Неизлечимая небесная неизвестность

Омар Хайям

Сохрани свою любовь к небу, дитя, и я тебе обещаю:

то, что ты любишь, найдёт способ увлечь тебя от земли,

в высоту, в её жутковато счастливые ответы на все вопросы.

Ричард Бах

Глава I

Неизлечимая небесная неизвестность

 

…Тем декабрьским вечером я торопился домой. Одной рукой прикрывал лицо от колкого ветра, а другой придерживал рюкзак, висевший на плече. Да-а… такого дубака за свою жизнь припомнить я не мог. И если бы не эти чёртовы дополнительные занятия в школе, то сидел бы я без проблем дома, а не блуждал по улицам с раскрасневшимся носом.

Что и говорить… в последние три дня город находился на грани обморожения. Цельсий «упал» до минус 38, ветры стали обжигающе-ледяными. Но это не мешало людям, укутанным в одежду, словно вздутые личинки, каждый день спешить по своим делам. Вот и я шагал среди них, изо всех сил стараясь не грохнуться: многие тротуары превратились в бесплатный каток. Упасть и убиться — было проще простого.

Впрочем, чуть погодя меня утешила мысль об этом декабрьском морозе. Ведь если сейчас очень холодно, подумал я, то, значит, нет осадков. А нет осадков, значит… «Значит, небо ночью будет ясным!» — вспорхнула птицей следующая мысль под моей шапкой. Это меня оживило и заставило ускорить шаг, словно я принял колдовской эликсир.

Я завернул на улицу Достоевского и быстрыми шажками поднялся вверх по некрутому склону. Пройдя вдоль нескольких хрущевок, нырнул во двор кирпичной двенадцатиэтажки и вошел в ее единственный подъезд. Жил я на третьем этаже, поэтому в услуге лифта никогда не нуждался. Бегом добравшись до квартиры и еле-еле повернув ключ в замке одеревеневшей рукой, я наконец оказался в своем домашнем мире.

Звуки включенного в зале телевизора проносились по всей трехкомнатной квартире. (Мама всегда, приходя с работы, включала музыкальный канал и отправлялась на кухню готовить ужин.) Почти в каждой комнате был зажжен свет, который, казалось, согревал уже одним только своим существованием. Стены со светлыми обоями в крапинку обнесли меня полным осознанием того, что я спасен — я дома. Я в тепле.

Первым делом я заковылял в свою комнату. По пути, все еще дрожа, стащил с себя пуховик с шапкой и мельком глянул в зеркало. Оттуда на меня пялилось онемевшее лицо с краснющими, точно спелые плоды граната, щеками, а кончики волос, которые сильно примялись под шапкой, были обтянуты инеем. Да уж, ну и чудище…

Я переоделся и, разворошив волосы, поспешил на кухню выпить что-нибудь согревающее. Мама в этот момент с серьезным выражением лица лепила котлеты. Поздоровавшись с ней, я неуклюже продвинулся к плите, зажег конфорку и, сев на табуретку, принялся ждать.

Краткое описание моей мамы можно начать с того, что ее зовут Татьяна и она работает флористом в цветочном магазине, а также очень любит выращивать домашние цветы в горшках. Ее любимое хобби не могло не повлиять на кулинарные способности. Она всегда очень творчески подходила к оформлению каждого блюда, поэтому для меня стало понятным сразу, что одними котлетами наш сегодняшний ужин не ограничится. Обязательно на помощь прибудут яркие листья салата и базилика, свежие огурцы с помидорами, бесчисленные специи и пряности. Несомненно, котлеты будут лежать в теплом рисе, сваренном на медленном огне, и в момент прибытия его на тарелки, от него, как и подобает горячему блюду, будет исходить ароматный пар. И все это будет не только гармонично смотреться, но и кушаться — в этом я не сомневался.

