Глава 11. Со стороны виднее 39 страница

Я прощаюсь с Джинни и ее родителями и отхожу в сторону. Хвататься за портключ пока рано. Он привязан ко времени, а, поскольку случиться может всякое, время срабатывания мы выбирали с запасом. Поэтому мне придется где-то ошиваться около часа. Значит, нужно аппарировать – не торчать же на платформе. Здесь тоже Пожиратели всюду шныряют, могут что-то заподозрить. Куда бы податься? Не так уж много я знаю укромных мест… А что, если?..

Мысль превращается в действие так быстро, что я даже не успеваю ее обдумать, как оказываюсь возле хорошо знакомого тщательно законспирированного входа в больницу Сент-Мунго. Почему бы и нет, в самом деле? Северус, правда, настаивал, чтобы я отсиделся где-нибудь подальше от людских глаз. Но, с другой стороны, когда еще мне представится возможность повидаться с родителями? Возможно, вообще никогда. Бабушка появится здесь только на Рождество, так что в дверях я с ней точно не столкнусь…

Я решительно захожу внутрь. В вестибюле столько людей, что просто не протолкнуться. Это меня не удивляет – время сейчас такое. Многие плачут, другие пытаются держаться спокойно. Двое молодых целителей с усталыми лицами склоняются над потерявшей сознание молодой женщиной. Я поспешно миную вестибюль, стараясь никого не задеть в толпе, и поднимаюсь по лестнице на пятый этаж. Сейчас посижу с родителями минут десять, а потом отправлюсь куда-нибудь на окраину Лондона, где меня никто в жизни не увидит.

Когда я уже собираюсь зайти в палату, в голову приходит мысль, от которой меня бросает в дрожь. Мерлин, какой же я дурак! Да, бабушка сегодня не придет. А как насчет целителей, которые хорошо меня знают? Они ведь наверняка расскажут ей, что я здесь был! В то время как я, по ее мнению, сейчас нахожусь в школе!

Я лихорадочно озираюсь. Пока никто из знакомых мне не попался, значит, есть еще шанс незаметно смыться. Я уже собираюсь броситься бежать, когда дверь палаты резко открывается, и оттуда выходит высокий смуглый широкоплечий мужчина в одежде целителя. Я вздрагиваю от неожиданности.

– Привет, – дружелюбно здоровается он и внимательно ко мне приглядывается. – Ты ведь Невилл Лонгботтом, не так ли?

Я нервно сглатываю и киваю. Ну все. Мне конец. Северус открутит мне голову. Да что там Северус, я сам себе ее откручу. Болван несчастный.

– Так и будешь топтаться на месте?

Хороший вопрос. И что делать? Этого человека я раньше не видел, но он почему-то меня узнал. Впрочем, я на маму похож, так что ничего странного. И если я сейчас уйду, он тем более запомнит меня и наверняка спросит у бабушки, всегда ли ее внук такой невменяемый. В общем, терять уже нечего, поэтому я захожу в палату вслед за ним.

Мама и папа, как обычно, ко всему безучастны. В глазах нет ни проблеска разума, ни желания жить. Уже не в первый раз я думаю, справедливо ли это по отношению к ним – позволять им существовать в таком состоянии. Я бы так не хотел. Это не жизнь. Но ведь не можем же мы, в самом деле…

– Алиса сегодня весь день смотрела в окно, словно ждала кого-то. Я, правда, не очень хорошо осведомлен об их привычках, – целитель виновато разводит руками, – но вчера, по крайней мере, такого не было.

– С ней это бывает, – вздыхаю я. – И не только когда я прихожу.

Он выходит из палаты, чтобы не мешать. Надо же, какой тактичный! Не припомню, чтобы до него хоть кто-то об этом беспокоился. Тем более, здесь и другие пациенты есть. И их намного больше, чем в прошлый раз. Война как-никак.

Я поворачиваюсь к родителям. Сейчас, когда нет бабушки, я даже не знаю, что мне делать. Я еще ни разу не навещал их без нее. С ней все четко – поздороваться, посидеть рядом, попрощаться, уйти. Я молчу. Ради чего это все? Ради них? Они ведь даже ничего не понимают. Значит, ради себя. Интересно, это можно назвать эгоизмом?

