ЮСАЕВ МОВЛИД

 

Селение Кень-Юрт Грозненского района ЧИАССР. Год рождения

1920-й. Образование - четыре класса начальной школы.

Беспартийный. Рабочий совхоза. В Брестской крепости служил в

333-м полку сержантом.

 

В Красную Армию меня призвали в начале октября 1940 года. 12

октября с эшелоном призывников меня направили на запад. Из

Чечено-Ингушетии со станции Наурская ехало нас 58 человек.

Прибыли мы в Брест в двадцатых числах октября, и сразу всех

распределили по полкам, которые там стояли. Я попал в 333-й

стрелковый полк 6-й дивизии. В Бресте мы застали много своих

земляков.

 

Из служивших со мной в одном полку помню своих односельчан

Амхада Малаева и Магомета Джамалдинова. Из села Минеральное

помню Ирисхана Исраилова, из Толстой-Юрта - Элима Эльмурзаева.

Все эти бойцы, за исключением Малаева, погибли в крепости в

первые дни войны. Малаев живет в Грозном. Элим Эльмурзаев

погиб в числе многих бойцов при попытке прорваться из

крепости. Затем я помню младшего лейтенанта Айндина Лалаева

из села Толстой-Юрт. Он служил в конной разведке помощником

командира взвода. Был замечательным наездником-джигитом. В

Брестской крепости в разных полках служило человек двести

чеченцев и ингушей.

 

Из конной разведки помню еще замечательного кавалериста

Магомета Гелаева, всегда бравшего на конно-спортивных

состязаниях первые призы. Никогда никакой физкультурой он не

занимался, потому что происходил из глухого горного села

Итумкалинского района.

 

С первого дня прибытия в Брест меня определили в полковую

школу. Обучали в ней пулеметному, минометному делу. По

окончании школы минометчиков я попросился в артиллерию, потому

что пушка, как чеченцы говорят, "мать ружья". И в дальнейшем

эти знания мне очень пригодились.

 

На заре 22 июня я проснулся от ужасного грохота. Спросонья

мне показалось, что рухнула крыша казармы. Потом - грохот

новых взрывов. В соседних спальных помещениях рвались

снаряды... Война!..

 

В наших спальнях всегда горел свет. Сейчас его не было.

Спросонок люди метались в потемках, кричали что-то. Кому-то

то приказывал, кого-то звали, ругали крепкими словами, кто-то

страшно стонал... Война!..

 

Схватив свою одежду, я сбежал вниз по лестнице. Выскочил во

двор. Перед казармой столпились бойцы.

 

Какие-то сержанты и младшие лейтенанты наводили порядок,

строили красноармейцев.

 

Я звал к себе земляков, чтобы в эту минуту быть вместе.

 

По своему разумению в то время я был еще совсем мальчик.

Откликнулся на мой зов только один. Был он, кажется, из

Гудермеса.

 

- Пойдем за оружием! - закричал он мне, пересиливая крики и

грохот, и потащил в помещение первого этажа чужой роты.

 

Из пирамиды мы схватили по винтовке, набрали полные карманы

и пилотки патронов. Когда мы вышли, со двора все сбегали в

подвал нашего казарменного здания. Спустились и мы.

 

Сводчатые стены подвалов были настолько крепки, что здесь

никакие снаряды или авиабомбы не были страшны. Во всех отсеках

подвала было полно красноармейцев. Руководил здесь какой-то

лейтенант по фамилии Потапов1.

 

1 Потапов А. Е. - старший лейтенат. (Прим. ред.)

 

Много лет прошло с тех пор, а я помню этого человека. С полным

спокойствием, поразившим меня, он разбивал бойцов на деления,

боевые группы, выставлял наружные посты, распределял бойцов

у окон подвала.

 

В глубине подвала он отвел отделение для раненых, разместил

женщин и детей, которые в зтот грозный час очутились здесь

совсем не к месту.

 

Лейтенант выделил наряд санитаров, чтобы они втаскивали в

подвал раненых, лежащих вокруг казарменного здания.

 

Спокойные распоряжения лейтенанта вселили в среду только что

метавшихся в растерянности людей бодрость и самообладание.

 

Во дворе Цитадели, ни на минуту не прекращаясь, гремели

взрывы, трещали пулеметы, винтовки и автоматы.

 

Часам к восьми утра через западные ворота в крепость ворвалось

несколько рот фашистских автоматчиков. Они открыли по нам и

по пограничникам, размещавшимся в здании напротив, сильный

огонь. Тут же успели захватить здание клуба и офицерской

столовой.

