Мой карманный день рождения

 

…Сквозь мартовские ветры весну было не проглядеть. Она как будто была еще за занавесом, которому только предстояло упасть под трепетные возгласы замерзших зрителей. И вроде бы вот он март, вот она весна, но… зима всяческими способами напоминала о себе: снег на улицах еще лежал и, казалось, будет лежать ещё очень долго.

И вот наступил мой день рождения. Снова был прожит еще один год и снова этот внезапный, но до боли знакомый праздник. Его так долго ждешь, но наступает он все равно неожиданно. Бац! — и он здесь: на календаре вдруг твое самое знакомое число и месяц. Родная дата. Она выделяется на фоне других личной значимостью. Это твой день. Твой день из трехсот шестидесяти пяти, который поистине принадлежит только тебе.

Утром я вышел из комнаты и сразу же почувствовал, как из кухни потянуло чем-то сладким. Это он. Мой любимый торт с бананами и кремом из вареной сгущенки. Мама готовила его редко, только по особым случаям, и сегодня был тот самый случай.

Соблазнительный выпеченный цилиндр, усыпанный сверху орехами и шоколадной крошкой, красовался на столе и дожидался, конечно, только меня.

— С днем рождения, сынок, — поцеловала меня мама. — Будь умницей и хорошо учись.

Несколько дней назад я стал чувствовать нечто особенное. Как будто неумолимо приближается что-то хорошее. Это предчувствие часто бывает в детстве, когда ты ждешь, к примеру, школьный новогодний утренник и уже обдумываешь, как же здорово будешь выглядеть в костюме Зорро, с пластиковой шпагой в своих ручонках и черной повязкой на глазах. Ждешь этого дня неделями, а потом одним утром с воодушевлением просыпаешься и понимаешь: этот особенный день настал! И ты по полной программе развлекаешься на этом утреннике, удивляя всех своим костюмом известного киногероя.

Что касается дня рождения, то чем старше я становился, тем больше испытывал от него разочарования. То есть, как и в детстве, за несколько дней до именин в душе теплится предчувствие чего-то радостного, как будто должно произойти что-то грандиозное, но, впоследствии, когда наступал этот самый день, он пролетал очень быстро, и никогда не хватало времени насладиться им сполна. Да и можно ли им насладиться сполна?..

Я уселся за стол. Мама налила горячий смородиновый чай и разрезала этот волшебный торт. Вскоре к нам присоединился отец. Сегодня он был дома. Истинную причину его сегодняшнего присутствия я узнал прошлой ночью, когда вышел попить воды и случайно подслушал разговор родителей, доносившийся из их спальни.

«Хоть завтра изволь побыть дома, — сердито говорила мама. — Он твой единственный ребенок».

Отец в ответ молчал.

«Я тебе уже ничего не говорю о твоей работе», — добавила она, с особым ударением на последнее слово.

Тогда я быстро вернулся в свою комнату. Не хотел, чтобы они узнали, что я слышал их разговор. Я лег на кровать, закинул руки за голову и стал думать. Поэтому очень долго не мог уснуть.

Несмотря на все это, проснулся я в хорошем настроении. И вот сидел на кухне, уминая уже третий кусок. Мне хотелось и самому научиться готовить этот торт, чтобы в будущем в любой момент порадовать себя такой вкуснятиной, но я считал, что его могут готовить только избранные. Как, к примеру, моя мама и… да и, наверное, больше никто. Еда мамы каким-то чудесным образом отличалась от любой другой — она идеальна во всех смыслах. Было проверено лично мной на протяжении вот уже семнадцати лет. Ох, семнадцать лет!..

Мама вручила мне целлофановый пакет. Через мгновение я вынул из него белую толстовку с капюшоном. «Сейчас на улице еще прохладно, — улыбнулась мама, — так что носи ее и не мерзни» Я сразу же отправился в прихожую к большому зеркалу, чтобы примерить обновку. Толстовка оказалась подстать моей комплекции.

— Для тебя есть кое-что еще, — добавила мама, когда я вернулся на кухню, и протянула мне маленькую шкатулочку. Я с интересом взял ее в руки. Легонькая, размером в спичечный коробок. Открыл и достал оттуда пять тысяч рублей. «На карманные расходы», — подмигнула мама, указывая на отца. Я сразу же понял, что толстовка от нее, а денежный подарок от него.

— Спасибо вам большое! — охватила меня радость.

