Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

(1829-1889)

 

I

 

29-го октября 1969 г. исполнилось восемьдесят лет со дня смерти знаменитого русского ученого экономиста, публициста и литературного критика Николая Гаврило­вича Чернышевского. Карл Маркс, который не был щедр на похвалы, печатно назвал Чернышевского «великим рус­ским ученым и критиком». А знаменитому русскому ре­волюционеру-народнику Герману Лопатину Маркс не раз говорил, что «из всех современных экономистов Черны­шевский представляет единственного оригинального мы­слителя, между тем как остальные суть только простые компиляторы».

Чернышевский родился 24 июня 1828 г. в Саратове, где отец его был священником. Он учился сначала в та­мошней духовной семинарии, потом поступил в Петер­бургский университет, который окончил в 1850 г.

Чернышевский был с ранней юности и до конца жиз­ни революционером и социалистом. Еще юношей, в 1848 г., он писал в своем «Дневнике»:

«В сущности я нисколько не подорожу жизнью для торжества своих убеждений, для торжества свободы, ра­венства, братства, уничтожения нищенства и порока, если я только буду убежден, что мои убеждения справедливы и восторжествуют, и если уверен буду, что восторже­ствуют они, даже не пожалею, что не увижу дня тор­жества их».

Тогда же он писал в своем «Дневнике»: — «Истори­ческое значение каждого русского великого человека из­меряется его заслугами родине, его человеческое досто­инство — силой его патриотизма».

{16} Далее Чернышевский объяснял, в чем, по его мнению, заключается истинный патриотизм. Он писал: — «Неуже­ли наше призвание ограничивается тем, что мы имеем миллион пятьсот тысяч войска и можем, как гунны, как монголы, завоевать Европу, если захотим?... Таково ли наше назначение? Быть всемогущими в политическом и военном отношении и ничтожными по другим высшим элементам жизни народной? В таком случае лучше вовсе не родиться, чем родиться гунном, Аттилою, Чингисханом, Тамерланом или одним из их воинов и подданных».

Чернышевский был убежденным противником как расового, так и национального гнета. Еще юношей он по поводу подавления венгерского восстания русскими вой­сками Николая I, писал в своем «Дневнике» 17-го июля 1848 года: — «Я друг венгров, желаю поражения там рус­ских и для этого готов был бы самим собой пожертво­вать».

В 1850 г., по окончании университета, он вернулся в Саратов, где был преподавателем в гимназии. В 1853 г. он переехал в Петербург. Сначала он и там занимался педагогической деятельностью, но вскоре всецело по­святил себя литературному труду. Писал вначале в жур­нале «Отечественные записки», а потом стал писать ис­ключительно для журнала Некрасова «Современник». Благодаря ему и привлеченному им Добролюбову, «Со­временник» скоро приобрел огромное влияние. «Совре­менник» был самым популярным журналом в русском об­разованном обществе того времени. В 1861 г. тираж его дошел до 7.125 экземпляров, что было для той эпохи самым большим тиражом. Каждый экземпляр «Современ­ника» читался коллективно, таким образом действитель­ное число читателей журнала во много раз превышало его тираж.

Чернышевский был одним из образованнейших лю­дей в России. Он знал 16 иностранных языков. Из 225 юношеских рукописей Чернышевского было написано: на немецком языке 12 работ, французском — 4, {17} латинском— 62, греческом — 12, арабском —3, персидском — 5, татарском — 10, древнееврейском — 3. Некоторые из этих рукописей переведены на русский язык. За сравни­тельно небольшой период (1855-1862) из-под его пера вышло свыше 250 работ, посвященных вопросам внутрен­ней и международной политики, философии, истории, политической экономии, теории и истории литературы.

Верховной ценностью мира Чернышевский, как и Гер­цен признавал человеческую личность; возможно полная свобода развития человеческой индивидуальности была, в их глазах, конечной целью общественного союза; если они были социалистами, то именно потому, что только социализм мог в их глазах обеспечить человечеству сво­боду.