В детстве я еще на что-то надеялся. Я смотрел на них и не понимал, почему ничего нельзя сделать. Ведь они живы и выглядят здоровыми! И даже как будто реагируют на происходящее. Я думал, что их рассудок можно вернуть, просто никто пока не знает, как это сделать. До сих пор я периодически пытаюсь себя этим успокоить. Но какой в этом смысл? Можно вернуть то, что украдено, потеряно или спрятано. Но то, что раздавлено, растоптано, уничтожено, вернуть нельзя. Поэтому сейчас есть только оболочка, а под ней – пустота. Наверное, я всегда это понимал в глубине души. Это как мои старые часы, на которые я случайно наступил, когда мне было тринадцать. Я испугался, что бабушка рассердится, и попытался починить их. Мне это даже удалось – часы до сих пор выглядят, как новые. Но вот показывать правильное время они уже не будут никогда. Только феникс может возрождаться из пепла. Человеческому рассудку это не под силу.

Мама достает из-под подушки очередную обертку от жевательной резинки и протягивает мне.

– Спасибо, мам, – благодарю я и прячу ее в карман.

Папа рисует пальцем круги на белоснежной простыне, а его взгляд блуждает по палате, ни на чем не задерживаясь. Мама напевает что-то невразумительное и бессмысленно разглядывает трещину в полу. Мне хочется сбежать отсюда и никогда больше не возвращаться.

Не говоря ни слова, я резко поднимаюсь и пересекаю палату, направляясь к выходу. Наверное, мне стóит аппарировать сейчас домой, раз уж я натворил столько глупостей. А Северусу отправить записку с портключом.

– Эй, ты! – окликает меня требовательный голос. – Тебе ведь нужен мой автограф, не так ли?

Я останавливаюсь возле радостно улыбающегося Локхарта и сдерживаю усмешку. Вот уж кого болезнь практически не изменила – оболочка была, оболочка и осталась.

– А давайте! – неожиданно для себя говорю я. – Возможно, я даже не стану его сжигать.

– Зачем сжигать мой автограф? – испуганно спрашивает он, прижимая к себе пергамент.

Ну вот и для чего я вообще с ним заговорил?

– Ну… э-э-э… видите ли, это такой древний ритуал… – у меня просыпается вдохновение, – только для очень ценных вещей. С его помощью можно принести жертву древним духам. А они за это отблагодарят… хм… ценными дарами и почестями.

– Правда? – восторженно восклицает Локхарт, улыбаясь еще шире.

Я не успеваю ответить. Тихий смех за спиной заставляет меня подскочить на месте.

– И что же ты натворил, Невилл Лонгботтом? – строго спрашивает целитель. – Теперь он непременно попытается устроить здесь пожар.

Муховертку мне в задницу! Может, меня Крэбб проклял на вокзале? Творю сегодня черте что… Я поворачиваюсь к целителю, приготовившись выслушать упреки. Но никакого упрека в его глазах нет – наоборот, ему, кажется, весело.

Я снова перевожу взгляд на Локхарта и удивленно моргаю – он смотрит на целителя с таким восторгом, с каким даже на него самого, наверное, еще никто не смотрел.

– Гилдерой, – строго говорит целитель, – что ты здесь устроил, скажи на милость? – он указывает на разбросанные пергаменты и колдографии.

– Это автографы! – радостно сообщает Локхарт.

– Какая неожиданность. И почему же ты разбрасываешь такие ценные вещи? Вдруг на них кто-нибудь наступит? Это никуда не годится, знаешь ли.

– Конечно! Я сейчас уберу!

– Вот и займись, – целитель одобрительно ему улыбается и поворачивается ко мне: – Не желаешь чашку чаю?

– Э-э-э…

– Если никуда не торопишься. Я, в общем, не настаиваю.