Отец тоже улыбнулся, но только очень скромно, как бы имея в виду: «Да что ты, сынок, это же такая мелочь». В эмоциях отец был открытым. И всегда то, что он по-настоящему чувствовал, можно было прочесть по его лицу.

Дальше мы сидели за столом и пили чай. Хоть и почти в привычном нам молчании, но все же это не портило положительной атмосферы.

Во второй половине дня я выбежал на улицу, одетый в новую толстовку и укутанный шарфом. До дома Мефины быстрым шагом было минут семь ходьбы. Сегодня был выходной, поэтому она сразу согласилась провести этот день со мной.

Так уж завелось, что в мой день рождения всегда идет снег. Каждый год. Это устоявшаяся небесная традиция. Вот и в этот раз всех людей, оказавшихся на улице, посыпало снегом, словно сахарной пудрой. Последнее лакомство уходящей зимы. Совсем скоро из замерзшей земли должна была пробиться трава и благодаря теплым солнечным лучам начать прорастать все выше, радуя своим предзнаменованием неизбежного лета. А его я ждал с особенным трепетом.

Мы с Мефиной провели большую часть дня в кино и пиццерии. Когда сумерки опустились на город, мы вышли к нашему парку. Несколько людей неспешно бродили по дорожке, но наша скамейка была пуста. Купив по пути чипсы и апельсиновый сок, мы следующие минут десять сидели молча и хрустели набитыми ртами, порой глупо улыбаясь друг другу, когда наши руки соприкасались в пакетике чипсов.

По-прежнему шел крупный снег. Было непривычно тепло. В своей новой толстовке я сливался с окружающей снежной обстановкой. На Мефине же была надета легкая красная курточка, на худеньких ножках — синие зауженные джинсы и кроссовки. Несомненно, с наступлением весны полезно менять цвета одежды, чтобы прочувствовать изменения до самых мелочей. Ощутить дыхание перемен.

— Эта толстовка тебе очень даже идет, ты знаешь? — сказала Мефина, глядя на меня. — В ней ты такой милый.

— Ну спасибо, — ответил я, — а без нее я, значит, не милый?

— И без нее ты милый, но с ней ты еще милее.

Я промолчал, свесив взгляд и смущенно покачивая головой.

— И к тому же — очень добросердечный. Но толстовка тут ни при чем, — добавила она, похлопав меня по плечу. Я почувствовал, как лицо мое начало краснеть.

…Дело в том, что несколько часов назад, когда мы переходили на перекрестке дорогу произошло одно маленькое, но примечательное событие. Из-под машины, припаркованной вдоль тротуара, выскочил голубь. И не обычный, а весь измученный, облезлый, почти без перьев, с трудом передвигаясь на своих лапках-спичках. Сразу же за ним бежала кошка: серой окраски, с хищным взглядом и в боевой готовности. Стало понятно сразу, что голубь обречен на гибель, но, несмотря на это, еще пытался спастись.

Во мне вдруг возникло невыразимое чувство жалости к этой измученной птице, которая еле-еле ковыляла по асфальту. Она с трудом допрыгала до тротуара, на котором стояли мы с Мефиной в ожидании зеленого сигнала светофора; кошка неумолимо следовала за ней и уже готовилась совершить коварный прыжок, чтобы настичь свою жертву. Кошка и сама была вся облезлая, с пораненным ухом и, по всей видимости, не на шутку голодная.

Но я все равно не мог смотреть, как этого несчастного голубя разорвет на кусочки маленькое серое животное. От того и вмешался в их дела, даже толком ничего не успев понять. Я двинулся на кошку и, встав в странную позу, пригрозил ей руками. Она замерла. Остановился и голубь, не зная, куда ему идти дальше. Ведь помимо кошки вокруг были не менее пугающие люди. Голубь попытался привести крылышки в движение и оторваться от земли, но безуспешно — слишком измучен голодным охотником.

Кошка в свою очередь, испугавшись моих махов руками, юркнула снова под машину и, не вылезая, неотрывно наблюдала за голубем, как бы выжидая нужный момент для атаки.

Не долго думая, я протянул Мефине деньги и попросил ее сходить в продуктовый магазин, что находился неподалеку. Через несколько минут она вернулась с пачкой семечек и упаковкой кошачьего корма. Пока я сыпал испуганной птице семечки, Мефина подошла к машине и, нагнувшись, подозвала к себе кошку. Та сразу же выбралась из своего убежища и с жадностью принялась за еду. Голубь же сначала испугался того, что я пытался его покормить, но все-таки попробовал одну семечку, а за ней и вторую. Мы с Мефиной встретились взглядами и улыбнулись, забыв куда шли. Мимо нас продолжали проноситься люди, перемещаясь с одного края пешеходного перехода на другой.