 

Здание клуба когда-то было церковью. Имело оно множество окон

на верхнем этаже. Шайтан его знает, почему эту церковь строили

с таким множеством окон. Может быть, чтобы молитвы скорее

достигали неба. Засевшие в церкви немцы стреляли в любую

сторону двора. Потом они пытались занять изнутри крепости

Брестские ворота. Но бойцы 84-го и 455-го полков с нашей

помощью штыками откинули их назад в церковное здание. А 333-й

полк отрезал им обратную дорогу за Буг к своим. Через два дня

всех фашистов, засевших в церкви, истребили начисто.

 

Все атаки, которые немцы предпринимали на Цитадель, мы успешно

отбивали.

 

Но надо сказать, и наше положение с первого же дня было

тяжелым. Ведь крепость была окружена тройным кольцом врагов.

С нами в подвале были жены командиров с детьми. Что делать с

ними? Особенно болела душа за детей. Кричать они уже не имели

сил. Они были голодны и жалобно просили воду.

 

Кое-какую еду красноармейцы им приносили. Но воды не было. Ее

доставали в фляжках, закинутых в воду с берега на шнуре. Часто

смельчака, рискнувшего добраться до воды, настигала автоматная

очередь фашистов, лежавших в двух десятках шагов на другом

берегу реки.

 

Дни и ночи слились в какой-то кошмарный сон. Раненых клали в

отделении подвала прямо на пол. Они метались в жару, стонали,

кричали и просили пить.

 

В южной стороне подвала у двух окон скопилось нас человек

тридцать ингушей и чеченцев. Многие из чеченцев по-русски

совсем не говорили, и это заставляло их держаться вместе, как

всегда держатся вместе глухонемые.

 

Из бывших там почти никого не помню: прошло ведь четверть

века. Помню только Хожу Бетризова из Братского, Абдулкахира

Шабуева из Минерального. Только один Шабуев остался из них в

живых и вернулся домой.

 

Около этих двух подвальных окон при мне убило человек пять

чеченцев. Фамилии их тоже не помню. Все они были убиты пулями,

попавшими в голову. Их оттаскивали в темный угол.

 

Время от времени по приказанию лейтенанта Потапова или второго

лейтенанта, фамилию которого не помню, бойцов из подвала

выводили к западным воротам, и мы отбивали упорные атаки

фашистов, стремившихся прорваться снова в Цитадель.

 

Сражения с врагом, наседавшим на крепость со всех сторон,

немного затихали только ночью.

 

Во время одной из таких атак я был ранен осколком снаряда и

контужен. Очнулся в подвале, куда едва проникал свет, кругом

лежали раненые и умершие от ран.

 

На какой день обороны меня ранило, сколько пролежал без

знания, не помню. Поэтому не могу сказать, сколько дней после

начала войны я пробыл в крепости.

 

Время от времени я впадал в забытье и пил, пил без конца

снившуюся воду, потом сознание возвращалось. О наступившем

дне узнавал по гулу сражения, а если он затихал, значит, во

дворе была ночь.

 

Сквозь прерывающееся сознание я слышал беспрерывно

доносившееся из угла подвала чеченское пение.

 

Ужасно хотелось пить! Грезился Терек, на берегу которого я

вырос. Я влезал в реку и пил, пил, но она не утоляла горячей

жажды. Вода была невесомая, легкая, как вата...

 

Рана моя была легкой. Она затянулась корочкой. Я пытался

стать, но кружилась голова и тошнило. Все реже заходили в

подвал, где мы лежали. Принесут раненого и уйдут. В первое

время за ранеными ухаживали женщины: жены командиров,

военнослужащие, госпитальные сестры. Но их отправили в плен..

 

А однажды послышались потрясающей силы взрывы...

 

- Фашисты!.. Фашисты!.. Выходи, кто может! - закричал

красноармеец, заглянув в наше отделение, и сейчас же бросился

назад.

 

Из подвала выходили людские тени. Выходили на слепяще-яркий

свет. А в подвале одиночные выстрелы, автоматные очереди...

 

Добивали оставшихся раненых. Тех, кто не мог идти. Кто знает,

может быть их удел был лучше, чем наш?

 

Чеченская пословица говорит: "Обреченный на смерть раненый,

пусть до утра не доживет".

 

И нас, толпу качающихся как тростинки, раненых и истощенных,

фашистские солдаты повели на запад.

 

Перешли по мосту через Буг. Заставили лежать на земле. Один

из раненых не выдержал. Попросил разрешения напиться воды из

еле заметного ручейка, протекавшего тут же. Конвоир разрешил.