II

 

Чернышевский был убежден в неизбежности кре­стьянской революции в России, и в этом он расходился не только с тогдашними либералами, но также с Герце­ном. В 50-х годах Герцен верил в возможность мирного разрешения вопроса об отмене крепостной зависимости. Герцен в своем лондонском журнале «Колокол» взял русских либералов под свою защиту от критики «Современ­ника» и в оскорбительной форме отзывался о Чернышев­ском и Добролюбове. По настоянию Некрасова Черны­шевский поехал в Лондон объясниться с Герценом. Во время встречи с Герценом, состоявшейся 25 июня 1859 г., Чернышевский вел разговоры по принципиальным ко­ренным вопросам, связанным с практической подготов­кой крестьянской революции. В мемуарах современников сохранились отзывы Герцена и Чернышевского друг о друге, вызванные их встречей. «Какой умница, какой умница... и как отстал», — сказал Чернышевский о Гер­цене. «Ведь он до сих пор думает, что продолжает остро­умничать в московских салонах и препирается с Хомяко­вым. А время идет теперь с страшной быстротой: один {18} месяц стоит прежних десяти лет.

Присмотришься — у него все еще в нутре московский барин сидит».

«Удивительно умный человек, — заметил в свою очередь Герцен, — и тем более при таком уме показа­тельно его самомнение. Ведь он уверен, что «Современ­ник» представляет из себя пуп России. Нас грешных они совсем похоронили. Ну, только, кажется, уж очень они торопятся с нашей отходной — мы еще поживем».

Когда в 1861-1862 гг. начались крестьянские восста­ния, Чернышевский увлекся и написал прокламацию «К барским крестьянам», но прежде чем она была напечата­на, провокатор, который видел ее, выдал Чернышевского. Ненавидевшее его правительство, боявшееся его револю­ционного влияния на молодежь, воспользовалось доно­сом, арестовало его, и после того, как он просидел два года в Петропавловской крепости, он был присужден к семи годам каторги и по истеченииэтого срока — на вечное поселение в Сибирь.

19-го мая 1864 г. в «Петербургских ведомостях» было опубликовано объявление об исполнении приговора над Чернышевским. В этот день на Мытинской площади в Петербурге над Чернышевским был совершен обряд гражданской казни. Жандармский полковник Дурново в донесении от 19-го мая 1864 г. сообщил шефу жандармов Долгорукову: «По приказанию вашего сиятельства сего числа в 6¹/₂ утра прибыл я на Мытинскую площадь, где в 8 часов должен быть объявлен публичный приговор го­сударственному преступнику Чернышевскому. На площа­ди я нашел, несмотря на раннее время и ненастную пого­ду, около 200 человек, ко времени же объявления приго­вора собралось от 2 до 2¹/₂ тысяч человек.

В числе при­сутствующих были литераторы и сотрудники журналов, много студентов Медико-хирургической академии, три воспитанника училища правоведения, до 20 человек во­спитанников корпуса путей сообщения, несколько офи­церов пехотных гвардейских полков и офицеров армей­ских и стрелковых батальонов. Перед приводом {19} Чернышевского, находящийся в числе зрителей, г. Якушкин изъявил желание проститься с преступником, и когда к нему подошел полицмейстер полковник Ваннаш и спро­сил, он ли желает проститься,

г. Якушкин сказал, что же­лает не он один, а желают все». (M. H. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности H. Г. Чернышевского. Москва, стр. 331).

На другой день, 20-го мая 1864 г. в 10 часов утра за­кованного в цепи Чернышевского из каземата Петропав­ловской крепости отправили по этапу в Сибирь на ка­торгу.

Почти 21 год Чернышевский томился в крепости, на каторге и в Сибирской ссылке, но ничто не могло сломить его железной воли. Еще сидя в Петропавловской крепости и зная, что его впереди ожидают тягчайшие испытания, он писал жене:

«Скажу тебе одно — наша с тобой жизнь принадле­жит истории; пройдут сотни лет, а наши имена все еще будут милы людям и будут вспоминать о нас с благодар­ностью, когда уже забудут почти всех, кто жил в одно время с нами. Так надобно же нам не уронить себя со стороны бодрости характера перед людьми, которые бу­дут изучать нашу жизнь».

III

 

Трагическая судьба Чернышевского не переставала волновать Герцена. Он проклинал палачей Чернышевско­го, которого называл «великим борцом за свободу рус­ского народа и одним из самых замечательных русских публицистов».