Вскоре кошка, доев всё без остатка, куда-то удрала. И теперь лишь оставалось понять, что же станет с птицей. Но долго думать не пришлось.

Голубь вдруг, будто набравшись сил, стал выпрямлять свои крылышки.

«Лети, — просил я его мысленно. — Пожалуйста, лети».

И он полетел.

 

Когда мы наелись чипсов, Мефина отряхнула руки и потянулась к своей сумке. Я сразу же догадался, что она оттуда что-то достанет. И верно — завернутый в яркую упаковку прямоугольник размером в лист А4.

— С твоим Днем, Максимка! — торжественно воскликнула она, вручая свой подарок.

Я с неподдельным интересом принялся разворачивать упаковку, стараясь не порвать ее. Внутри оказалась фотокартина. Тот самый пейзаж, который открывался перед нами во всем своем великолепии.

— Пусть эта фотография станет напоминанием о том моменте, когда мы познакомились. Это наш общий горизонт. Пусть он всегда будет с тобой.

— Спасибо, Мефина, — сказал я. — Теперь вид с этого обрыва останется со мной на всю жизнь, и что бы ни случилось, я никогда его не забуду.

— Именно! — улыбнулась она, радуясь, что мне пришелся по душе ее подарок.

Я сравнил фото в лакированной деревянной рамке с реальным пейзажем. Огромная заснеженная равнина. Картина даже передавала то спокойствие, которое здесь всегда ощущалось.

Темнело. Мы просидели ни один час. Время летело, как частицы в адронном коллайдере — невыносимо быстро.

— Ты не поверишь, но даже сейчас мне грустно, — тихо произнес я.

Распогодилось. Снегопад закончился. Небо стало цвета сапфира. Неминуемо приближалась ночь.

— Почему же грустно? — повернулась ко мне Мефина.

— Мне, несомненно, радостно от того, что сегодняшний день для меня особенный. Но как и всегда к вечеру я понимаю, что он заканчивается. И завтра наступит уже другой день и он будет другим, чужим, не моим…

Мефина, кивая, вздохнула, видно, сразу понимая, о чем я говорю.

Я немного помолчал, находясь в раздумьях и вылавливая сосредоточенностью только самое важное из того, что я сегодня понял. В моей голове пролетали десятки мыслей, но выделял я только несущие определенный смысл. Утренние переживания по поводу моего личного праздника помогли мне сделать окончательный вывод. Я проговорил его сначала про себя, а затем произнес вслух.

— Мне кажется, я кое-что уяснил… Если задуматься, то мой день рождения не наступает именно в марте. Он наступает тогда, когда я сам этого захочу. Ведь день рождения — это не отметка на календаре, а настроение. То настроение, которое бывает только один раз в году, в этот особенный день. Чувство чего-то важного в этой дате исходит изнутри, рождаясь во мне. И я уверен, что могу воспроизводить это чувство всегда, и не важно, какое число на календаре. Будь то зима или лето. День рождения находится внутри, праздник именно там. И когда мне грустно, я могу всегда его вынуть наружу и улыбнуться: «Эй, сегодня же мой день рождения!». И это не будет самообманом. Это будет самое настоящее переживание личного праздника.

— А что, хорошо сказал, — улыбнулась Мефина, обдумывая мои слова. — Мне тоже нужно это запомнить! Буду отмечать свои дни рождения по тридцать раз в год. А почему нет, верно?

Я обрадовался своему умозаключению. В эту минуту оно было для меня неоспоримым фактом.

Мы решили, что пора идти. Я проводил Мефину до угла ее панельного десятиэтажного дома, откуда она обычно уже шла сама метров десять и заворачивала к подъезду. Я всегда дожидался, пока она благополучно зайдет в него, и лишь потом отправлялся домой.

Мы обнялись, стоя на нашем привычном месте прощаний. Затем Мефина зашагала одна.

— И кстати, — обернулась она через несколько метров. — С завтрашнего дня начинаем подготовку к ЕГЭ по математике.

— Нет проблем, — улыбнулся я, разведя руками. — У тебя или у меня?

— А?..

— У тебя дома или у меня?