Я бросаю взгляд на часы. До отбытия портключа больше сорока минут. А если домой возвращаться, так вообще нет никакой разницы. Я киваю. Он делает приглашающий жест и проходит в примыкающий к палате кабинет, попутно поправив одеяло какой-то бледной женщине с остекленевшим взглядом. Локхарт провожает его влюбленными глазами. Я качаю головой, стараясь не слишком удивляться, и тоже покидаю палату.

Мы оказываемся в просторном помещении, похожем на кабинет мадам Помфри, только намного больше и лекарственными зельями почему-то почти не пахнет. На многочисленных стеллажах в идеальном порядке расставлены склянки с зельями, мазями и всем, что только может потребоваться целителям. Отдельно лежат толстые папки – истории болезней.

– Присядь пока, – он указывает на стулья и стол возле большого окна, – я попрошу кого-нибудь меня подменить.

Я ставлю сумку на пол, сажусь за стол и подпираю руками подбородок. Надо же, куда меня занесло! И зачем только я такой дурак? Определенно, Северус, избаловал меня своим хорошим отношением. Вел бы себя как раньше, глядишь, я и не превратился бы в полного тупицу. Как же не хочется возвращаться домой! Что я скажу бабушке? И как потом буду смотреть в глаза Северусу? Разве что… этот тип выглядит так, как будто с ним вполне можно договориться. Может, попросить его прикрыть меня?

Минут через десять он возвращается. Подогревает воду, разливает чай по чашкам, сопровождая свои действия ужасающим грохотом.

– Я еще не представился, – говорит он, рухнув на стул, который жалобно скрипит от такого обращения, – меня зовут Райк… Райнхард Лежéн, – добавляет он, заметив мое недоумение, – целитель Лежен, если официально. Но я терпеть не могу всякие официальности, поэтому зови меня Райк… Или Рик, если тебе так проще.

– Нет-нет, думаю, я справлюсь… Райк, – поспешно отвечаю я, принимая у него чашку с чаем, и, не сдержавшись, интересуюсь: – А вы немец или француз?

– И то, и другое, – смеется он. – У меня вообще многонациональная семейка. У всех в крови страсть к путешествиям, которая вкупе с отсутствием ксенофобии привела к тому, что из дальних стран мои предки привозили не только подарки, но также мужей и жен. Поэтому я еще и итальянец, и скандинав, и чего только не, – он снова смеется, тряхнув гривой светлых волос, демонстрирует мне свой профиль – римский нос и упрямый, чуть выступающий вперед подбородок – и резюмирует: – Собственно говоря, именно поэтому у меня такая рожа.

Я фыркаю в чашку с чаем. Этот тип начинает мне нравиться. Человек, который называет свое, весьма привлекательное, надо заметить, лицо рожей, и при этом так жизнерадостно улыбается, просто обязан быть приятным собеседником.

Рожа, впрочем, действительно примечательная. Такое впечатление, будто творец сделал это лицо из частей, которые до этого предназначались для разных людей, словно коллаж. Получилось в итоге симпатично, но странно. А вот имя почему-то кажется мне знакомым. Я точно его раньше не видел, но имя определенно слышал. Спрашивать как-то неловко. Мерлин, ну почему у меня такая дурацкая память? Названия растений на латыни, рецепты зелий, исторические события, которые уже никому не интересны, – это пожалуйста, сколько угодно. А вот дни рождения, имена, пароли и другие нужные вещи – нет, такой ерундой я свой мозг не засоряю. Кстати, о днях рождения! Интересно, когда день рождения у Северуса? Почему я раньше об этом не подумал? Надо обязательно выяснить у Лауди – эльфы все знают. Если окажется, что он был позавчера или три недели назад, я себе этого не прощу.

– Ты ведь в Хогвартсе учишься? – спрашивает Лежен.

– Да, на седьмом курсе, – подтверждаю я и, чтобы не изводить себя понапрасну, выпаливаю: – Можно вас кое о чем попросить?

– Попросить можно.

– Мы с бабушкой обычно приходим сюда на Рождество. В этот раз она тоже придет, но я вряд ли смогу. Поэтому и решил заглянуть сейчас. Но она… – я лихорадочно соображаю, в чем бы обвинить ничего не подозревающую бабушку, – она очень за меня беспокоится. И ей не понравится, что я разгуливаю в одиночестве – особенно в такое время. Вы не могли бы… не говорить ей, что я здесь был?