В своих «Письмах к противнику» Герцен в конце 1864 г. писал в «Колоколе»: «Что, Чернышевский отрексяотсвоих убеждений? Нет, он ушел на каторгу с святой не­раскаянностью». А через два года в конце 1866 г., Гер­цен в статье «Порядок торжествует» писал в «Колоколе»:

«Первые представители социальных идей в Петер­бурге были Петрашевцы. Их даже судили как {20} «Фурьеристов». За ними является сильная личность Чернышевского. Он не принадлежал исключительно ни к одной социаль­ной доктрине, но имел глубокий социальный смысл и глубокую критику современно существующих порядков. Стоя один, выше всех головой, середь петербургского бро­жения вопросов и сил, середь застарелых пороков и на­чинающихся угрызений совести, середь молодого желания иначе жить, вырваться из обычной грязи и неправды, Чернышевский решился схватиться за руль, пытаясь ука­зать жаждавшим и стремившимся — что им делать. Его среда была городская, университетская, среди развитой скорби, сознательного недовольства и негодованья; она состояла исключительно из работников умственного дви­жения, из пролетариата интеллигенции, из «способно­стей». Чернышевский, Михайлов и их друзья, первые в России звали не только труженика, съедаемого капиталом, но и труженицу, съедаемую семьей, к иной жизни. Они звали женщину к освобождению работой от вечной опе­ки, от унизительного несовершеннолетия, от жизни на содержании — ив этом одна из величайших заслуг их.

Пропаганда Чернышевского была ответом на насто­ящие страдания, слово утешения и надежды гибнувшим в суровых тисках жизни. Она им указывала выход. Она дала тон литературе и провела черту между в самом деле юной Россией — и прикидывавшеюся такою Россией, не­много либеральной, слегка бюрократической и слегка крепостнической. Идеалы ее были в совокупном труде, в устройстве мастерской, а не в тощей палате, в которой бы Собакевичи и Ноздревы разыгрывали «дворян в ме­щанстве» — и помещиков в оппозиции.

Огромный успех социальных учений между молодым поколением, школа вызванная ими, нашедшая себе не только литературные отголоски и органы, но начала прак­тического приложения и исполнения — имеют истори­ческое значение».

Чернышевский был не только замечательный публи­цист, но и выдающийся литературный критик. Он раньше {21} других заявил о мировом значении русской литературы. «Каково бы ни было достоинство произведений Пушкина, Грибоедова, Лермонтова и современных нам писателей, писал он еще в начале 50-х гг., — но они еще милее для нас, как залог будущих торжеств нашего народа на по­прище искусства, просвещения и гуманности». (Собр. соч. т. 1, стр. 3191).

Чернышевский высоко ценил талант Тургенева. Он первый раскрыл в творчестве Л. Н. Тол­стого его «глубокий реализм, умение отразить всю пол­ноту человеческих переживаний». Именно Чернышевский первый предсказал блестящее литературное будущее Толстому.

 

Один из товарищей детства и отрочества Александра II — известный писатель А. К. Толстой — зимой 1864-1865 г. во время охоты, стоя рядом с царем, решил во­спользоваться случаем и замолвить слово за осужденно­го Чернышевского, которого он знал лично. На вопрос Александра II, что делается в литературе и не написал ли он, Толстой, что-либо новое, писатель ответил: «Русская литература надела траур по поводу несправедливого осу­ждения Чернышевского»...

Александр II не дал ему кончить фразу: «Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском», — проговорил он недовольно и затем, отвернувшись в сторону, дал понять, что беседа кончена.

2 декабря 1871 г. начальство каторжной тюрьмы в которой содержался Чернышевский получило следующее предписание:

«Важность преступлений, совершенных Чернышев­ским, и значение которым пользуется он в среде сочув­ствующих ему поклонников, вызывают со стороны пра­вительства особые меры для отстранения ему возможно­сти побега и отклонения его вредного влияния на обще­ство. В этих видах, для поселения Чернышевского, по случаю окончания определенного ему срока каторжных работ, назначается отдаленное и уединенное место Якут­ской области, именно город Вилюйск, в котором {22} Чернышевский должен помещаться в том здании, где раньше его помещались важные преступники».