Ну а пока — чай! Всё-таки пролив несколько капель, я наполнил горячей жидкостью свою любимую синюю чашку, с изображенными на ней веселыми барашками. Эти барашки улыбались, беззаботно валяясь на зеленой лужайке под солнышком. Я надеялся, что после чая смогу почувствовать себя так же блаженно, как и они. Да, мне необходимо было прийти в себя, потому что от мороза у меня, сдается, даже мозги одурели: уже сравнивал себя с какими-то барашками…

— Морозит так, будто живем на Северном полюсе, — вслух пожаловался я, крепко вцепившись ладонями в горячую чашку.

Несколько глотков смородинового чая скользнули по горлу, и от наслаждения я прикрыл веки.

— Ничего, — вернула меня мама в кухонную реальность, — скоро будет теплее. К Новому году обещают повышение температуры.

— Надеюсь. Не хотелось бы встречать его в трескучий мороз. Хотя… какая, впрочем, разница.

— Не любишь Новый год?

— Да что его любить? Обыкновенный день. Люди пытаются придать ему праздничное значение, однако он точно такой же, как и остальные дни. Малиновое варенье еще осталось?

Опустошив две чашки горячего чая и ликвидировав последние остатки вкуснейшего варенья, я ожил. Сквозь пелену усталости и домашней расслабленности я молча наблюдал за мамой. Худенькая и невысокая комплекция, задумчиво-напряженное лицо, темные волосы до плеч. Ей уже давно за сорок, и этот факт становился виден все отчетливее. Мне почему-то всегда казалось, что мама никогда не начнет стареть, что навсегда останется такой, какой я помнил ее с детства. Но нет. Менялся я, менялась и она. И, неотрывно глядя на ее многочисленные морщинки у глаз, я в этом убеждался все больше.

Мимолетный уход в себя стал причиной возникновения непонятных мыслей. Вернее, мыслей почему-то не осталось. Только я и мама: она готовит, я молча пью чай, на улице холодная зима, а мы здесь — в этой теплой и светлой кухне. И кажется, что весь остальной мир исчез. Будто все, что находилось за пределами этих стен, кануло в промозглое небытие. Даже телевизор в зале и тот почему-то замолк. Лишь тонкая струйка кулинарной мелодии проносилась по нашей маленькой кухне звуками шипящих на масле котлет. Вот ее подхватил чайник: слегка насвистывает, усиливая громкость…

Я выключил газ и понял, что третьей чашки не осилю. Иначе лопну и испорчу все то безмолвное великолепие, что развернулось в эти мгновения на кухне.

Я лениво поднялся с табуретки и потянулся к потолку. Почти дотронувшись до него кончиками пальцев, почувствовал сильную тягу ко сну.

— Он сегодня снова допоздна? — спросил я, когда выходил из кухни, решив подождать приготовления ужина в своей комнате.

Мама хмуро вздохнула и тихо ответила:

— Да.

Ничего больше не говоря, я покинул кухню. Лучше бы не спрашивал и не слышал этого печального голоса мамы…

Я не помню, когда это началось, но отношения родителей основательно похолодели. Так же, как весь сегодняшний город за окном. Отец постоянно пропадал в своей обсерватории, а мама ничего ему не говорила. Ну или я этого просто не замечал. Они стали друг другу чужими. Утром, собираясь на работу, они иногда сталкивались на кухне, но не перекидывались ни словом. Словно играли в молчанку.

Я тоже молча наблюдал за ними, не зная, как можно повлиять на эту непростую ситуацию. Мне не хотелось, чтобы они так себя вели, ведь в этом случае во мне снежным комом начинали нарастать сомнения по поводу моего семейного будущего. Если родители столкнулись с «этим», чем я-то лучше?..

Закрыв за собой дверь, я рухнул на кровать. Через некоторое время потянулся к полке, вытащил книжку и стал ее трясти, пока из страниц не выпал снимок. Я взял его и вытянул перед собой.

Парень крепко обнимает смущенную девушку. Молодые, скромно улыбающиеся. Впереди у них совместная жизнь, рождение ребенка, но еще ничего не произошло, еще столько возможностей… Внизу надпись витиеватым почерком: «Начало счастливой семейной жизни!»