– Ты уверен, что тебя никто не видел? – спрашивает он, потирая подбородок.

– Вроде бы, нет. Разве что издали, но это ведь не страшно – они могут решить, что перепутали. Здесь сейчас такие толпы.

– Это ты верно подметил, – вздыхает Лежен и тут же на его губах появляется хитрая улыбка: – Хорошо, я ничего не скажу твоей бабушке. Но ты можешь столкнуться с кем-то, когда будешь уходить.

– Буду надеяться, что не столкнусь, – я пожимаю плечами. Что еще остается?

– У меня есть идея получше, – заявляет он. – Ты можешь аппарировать из этого кабинета. Ты ведь умеешь?

– Но ведь в Сент-Мунго запрещено аппарировать¹!

– Ты будешь безмерно удивлен, но я вообще-то в курсе. Мы ведь никому не скажем об этом нарушении, не так ли?

– Ну…

– Ты же собираешься именно аппарировать? – допытывается Лежен. – Или тебе нужно открыть камин? Или может…

– Вообще-то я могу переместиться портключом, – говорю я и тут же прикусываю язык и мучительно краснею.

Поздно. Он замолкает и заинтересованно смотрит на меня. А я-то думал, что уже исчерпал сегодняшний лимит глупостей. Зарегистрированные портключи (а других и быть не должно) на дороге не валяются, и едва ли такой может оказаться в кармане обычного студента. Иными словами, я только что признался в преступлении. Очаровательно!

– Что ж, портключ – это еще лучше, – как ни в чем не бывало произносит Райк. – Сколько времени у тебя осталось?

– Около получаса.

– Отлично. Значит, еще по чашке выпить успеем.

Он делает глоток чая и жмурится от удовольствия. Я смотрю на него с удивлением. Одно дело прикрыть меня перед бабушкой, и совсем другое – нарушать закон. То ли он по природе анархист, то ли ему чем-то не угодила наша правящая верхушка. Собственно, а откуда он вообще здесь взялся?

– Целитель Лежен… ой!.. то есть Райк, а вы… вы давно здесь работаете?

– Как тебе сказать… если считать только этот раз, то с сентября.

– А откуда вы приехали?

– В основном, из Франции.

– А почему?

– Я посчитал, что лишние целители здесь не помешают… Ой, ну не делай такое лицо, ради Мерлина! – смеется он. – Я ни на секунду не поверю, что тебя устраивают разгуливающие по улицам Пожиратели смерти. Так вот, меня они тоже не очень устраивают.

Интересно. Нет, я, конечно, догадывался, что о нашей войне с Волдемортом знают и в других странах, но не думал, что кого-то это особенно интересует. Любые столкновения обычно считаются личным делом того государства, в котором они происходят. Наше правительство, например, в войну с Гриндевальдом не вмешивалось. Только Дамблдор вмешался, да и то, как считает Рита Скитер, исключительно по личным соображениям. Поэтому сложно ожидать от жителей других стран, что они примчатся поддерживать нас в трудные времена.

– В прошлом мне какое-то время пришлось жить в Англии, – замечает Райк, догадавшись о ходе моих мыслей, – Мне нравится эта страна, я стараюсь быть в курсе последних новостей, поэтому регулярно получаю английские газеты. Кроме того, здесь живут мои друзья и даже родственники.

– Это очень благородно с вашей стороны – приехать сюда.

– Благородство тут не при чем, – он отмахивается. – Считай, что я возвращаю долги.

Не знаю, что он имеет в виду, но лучше, пожалуй, не спрашивать. Я и так накинулся на него с вопросами, словно коршун. По правде говоря, он имеет полное право послать меня подальше вместе с моим любопытством.

– Значит, вы работаете в этом отделении? – уточняю я.

– Я во всех отделениях работаю, – заявляет он. – Там, где случаи самые интересные или сложные, что, в принципе, суть одно и то же.