В казенной повозке, под конвоем двух жандармов и офицера, Чернышевский в сибирский лютый мороз, доходивший до 50 градусов, был отправлен в Вилюйск. Он проехал раньше больше 1.000 верст до Иркутска и затем 710 верст от Иркутска до Вилюйска. Путь лежал по мерзлым, занесенным снежными сугробами сибирским дорогам. На остановках у нищего якутского населения нельзя было достать даже корки хлеба. Чернышевский прибыл в Вилюйск в январе 1872 г. и был помещен в лучшем здании города — в тюрьме. Тюрьма в то время пустовала — ни одна душа не вышла ему навстречу. Сам он в письмах к родным писал: «Что такое Вилюйск? Это город только по названию. В действительности это даже не село, даже не деревня — это нечто такое пустынное и мелкое, чему подобного в России нет».

В этой пустыне Вилюйск, по словам Чернышевского, представлялся настоящим оазисом. Этот «оазис» был со­вершенно отрезан от всего культурного мира. Почта при­ходила туда раз в два месяца. Ближайший рынок — Якутск — находился в 710 верстах оттуда, и товары при­возились только раз в год. Достать стакан или тарелку или кусок мыла было нельзя. Условия питания были са­мые тяжелые. Мясом запасались там раз в год. Чтобы не заболеть, Чернышевский совершенно отказался от тако­го «свежего» мяса и питался исключительно хлебом, ка­шей и чаем. Ближайшего доктора можно было найти только — в Якутске. Климат в этих местах сносен только при самых жестоких морозах. В остальное время воздух пропитан болотными испарениями, гибельными для не­привычных людей.

Поселившись в «лучшем доме» Вилюйска, Чернышев­ский перестал ждать смягчения своей участи. Он пришел к заключению, что правительство решило похоронить его заживо, отрезать от всего культурного мира. Всю {23} свою энергию мысли и напряжение воли он сосредото­чил на одной цели: сохранить свое духовное «я» и не дать ему погибнуть в глухой сибирской тайге. Может быть, голос его когда-нибудь еще зазвучит, и поэтому надо во что бы то ни стало сохранить себя для того вре­мени. Он зарылся в книги и продолжал по целым ночам писать. Утром рвал все написанное на мелкие клочки, ибо он вечно боялся обыска и не хотел, чтобы какой-нибудь жандарм рылся в его бумагах. Надеяться на то, что написанное когда-нибудь увидит свет, он не мог. Цензура строго запретила русской печати даже упоми­нать его имя. Днем и ночью два стражника охраняли его дом.

Летом 1874 г. правительство попыталось склонить Чернышевского, чтобы он подал царю просьбу о помило­вании. Генерал-губернатор Восточной Сибири направил в Вилюйск (место ссылки Чернышевского) своего адъю­танта полковника Винникова для переговоров с Черны­шевским. Винников явился к Чернышевскому в остроги,поздоровавшись с ним, передал ему предложение подать царю прошение о помиловании. Чернышевский сказал:

«В чем же я должен просить помилования?... Мне кажет­ся, что я сослан только потому, что моя голова и голова шефа жандармов Шувалова устроены на разный манер, а об этом разве можно просить помилования?»

Лишь в 1883 г. царь Александр III разрешил Черны­шевскому вернуться из Сибири и поселиться под строгим надзором полиции сначала в Астрахани, а потом в его родном Саратове.

IV

 

Влияние Чернышевского на современников было гро­мадно. «Имя Чернышевского, — писал знаменитый исто­рик Н. И. Костомаров, — продолжало служить знаменем развивавшейся в России революционной пропаганды.

{24} Никто в России не имел такого огромного влияния в об­ласти революционных идей на молодежь, как Чернышев­ский».

Коммунистические историки объявили Чернышев­ского «предшественником Ленина и русских большеви­ков», но это явная неправда. Чернышевский, действитель­но, относился с презрением к либералам. Это презрение вызывалось у него тем, что тогдашние либералы не по­нимали или не хотели понять, что все на свете требует силы для своего осуществления. «Дурное и хорошее, пи­сал он, одинаково ничтожно, когда бессильно». Он едко смеялся над прусскими либералами, наивно ожидавшими, что желательные для них конституционные гарантии упа­дут с неба. Но либералы 50-х годов прошлого столетия не были похожи на русских либералов 20-го столетия, членов «Союза Освобождения» и Конституционно-Демо­кратической партии, против которых воевал Ленин.