Мои совсем еще юные родители. Я хранил эту фотографию, чтобы хоть где-то видеть, что у них все может быть совсем по-другому. Для меня этот снимок был единственным волшебным предметом, способным вернуть им былую молодость и дать возможность изменить жизнь, направить ее в другое русло и не прийти к тому, что есть сейчас. Хоть и в статической черно-белой вселенной, которая навсегда останется запертой в маленьком бумажном прямоугольнике, но у них был этот шанс, шанс сделать все иначе.

И я хранил эту вселенную. В ней они улыбались, а это — главное. Наверное, это все, что мне было нужно — их улыбки. Глядя на них, еще юных, мне невольно казалось и хотелось верить, что и я тоже буду улыбаться. Когда-нибудь искренне улыбаться.

 

* * *

 

Все стихло. На улице едва слышно проехала машина, сверкнула фарами, нарисовав на моем потолке решетчатые следы от штор, и исчезла. Ночная тишина накрыла собой двор и этим самым не давала мне уснуть. Мысли развернулись в голове целой македонской армией: то одна атакует, то другая. Когда не хочешь спать, не нужно пытаться заснуть. Это я уяснил давно. Лучше встать с кровати и чем-нибудь себя занять. Иначе эти ночные мучения-ворочения могут продлиться до самого утра.

Я последовал этому примеру. Откинул одеяло и присел на кровати, оглядывая комнату. Компьютерный стол, который одновременно являлся письменным столом для домашних заданий, еле видно выделялся прямыми углами из темноты. Я опустил ноги на пол, и он в который раз напомнил мне, что батареи в моей комнате ни черта не греют. И так каждую зиму.

Натянув шерстяные носки, я встал с кровати. Ориентируясь по памяти, подошел к окну и, отодвинув шторку, увидел то, о чем думал вечером. Ясное звездное небо. Остальной пейзаж меня не интересовал: привычная асфальтированная стоянка перед домом, обнесенная металлическим забором, затерялась где-то внизу.

Я достал из-под кровати коробку. В ней лежал телескоп, подаренный родителями на мое тринадцатилетие. Не включая свет и ограничиваясь лишь оранжевыми объедками уличного фонаря, я принялся его устанавливать. Делал это предельно аккуратно, не спеша. Для меня это была очень ценная вещь.

Через минуту я еще раз взглянул невооруженным глазом на темное небо и в который раз осознал то чувство, которое так часто появлялось у меня в последнее время. Как же это самом деле грустно — наблюдать за звездами… Но что я мог поделать, будучи больным синдромом неизлечимой небесной неизвестности?

Некоторыми ночами, подобными этой, когда не мог уснуть, мне казалось, что я слышу из Космоса звуки. Протяжные, грустные, местами даже трагичные. И я вслушивался в них, не в силах отвести взгляда от таинственного ночного неба. По странным течениям ночных мыслей, мне казалось, что там наверху кто-то выбивал минорные сочетания нот какой-то удивительной космической мелодии…

Продолжая держать руку на телескопе, а взгляд на ярких небесных блёстках, я сразу же подумал об отце. Он всю жизнь мечтал сделать какое-нибудь открытие. Такое, которое возвысило бы его как астронома, как ученого, посвятившему всю свою жизнь лишь одному делу — звездному.

Порой это стремление у него доходило до абсурда. Такого как сейчас. Он мог неделями не появляться дома, проводя в обсерватории какие-то исследования, ночуя и питаясь там же. В детстве меня это вдохновляло: папа делает открытия! Но взрослея, я потерял это очарование. Отец так и не сделал ни одного знаменательного открытия, ни одного весомого вклада в астрономию. А ему всегда хотелось совершить что-нибудь великое.

Отец… потерянный странник в вечно ночной пустыне, в безумии глядящий только в небо. И что самое страшное, я был такой же, как и он. С детства отец приводил меня в свою обсерваторию, где через мощнейший телескоп открывал моим зачарованным глазам неизведанное пространство. Названия звезд, созвездий, планет и галактик стали спутниками моего существования и прочно укоренялись в голове. И вот смотрел я всегда в звездное небо, и казалось мне, что там все ответы; что там — извечная истина. Там. Только там.