На секунду у меня мелькает бредовая мысль, что он пытается вылечить маму и папу. Видимо, это отражается на моем лице, потому что Райк печально качает головой и говорит:

– Я думал, можно ли как-то помочь им, но, к сожалению, здесь я бессилен. Да и любой другой целитель тоже.

– Знаю, – я подавляю вздох. – Склеить разбитую чашу несложно, но ее содержимое восстановить нельзя.

– Я понимаю тебя, – кивает он, внимательно глядя на меня. Глаза у него удивительные – серо-зеленые с вкраплениями карего – никогда раньше таких не видел. – Знаешь, я работаю целителем почти двадцать пять лет. За это время у меня на руках умерло много людей. Тебе, должно быть, сложно понять это, но когда ты лечишь человека, ты принимаешь на себя ответственность за его жизнь и судьбу. Между вами возникает связь, которая в чем-то даже крепче кровной. И когда он умирает, часть твоей души уходит вместе с ним. Малая часть, поэтому поначалу ты ничего не замечаешь. Но со временем тебе становится все хуже. Поэтому считается, что целители должны ограждать свою душу от этой связи. Не должны зависеть от нее. Должны оставаться невозмутимыми. Но таким образом можно превратиться в чудовище. Так мне когда-то казалось, – он умолкает, задумчиво глядя куда-то вдаль, и продолжает после небольшой паузы: – Я был неправ. И со временем научился отпускать их. Теперь они проходят через мою душу, но не забирают ее с собой… Ты не должен держаться за них, Невилл! – вдруг требовательно говорит он безо всякого перехода.

– Простите? – я трясу головой, пытаясь уложить в ней его слова.

– Не держись за них, – повторяет Райк. – Не нужно, потому что это тебя убивает. Пусть они и живы, но там уже давно держаться не за что, и ты прекрасно об этом знаешь.

Я непроизвольно сжимаю кулаки.

– Да, это звучит жестоко, – безжалостно продолжает он. – Но ты понимаешь, что я прав. Я знаю, что происходит. Ты забываешь о них, не так ли? Я не ошибусь, если предположу, что ты вспоминаешь о днях их рождения через несколько дней после того, как они проходят?

Я киваю и опускаю глаза.

– Все нормально. Ты сам себя защищаешь, и не должен чувствовать вину. Не думаю, что им бы это понравилось, хоть я и не был с ними знаком. Если ты не хочешь приходить, не делай этого. Если забываешь, не переживай – это в порядке вещей. Случись со мной нечто подобное, я бы не хотел, чтобы мой ребенок – если бы он у меня, конечно, был – подчинял свою жизнь моей болезни и чувствовал себя виноватым из-за того, что ему совсем не хочется этого делать. Уверен, в твоей жизни достаточно людей, которым ты действительно нужен. Не правда ли?

– Наверное, сэр, – с трудом выговариваю я.

– Еще раз назовешь меня «сэр», сдам тебя в Министерство вместе с твоим портключом, – Райк безмятежно улыбается, словно не говорил только что о страшных вещах.

Как ни странно, это меня успокаивает. Если человек может понимать все это и искренне улыбаться, значит, есть шанс, что и я научусь. Тем более, улыбаться я, в принципе, умею. Правда, для этого мне нужно, как он совершенно справедливо заметил, забыть. Хотя бы на время. Я залпом допиваю остывший чай. Он прав. Можно врать напропалую кому угодно, но с собой лучше быть честным.

– Извините, Райк, – я пододвигаю ему чашку, чтобы он налил еще. – Это школьная привычка – называть «сэр» всех взрослых мужчин.

– Да ты и сам, по-моему, не младенец, – замечает он, оглядывая меня с головы до ног. – Тебе ведь семнадцать?

– Ну да.

– Помнится, в этом возрасте я вручную чистил утки в задрипанной американской больнице, – мечтательно произносит он и неожиданно заключает: – Тебя ждет большое будущее, знаешь ли.

– Не сомневаюсь, – сквозь смех говорю я. – А почему американской?