Раненый проковылял к ручейку, прилег и долго, не отрываясь,

пил. Потом оторвался от воды и поднял голову.

 

- Тринке! - крикнул конвоир, улыбаясь и показывая рукой, что

надо пить еще. Раненый тоже улыбнулся, провел рукой по шее и

показал, что он утолили жажду.

 

- Тринке! - крикнул конвоир. Раненый сделал движение,

намереваясь подняться. И тут конвоир дал по нему короткую

очередь. Раненый свалился в воду. Другие конвоиры засмеялись.

 

Палач-конвоир спрашивал нас еще о чем-то. Вероятно, спрашивал,

кто еще хочет пить.

 

К вечеру нас погрузили в кузова машин и вскоре привезти в

лагерь военнопленных. Собственно, это было простое поле,

огороженное колючей проволокой.

 

Сколько тысяч солдатских жизней унес этот проклятый из

проклятых лагерей за два месяца моего пребывания в нем? Оттуда

меня повезли во Францию. Здесь я попал в лагерь для

военнопленных, находившийся в маленьком французском городке

близ германской границы. Некоторое время мне поручали

ухаживать за лошадьми, а потом стали гонять на тяжелые

земляные работы. К нам, советским военнопленным с буквами

"СУ", нашитыми на лагерной одежде, немцы относились особенно

плохо. В лагере было много русских, поляков, югославов, чехов

и немного французов и англичан. Пробыл я в этом лагере месяцев

десять.

 

Однажды к нам в лагерь пришли немецкие офицеры и отобрали из

нас человек сорок, большей частью французов. Но было в числе

отобранных и несколько человек советских, в их числе и я.

 

Всех отобранных посадили в вагоны с лошадьми немецкого

артполка, перебрасываемого на Восточный фронт. Мы должны были

безотлучно находиться при лошадях и ухаживать за ними. Эшелон

наш, как я думаю, прибыл в Харьковскую область, и нас

выгрузили.

 

Уже в первые часы после прибытия на Украину был слышен

отдаленный орудийный гул, доносившийся с востока.

 

Слушал я звуки боя, как музыку. И с первой минуты, как ступил

ногой на землю Родины, стал думать: как сбежать?

 

Должен сказать одно. Еще когда ехал во Францию, я задумал

играть роль тронутого умом, дурачка. Эту роль, видно, я играл

хорошо. Два-три месяца надо мной немцы потешались и играли

злые шутки. Я невозмутимо переносил их и вел себя как

заправский дурачок.

 

Потом они поверили, что я в самом деле тронутый от рождения.

Может быть, поэтому немцы взяли меня в прифронтовую полосу,

а потом и на передний край.

 

Дня через два-три после продолжительного боя мне придали

военнопленного по фамилии, кажется, Свистунов и приказали под

вечер ехать на участок, где недавно разыгрался бой, и свозить

на дорогах собранные там в кучи трупы немецких солдат. Надо

сказать, немцы своих солдат хоронили обязательно и не в общей

могиле.

 

С этим товарищем, тоже оказавшимся артиллеристом, мы почти

всю ночь свозили начавшие разлагаться фашистские трупы. Ту же

работу нам поручили и на вторую ночь. По дороге спросил

Свистунова:

 

- Браток, тебе не надоело фашистскую дохлятину возить?

 

- Спрашиваешь! Разве приятно падаль нюхать?

 

- Давай бежать. Я высмотрел берег. Переплыть речку - и мы у

своих.

 

Договорились. Рейса два с мертвецами сделали "по-честному".

А потом, не доехав до кучки мертвецов, бросили лошадь и

ползком подались к реке.

 

До берега добирались, может быть, целый час. Ползком

спустились к берегу и тихо вошли в воду. И тут немцы нас

окликнули. Мы окунулись в воду с головой и поплыли. По воде

полоснули из автоматов. Стрельбу подняли и с нашего берега.

В небе повисли немецкие осветительные ракеты.

 

Когда немцы нас заметили, уже было поздно. Мы выбрались на

свой берег. Свистунова и меня задержали и повели к начальнику.

Мы объяснили, кто такие и как бежали. В эту же ночь от немцев

перебежали еще четыре солдата. Два дня шел, как положено,

допрос. Оба мы говорили чистую правду, а правда не кустарник

- мысли не путаются. Обоих направили в 77-й дивизионный

артполк. Полк очень нуждался в артиллеристах, и нас сразу же

определили к делу.

 

В составе этого полка я участвовал в освобождении Одессы,

Варшавы и во взятии Берлина.

 

 

В ДОТЕ