— Ты знаешь, мне сегодня очень понравилась та пиццерия…

— А-а-а, я понял, — сощурился я, наведя на нее указательный палец, — это будет моя плата за подготовку, верно?

— Ну-у как сказать… — Мефина смешно закатила глаза. — Я могу ограничиться только соком.

— Нет-нет, все в порядке, — улыбнувшись, сказал я, пересчитывая рукой в кармане подаренные родителями деньги. — Пожалуй, легкий перекус я смогу нам позволить.

Она посмеялась и двинулась дальше, приближаясь к своему дому. Я стоял неподвижно, глядя ей вслед. Вдруг на меня нахлынула какая-то странная волна чувств, и в эти секунды я стал крайне восприимчив к ним. Мне вдруг захотелось полностью отдаться глубокому смыслу какой-нибудь идеи, которая бы и дальше поддерживала мое состояние удивительной оживленности.

Я окликнул Мефину. Она остановилась.

— Слушай… — подбежал я к ней. — Помнишь, как сегодня бедного голубка чуть не съела кошка?

— Конечно, помню, — ответила она.

— Можешь сказать, почему, когда мы делаем что-то хорошее, например, спасаем кого-нибудь, то после этого чувствуем себя хорошо?

Только сейчас, неожиданно для самого себя, я осознал, что держу Мефину за руку. Зачем я взял ее за руку?..

Мефина несколько секунд молчала. А затем чуть нагнулась вперед и прошептала мне на ухо несколько слов:

— Наверное, потому, что спасая других, мы спасаем самих себя.

После чего медленно развернулась и пошла дальше. Несколько минут я стоял в одной позе и шепотом повторял ее слова.

Вернувшись домой, я узнал, что отец после обеда снова уехал в обсерваторию. «А почему бы мне не спасти еще кого-нибудь в этот день, пока он не завершился? — подумал я. — Отца непременно нужно спасать от работы. Что ж это он, снова останется там ночевать? Делать все равно нечего, съезжу-ка к нему, трамваи еще ходят»

В темноте обсерватория выглядела, как всегда, мрачновато. Я взглянул на время в телефоне. Пол десятого. Оглядев наш Ниссан, припаркованный во дворе, я подошел к дверям здания. Заперто.

Несколько раз безуспешно подергав дверь, я обошел обсерваторию. Затем потянулся к окну первого этажа и поднялся на карниз. Уже много лет форточку в этом окне держали открытой для проветривания коридора. Она была такой узкой, что вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову залезать сюда. Но моему худому телу это было под силу.

Оказавшись в темном коридоре, я отряхнул руки и огляделся. Тишина. Посмотрев вверх в проем лестницы, я увидел, как вдалеке просачивался пучок света. Я стал подниматься, но на третьем этаже вдруг замер.

Голоса…

Кажется, отец там не один.

Я прислушался. Какое-то научное собрание? Так поздно?

Скрываясь в темноте коридора, я на цыпочках поднялся на четвертый этаж и подкрался к чуть приоткрытой двери, из которой сквозил яркий свет ламп. Голоса становились все отчетливее. Вот только о чем они говорили, я никак не мог разобрать. Какой-то странный язык.

Пригнувшись, я заглянул в помещение. Неизвестная мне женщина, со светло-каштановыми волосами и в красивом белом пиджачке, лежала на столе, крепко вцепившись руками в его край. Перед ней стоял какой-то мужчина в расстегнутой рубашке. Вдвоем они трясли стол с такой силой, что канцелярские принадлежности скакали словно от землетрясения.

Что это за люди? Что за женщина? Что за мужчина? Где отец?..

Отец…

Да ведь это он и был. Его борода, его рубашка…

Я отпрянул от двери и прижался к стене. В горле что-то застряло, дышать стало тяжело. А ведь я, дурак безмозглый, думал, что он пропадает на работе потому, что изучает звезды. А он…

Внезапно мной стала овладевать необычайная злость и обида за маму. В этот момент мне безумно сильно хотелось что-нибудь ударить, разбить, сломать. Так… о чем я сегодня говорил Мефине?.. Нужно просто достать свой день рождения и вернуть то легкое и радужное настроение? Да, так и сделать! так и сделать…

Но как я ни старался в эту минуту отыскать в своем «кармане» еще совсем недавнюю жизнерадостность, ее там больше не было. Видно, по пути сюда где-то выпала и потерялась. Да… на сегодня волшебство закончилось.

Я выбрался из здания, сел в трамвай и в глубокой задумчивости покатил домой.