– О, это единственная задрипанная больница, которую мне удалось найти, – совершенно серьезно сообщает Райк. – Остальные были вполне пристойными.

Он шутит или нет? Наверное, все-таки шутит.

– Вы учились в Хогвартсе?

На вид ему около сорока. Если сейчас выяснится, что он, как Стивен, учился с моими родителями, я, пожалуй, начну верить в знаки свыше.

– Нет…

Так, вера в знаки отменяется. Но оно и к лучшему.

– Я учился в Шармбатоне, и моя мать до сих пор не может мне этого простить.

– Почему?

– Она окончила Дурмштранг и считает, что выпускники Шармбатона лучше умеют танцевать, чем колдовать, – поясняет он, расхохотавшись. – В каком-то смысле она права – танцую я и вправду отлично.

Я вспоминаю изящных шармбатонцев с их прекрасными манерами. Очаровательная характеристика, ничего не скажешь!

– Значит, обычно вы живете во Франции?

– Я живу там, где есть работа. Я ведь упоминал, что в моей семье все любят путешествовать? – он дожидается кивка и удовлетворенно говорит: – Ну, вот и я люблю. Поэтому мотаюсь по всему миру из больницы в больницу. Если бы я так делал, будучи пациентом, на мне бы уже давно поставили жирный крест и задумались об эвтаназии.

– А языковой барьер? – спрашиваю я. Надо же, у него почти такое же чувство юмора, как у Северуса! Я думал, так не бывает. Наверное, поэтому он мне сразу понравился.

– Мне всегда легко удавались языки. Мать объясняет это тем, что я похож на обезьяну. Этим животным свойственно подражательство, а именно оно мне и помогает в покорении лингвистических вершин.

– Забавная у вас мама.

– Настолько забавная, что я стараюсь лишний раз не попадаться ей на глаза, – фыркает Райк. – И это в сорок с лишним лет! Но в чем-то она права.

– И много вы знаете языков?

– Мне хватает. Ничего сложного в этом нет – когда знаешь несколько языков, с остальными проблем не возникает. Главное произносить слова точно так же, как это делают твои собеседники. Поэтому я и говорю без акцента, – он наклоняется ко мне и, понизив голос, доверительно сообщает: – Даже на серпентарго. Правда, в этом случае я сам не понимаю, что за хрень несу, но змеи почтительно шипят и отползают на безопасное расстояние.

Я только глазами хлопаю. Ну, вот опять. Родня, наверное, с ума с ним сходит – как прикажешь общаться с человеком, если невозможно понять, шутит он, или говорит серьезно? Впрочем, люди, которые давно его знают, наверное, умеют отличать.

– Ты, кстати, про портключ не забыл еще? – невозмутимо спрашивает Райк.

– Нет, – покосившись на часы, я мотаю головой. – Я вам мешаю?

– Ну, разумеется! – он радостно хохочет. – Именно потому я и пригласил тебя на чашку чая, что ты мне мешаешь! Неужели не понятно?

– Железная логика. Но ведь у вас, наверное, много работы?

– Работы вообще мало не бывает. Все упирается лишь в желание ее выполнять. Но, полагаю, я могу позволить себе небольшой перерыв, пока никому не требуется срочная помощь целителя.

Помощь целителя… А что, если попросить его…

– Райк, – осторожно говорю я, – это будет очень нагло с моей стороны, если я обращусь к вам с еще одной просьбой?

– О, это будет просто вопиющая наглость, которую ты никогда в жизни не сможешь себе простить! – серьезно заявляет он. – И все-таки попробуй.

– Дело в том, что у меня есть подруга… – начинаю я.

– Уже хорошо.

– Это не то, о чем вы подумали!

– А с чего ты взял, что я о чем-то подумал? – невинно интересуется он и ворчливо добавляет: – У вас, подростков, на этот счет прямо-таки мания. Так что с твоей подругой?

– С ней, слава Мерлину, ничего. А вот с ее отцом… – я быстро ввожу его в курс дела, не упоминая, естественно, об Армии Дамблдора.

