдруг у меня, как молния, мелькнула мысль: а что, если

вскочить на поезд на ходу и удрать?

 

Я нарочно замешкался. Поезд отделил меня от военнопленных и

немцев-конвоиров.

 

Эх, была не была! Я изо всей силы разогнался по ходу поезда,

схватился за поручни ступенек вагона и забрался на площадку.

Прямо, как в кино. Осторожно заглянул назад, на другую

сторону. Ни конвоиры, ни военнопленные не видели моего побега.

В куче стоявших у полотна не было заметно никого движения или

волнения.

 

Поезд шел на восток. Хорошо, что это случилось под вечер.

Глубокой ночью поезд прибыл на какую-то станцию под Варшавой.

Сидеть на тормозной площадке было рисковано.

 

Как только поезд снизил ход, я соскочил на землю и пошел рядом

с облюбованным мной вагоном. Поезд остановился. Остановился

и я.

 

При свете прожекторной лампы, бросавшей яркие лучи с высокой

мачты, я осмотрелся. Станция была забиты эшелонами. Мимо

проходил рабочий, и внимательно взглянул на меня. Несомненно,

это был поляк. И он сразу понял, кто я.

 

- Куда этот поезд пойдет? - спросил я рабочего.

 

- Не туда... не в Россию, - отрицательно замахал поляк рукой.

- И вообще, пан, уходите со станции. Здесь полно немцев.

 

Я поблагодарил поляка и стал переходить пути, чтобы подальше

уйти со станции. Но, переходя пути под вагоном, я попался.

 

Снова повезли в Ной-Бранденбург. Снова бросили в надоевший

карцер. В этот раз немцы предъявили мне обвинение в побегах

и решили судить.

 

До сих пор почему-то везло мне очень и побеги сходили с рук.

Ведь за гораздо меньшие проступки немцы безжалостно

расстреливали пленных.

 

"Ну, - думал я. - Теперь мне верная смерть".

 

Но ветры уже дули иные.

 

На фашистское логово грозным валом накатывалась Красная

Армия...

 

Продержав в карцере две недели, отправили меня на работу в

имение какого-то прусского помещика.

 

Здесь я проработал, вернее, проволынил до Дня Победы. Очень

мало пользы принесли Гитлеру мои руки за три с лишним года

моего пребывания в плену.