Чернышевский говорил о себе, что он не принадле­жит к числу людей, готовых жертвовать нынешними ин­тересами народа ради будущих его интересов. «Выше человеческой личности, — писал Чернышевский, — мы не принимаем на земле ничего». В своей статье «Капитал и труд» Чернышевский изложил план известного фран­цузского социалиста Луи Блана, и главной особенностью этого плана было, в изложении Чернышевского, то что его осуществление не стеснило бы ничьей свободы. «Кто чем хочет, тот тем и занимается», «живи, где хочешь, жи­ви, как хочешь». В статье «Капитал и труд» Чернышев­ский называет план Луи Блана его собственным планом.

Чернышевский был решительным сторонником пол­ного народовластия и раскрепощения всех угнетенных национальностей и их национального самоуправления. Чернышевский был противником национальной ограни­ченности. Он не отрывал интересов России от общечело­веческих и был решительным врагом всякого шовинизма. Он писал:

«Народность развивается соразмерно {25} общечеловечности: только образование дает индивидуальности содер­жание и простор. Варвары все сходны между собой, каж­дая из высокообразованных наций отличается от других резко обрисованной индивидуальностью. Поэтому, забо­тясь о развитии общечеловеческих начал, мы в то же время содействуем развитию своих собственных качеств, хотя бы вовсе о том не заботились». (Н. Г. Чернышев­ский. Собр. сочинений. Том 1, стр. 180).

В другой статье он писал: — «Не люблю я тех господ, которые говорят свобода, свобода и эту свободу огра­ничивают тем, что сказали это слово, да написали его в законах и не вводят в жизнь, что уничтожают законы, говорящие о неравенстве, а не уничтожают порядка, при котором девять десятых народа рабы и пролетарии». (Там же, стр. 110).

Чернышевский был решительным врагом кнута и принуждения в экономической области. Он проповедо­вал образование производительных товариществ на до­бровольных началах. «Без добровольного согласия чело­века, — писал он, — ничто действительно полезное не может быть сделано для него». В одном из его романов один из его любимых героев говорит: «Без свободы счастье невозможно». А в одной из его статей, написан­ных им в 1879 г., Чернышевский писал:

«Мне всегда было тошно читать рассуждения о 'гнусности буржуазии' и обо всем тому подобном; тош­но, потому что эти рассуждения, хоть и внушаемые 'лю­бовью к народу', вредят народу, возбуждая вражду его друзей против сословия, интересы которого, хотя и мо­гут часто сталкиваться с интересами его (как сталкива­ются очень часто интересы каждой группы самих про­столюдинов с интересами всей остальной массы просто­людинов), но в сущности одинаковы с теми условиями национальной жизни, какие необходимы для блага наро­да, потому в сущности тождественны с интересами на­рода». (Однотомник Н. Г. Чернышевского: Избранные статьи. Москва, 1950, стр. 787).

{26} Известно, что Чернышевскийписал романы, которые, хотя и не блещут особыми художественными достоин­ствами, но ни кто иной, как Лев Толстой в письме от 26 сентября 1903 г. о романе Чернышевского «Что делать?» писал:

«Эта книга — проявление силы и величия души, сме­лый опыт, в котором гармонически соединилось чувство и истинное искусство. Не могу выразить вам того восхи­щения, которое эта книга вызывает во мне». (Сборник «Литературное наследство» № 31-32. Москва, 1937 г. стр. 1011).

Выдающийся русский философ Николай Бердяев, в книге «Русская идея», так пишет о романе Чернышевского «Что делать?»:

«Роман Чернышевского замечателен и имел огромное значение. Это значение было, главным образом, мораль­ное. Это была проповедь новой морали. Роман был окле­ветан представителями правого лагеря, — начали кри­чать о его безнравственности те, кому это менее всего бы­ло к лицу. В действительности мораль «Что делать?» очень высокая.

Бухарев, один из самых замечательных русских богословов, признавал «Что делать?» христиан­ской по духу книгой. Прежде всего, это книга аскети­ческая, в ней есть тот аскетический элемент, которым была проникнута русская революционная интеллигенция.

Герой романа Рахметов спит на гвоздях, чтобы пригото­вить себя к перенесению пытки, он готов во всем себе отказывать. Мораль «Что делать?» должна быть признана очень чистой. Проповедь свободы любви есть проповедь искренности чувства и ценности любви, как единственного оправдания отношений между мужчиной и женщиной. Чернышевский восстает против всякого социального на­силия над человеческими чувствами, он движется лю­бовью к свободе, уважением к свободе и искренности чувства....Чернышевский имел самую жалкую филосо­фию, которой была заполнена поверхность его созна­ния.Но глубина его нравственной природы внушала ему {27} очень верные и чистые жизненные оценки. В нем была большая человечность, он боролся за освобождение че­ловека. Он боролся за человека против власти общества над человеческими чувствами».