– Ну, все понятно, – кивает он, когда я умолкаю. – Значит, Ханна Эббот. Думаю, проблем не возникнет. В конце концов, у нас здесь полный завал, каждый целитель на счету, а мест в больнице мало. Они будут вынуждены пойти навстречу.

Я облегченно вздыхаю. Одной проблемой меньше!

– Спасибо вам большое, Райк! – с чувством говорю я. – Как мне вас отблагодарить?

– Не задавай мне таких вопросов, – он хитро подмигивает. – Ты даже не представляешь, как мне хочется придумать что-нибудь такое, чего ты никогда в жизни не сделаешь. Я ужасно вредный.

– Я уже начал об этом догадываться, – усмехаюсь я и, покосившись на часы, виновато сообщаю: – Две минуты.

– Вот как? В таком случае покрепче хватай свой портключ и отрывай задницу от стула, – командует Райк. – Не хватало еще, чтобы ты ломал казенную мебель. Тебя, как выяснилось, здесь не было, значит, отдуваться должен буду я. И сумку свою не забудь, а то меня охватит припадок клептомании, а ты потом начнешь возмущаться.

Я поспешно встаю, поднимаю сумку и вытаскиваю из кармана темно-синий флакон. Райк косится на него и почему-то ухмыляется. Наверное, решил, что я фанат зельеварения, раз у меня даже портключи так выглядят. Знал бы он, в чем тут дело…

– Еще раз спасибо! – говорю я. – И за помощь, и за чай, и за компанию.

– Не за что, Невилл, – он радостно улыбается. – Я бы не отказался встретиться с тобой в более приятной обстановке, но, подозреваю, что в ближайшее время это вряд ли возможно.

– Вы правы, – вздыхаю я. Мне бы тоже хотелось с ним встретиться.

– В случае чего, уезжать из Лондона я пока не планирую. Где меня найти, ты знаешь. Можешь считать, что это и будет твоей благодарностью. Договорились?

– Договорились! – с радостью соглашаюсь я.

Мы обмениваемся рукопожатием. Моя ладонь по сравнению с его ладонью кажется ужасно бледной. Северус рядом с ним, наверное, вообще походил бы на труп.

– Еще увидимся, Невилл!

Райк широко улыбается и подмигивает. Ответить я не успеваю – срабатывает портключ, и меня словно подхватывает порывом ветра и уносит туда, куда я сейчас больше всего на свете боюсь возвращаться, – в Хогвартс.

С жутким грохотом, сшибая стул, я падаю на пол. Сидящий в кресле Северус насмешливо наблюдает, как я пытаюсь подняться, и равнодушно замечает:

– Хорошо, что я, по крайней мере, не настроил его на лабораторию. Если бы ты разнес ее, пришлось бы скормить тебя фестралам.

– В тебе нет ни капли сочувствия, – сообщаю я, потирая задницу, и, поморщившись, усаживаюсь в соседнее кресло.

– А я и не испытываю в нем необходимости, – говорит он, пожав плечами. – Как все прошло?

Я стараюсь не меняться в лице. Вот уж о чем я ему точно рассказывать не буду, так это о своем идиотизме. Убьет на месте, это и без Трелони ясно. Конечно, все хорошо закончилось, но могло получиться иначе.

– Нормально, – быстро отвечаю я. Мне, в конце концов, тоже есть, о чем спросить: – Что с Луной? Где она?

– В Малфой-мэноре. С ней все в порядке.

– Можно как-то ее оттуда вытащить?

Северус качает головой.

– Неужели нет никакого способа? – я невольно повышаю голос.

– Нет, Невилл. И прекрати кричать.

– Я тебе не верю!

– Это твое дело, – он пожимает плечами.

– Как ты можешь вот так спокойно сидеть здесь и говорить, что все хорошо? – его невозмутимость выводит меня из себя. – Тебе на все наплевать, да?

– Я не собираюсь рисковать всем, чего мне удалось добиться, из-за какой-то глупой девчонки и ее невменяемого папаши, ясно тебе? – цедит Северус сквозь зубы, гневно сверкая глазами.

Меня словно окатывает ледяной водой.

– Ты ведь так не думаешь, правда?