«Кто я? И зачем я здесь, на этой планете?» — вот главные вопросы, из-за которых я каждую ночь, когда удавалось застать звездный пейзаж, нацеливал свой маленький телескоп куда-то в высоту. Я надеялся хоть раз увидеть что-нибудь необычное, меняющее представление о реальности. То, что зажгло бы внутри меня свечу, пламя которой становилось бы все больше и больше, пока бы наконец полностью не прожгло до чувства истины.

И вот снова не спится. И снова ощущение странного зова откуда-то сверху. И снова грустно от непостижимости неба, и снова холодно, и снова рука настраивает телескоп, который будто бы сможет дать ответы на все беспокоящие вопросы… Да ни черта он не сможет.

Я отошел от окна и сел на пол. Без толку. Всё это без толку и никакой пользы не принесет. Сколько раз уже пробовал и ничего. Да и вообще, подумал я, мне бы домашку по алгебре сделать, а не на звезды глядеть. К рюкзаку я за весь вечер так и не прикоснулся. После ужина улегся на кровать и пролежал так несколько часов, пока не замерз и не укутался в одеяло. А ведь к завтрашнему дню мне нужно было решить пять упражнений по алгебре, с которой я никак не мог совладать.

Да и разве можно сосредоточиться на какой-то математике, когда со всех сторон мощным прессом давила неизвестность будущего и необходимость скорого выбора университета? Мое внимание жаждало чего-то другого, чего-то, непонятного мне самому. Однако при этом я даже не мог просто взять и расслабиться за игрой в компьютер. Все время тревожило чувство вины и напряжения. Оно словно стояло сзади меня с тяжелой дубинкой, на которой была высечена надпись «Ликбез», и грозно мне приговаривала: «Готовься к экзаменам, бездарь!».

Но ведь верно, прекрасно понимал я, не успею опомниться, как подоспеют летние выпускные экзамены. И со всех сторон будут доноситься возгласы выпускников: «Прощай, школа!». А потом — новая глава в жизни. Университет.

Вот только какую профессию выбрать, я понятия не имел. Моему интересу к астрономии противостояла леность в освоении математики, а ведь эти науки были тесно связаны меж собой. Имелся у меня в мыслях один университет, но чтобы поступить в него у меня бы, наверное, никогда не хватило ума. Да и находился этот университет в другом, очень далеком городе. Городе, о котором я так долго мечтал. В который хотел уехать жить навсегда. Но часто такие вольные мечты останавливала одна простая мысль: вот же она моя жизнь — здесь, кто меня ждет в чужом городе?

Однако в то же время, я понимал, что пора было взрослеть: не смогу же я всегда жить с родителями. К тому же, то, что у них происходило, еще больше мотивировало их покинуть. И наверное, чем раньше бы я это сделал, тем было бы лучше. Если задержусь с ними еще на несколько лет, был уверен я, то навсегда застряну в этой безвылазной паутине и уже не смогу от них отдалиться.

Родители и не догадывались, что я запланировал уехать от них. Моя обертка не соответствовала начинке. Снаружи я был тихим, ни с кем особо не делился мыслями, как будто у меня их и вовсе не было. Однако где-то внутри меня постоянно извергались вулканы, жгучая лава которых не находила своего выхода. Внешняя пленка искусственного спокойствия сдерживала этот горячий поток, что напирал изнутри, но я не знал, на сколько ее еще хватит.

Порой все эти мысли о будущем изнуряли настолько, что хотелось все бросить и бежать куда-нибудь немедля, пусть еще даже не окончена школа. Бежать без оглядки. Пока не выдохнусь и не упаду от бессилия. Пока не пойму, что убежал достаточно далеко от всех и вся. Пока не останусь совсем один, чтобы можно было наконец подумать и понять: «А что же мне, черт подери, в этой жизни вообще нужно?».