В сентябре 1884 г., через несколько месяцев после проезда Чернышевского из Вилюйска в Россию, моло­дому тогда писателю Владимиру Короленко пришлось провести несколько часов на пустом острове Лены. Ему пришлось разговориться с местными ямщиками. Эти лю­ди, которые, как все люди, все ждут чего то и на что то надеются, везли Чернышевского, когда его отправляли в Вилюйск. Они заметили тогда, что этого арестанта провожали с особенным вниманием, и долго в юртах этих мужиков толковали о «важном генерале», попавшем в опалу. Затем его через 12 лет повезли обратно и опять с необычайными предосторожностями. И вот теперь, рас­сказывая Короленко о своем житье-бытье, один из ям­щиков задумчиво сказал:

— Вот разве от Чернышевского не будет ли нам чего?

— Что такое? От какого Чернышевского? — удивил­ся Короленко.

И ямщик рассказал Короленко следующее:

«Чернышевский был у покойного царя (Александра II) важный генерал и самый первейший сенатор. Вот од­нажды созвал государь всех сенаторов и говорит: «слы­шу я — плохо в моем государстве: людишки больно жа­луются. Что скажете, как сделать лучше?» Ну, сенаторы — один одно, другой другое... Известно уже, как всегда заведено. А Чернышевский молчит. Вот, когда все ска­зали свое, царь говорит: — «Что же ты молчишь, мой сенатор Чернышевский? Говори и ты». — Всё хорошо твои сенаторы говорят, отвечает Чернышевский, и хитро, да все вишь не то. А дело то, батюшка-государь, просто. Посмотри на нас: сколько на нас золота и серебра на­вешано, а много ли работаем? Да, пожалуй, что меньше всех! А которые у тебя больше всех в государстве {28} работают — те вовсе, почитай, без рубах. И всё идет навы­ворот.

А надо вот как: нам бы поменьше маленько бо­гатства, а работы бы прибавить, а прочему народу уба­вить тягостей. — Вот услышали это сенаторы и осерди­лись. Самый старший из них и говорит: «Это знать по­следние времена настают, что волк волка съесть хочет». Да один за одним и ушли. И сидит за столом царь да Чер­нышевский один. Вот царь и говорит: «Ну, брат, Черны­шевский, люблю я тебя, а делать нечего, надо тебя в дальние края сослать, потому с тобой с одним мне делами не управиться». Заплакал да и отправил Чернышевского в самое гиблое место, на Вилюй. А в Петербурге осталось у Чернышевского 7 сыновей и все выросли, обучились и все стали генералы.

И вот пришли они к новому царю и говорят: «Вели, государь, вернуть нашего родителя, потому его и отец твой любил. Да теперь он уже и не один будет — мы все с ним семь генералов». Царь и вер­нул его в Россию, теперь, чай, будет спрашивать, как в Сибири, в отдаленных местах, народ живет? Он и расскажет. Привез я его в лодке на станок, да как жандармы то сошли на берег, я поклонился ему в пояс и говорю:

«Николай Гаврилович, видел наше житьишко?» — Видел, — говорит. — «Ну, видел, так и слава те Господи». Так закончил ямщик свой рассказ в полной уверенности, что в ответе Чернышевского заключался залог лучшего бу­дущего для них. Конечно, Чернышевский не был сена­тором и у него не было сыновей генералов. Но он гово­рил русскому читателю и правительству именно то, что приводится в легенде. Нам нужно работать больше на пользу народа, а народу нужно облегченье.Он твердой рукой разрушал шлюзы, из-за которых в русское обще­ство хлынул поток освободительных идей.

Когда через несколько лет Короленко рассказал эту легенду Чернышевскому, он с добродушной иронией по­качал головой и сказал:

«А-а. Похоже на правду, именно похоже! Умные пар­ни эти ямщики!»

{29} Чернышевский умер в Саратове 29-го октября 1889 г. Имя Н. Г. Чернышевского навсегда занесено в число тех, которые всю свою жизнь посвятили борьбе за права и счастье народа и принесли мировую славу великой русской культуре.