Он не отвечает, только свирепо сверлит меня глазами.

– Прости, Северус, я не должен был так с тобой разговаривать, – виновато говорю я. – Ты и так делаешь все, что можешь. Но она точно в безопасности?

– Насколько это возможно, ты же понимаешь, – его голос звучит мягче. – Но причинять ей вред никто не собирается. Она ведь чистокровная.

– А как насчет Беллатрикс? Ей только волю дай.

– Ну, для этого есть Нарцисса.

– А она здесь при чем? – удивленно спрашиваю я.

– При том, что она женщина и мать, а мисс Лавгуд на год младше ее сына, – поясняет Северус. – Она не позволит Белле причинить ей вред.

– Будто от нее так много зависит!

– Может, и немного, но Белла ее побаивается, хоть и сама себе в этом не признается, – он усмехается.

– Не может быть! – недоверчиво говорю я. – Она ведь ее старше.

– Какая разница, кто старше? Нарциссу я знаю давно и могу тебе сказать, что у нее есть то, что принято называть силой духа, а также определенные принципы, которые она не нарушает. В то время как у Беллы есть только ее безумие, и в глубине своей мелкой душонки она не может этого не знать. Нарцисса сильнее. Кроме того, она хороший человек.

Я скептически хмыкаю. Даже если это действительно так, сомневаюсь, что от нее можно ожидать поддержки. Все-таки первым делом она будет думать о семье.

– Кроме того, Лавгуды довольно близкие родственники Малфоев, – добавляет Северус. – Кровь есть кровь, знаешь ли.

Я киваю. Это уже похоже на аргумент. Хоть какой-то. Тем более, Темный Лорд запретил калечить и убивать чистокровных волшебников, с этим даже Беллатрикс должна считаться.

– То есть за Луну я могу не беспокоиться? – уточняю я.

– Можешь. Но все равно будешь, чтобы я тебе не говорил.

Я не успеваю ответить, потому что чувствую, как в кармане нагревается галеон. Я быстро достаю его и подношу к глазам.

«Невилл,
Все хорошо. Я в каком-то подвале. Здесь Олливандер, поэтому мне не скучно. Аппарировать нельзя. Не пиши.
Л.Л.»

У меня вырывается смешок. Не скучно, ну надо же! А я-то переживал, что ей заняться нечем в плену у Пожирателей смерти! Совершенно непостижимая девчонка!

– Она пишет, что с ней Олливандер, – сообщаю я Северусу.

– Да, он давно там.

– А почему ты не говорил?

– Так ты и не спрашивал, – резонно замечает он.

Действительно, не спрашивал. Я был, наверное, последним, кто купил в его магазине волшебную палочку, до того как он бесследно исчез. И как-то даже не сомневался, что его нет в живых, поэтому мне и в голову не пришло спрашивать Северуса, знает ли он, что с ним на самом деле. Что ж, было бы хуже, если бы она сидела там одна. Раз старик Олливандер столько месяцев продержался, то с ней тем более все будет в порядке. Луна сильная. Жаль ее отца – он, наверное, с ума сейчас сходит.

– Ну что, ты успокоился? – осведомляется Северус и, когда я киваю, командует: – В таком случае отправляйся вниз вместе со своим багажом и переоденься во что-нибудь менее пыльное. И учти, если я хоть раз обнаружу что-то из твоих вещей в лаборатории, ты здорово об этом пожалеешь.

___________________________________________________________________________

¹ – Запрет на аппарацию в Сент-Мунго
Антиаппарационного барьера в больнице нет – в экстренных обстоятельствах он помешал бы эвакуации пациентов. В особых случаях его устанавливают на отдельные палаты.
Однако существует правило, согласно которому аппарация на территории больницы строжайше запрещена как для персонала, так и для посетителей. Это объясняется тем, что некоторые пациенты крайне чувствительны к любой магии, поэтому постоянная аппарация туда-сюда может им повредить. Кроме того, считается, что больные, видя, как здоровые люди свободно перемещаются в пространстве, будут острее чувствовать невозможность покинуть больницу.