Дмитрий Лекух 7 страница

Сделали заказ, послали Жору в машину за бутылкой водки и пакетом томатного сока.

Водкой в кафе, по словам миловидной официантки Анечки, не торговали, потому что лицензия на спиртное слишком дорогая. Да и не пользуется данный продукт большим спросом у дальнобойщиков.

Ну а томатный сок — просто «не завезли», так что Анечка совсем не возражала, чтобы мы пили свое.

Зато харчо и вправду оказалось душистым, а пельмени «по-азербайджански» — так и просто бесподобными. Я таких пельменей в жизни не ел, а у меня, между прочим, батя из Сибири, сам иногда пельмени дома лепит.

Да и по дорогим ресторанам с русской кухней, знаете ли, хаживал.

И с парнями, и с родителями, кстати.

Но таких вкусных — не ел, хоть убейте...

...Вот в этот самый момент этот проклятый автобус у кафе и остановился. И через пару минут помещение заполнилось галдящими и матерящимися дагестанцами. То ли торгаши, то ли работяги-шабашники какие-то, хрен разберешь.

Орут, матерятся, на персонал вовсю наезжают, чтобы им все побыстрее тащили. Причем, всем одновременно.

Человек сорок, как минимум.

Особенно напрягало то, что они на официантку Анечку накинулись.

И по матери, и по-всякому.

— Тащи быстрее, русская биляд, я тибя потом виебу. А то ни узнаишь, какой-такой настоящий мужчина бываит.

Ну и так далее.

Противно.

Вот тут-то Али и отличился.

Повернулся к ним вполоборота, мы за угловым столиком как раз сидели. Дождался секундного затишья да и сказал, негромко так, но вполне внятно.

Так что все услышали.

— Я, кажется, слышу здесь нерусскую речь?!

Тишина мгновенно наступила такая, что если бы в чистеньком кафе водились мухи, то было бы слышно, как они жужжат.

Я незаметно взял со стола нож, сжал его ручку под столешницей.

Одного, думаю, но — завалю.

Гляжу, Мажор тоже к полупустой бутылке водки приглядывается. «Розочкой» он, если потребуется, владеет — о-го-го, доводилось как-то раз наблюдать. Уже, думаю, чуть легче.

Но — ненамного.

А Али просто по-прежнему сидит вполоборота, и не торопясь обводит тяжелым, как свинец, взглядом мгновенно затихшее помещение.

И — молчит.

...Даги почему-то не прыгнули.

Те, которым уже принесли заказ, молча уткнулись в тарелки, те, кому не успели, — как-то незаметно, бочком, перекочевали в соседние ресторанчики.

Али кивнул Анечке, помахал ей призывно рукой.

— Принеси-ка нам, — говорит, — девушка, еще по порции пельменей. А то все сожрали, а водка недопитой осталась. И чаю покрепче завари. Чувствую, мы у тебя тут еще, на всякий случай, немного задержимся...

И — продолжает обводить зал кафешки тяжелым, почти не мигающим взглядом...

...Когда мы наконец-то, отяжелевшие от водки и пельменей, сели в машину и поехали дальше, я только головой покачал.

— Ну, — говорю, — и ни хрена же ты выдал, Глеб. Я уже думал, что все, хана нам. Нож под столом на коленку положил...

— Да и я, — признается Гарри, — врать не буду, сцыканул маненько. Думал бутылку хватать, на розочку обустраивать. Кто ж знал, что они такими засранцами окажутся, что даже слова не скажут. Или ты догадывался, Али?

Глеб только плечами пожал.

— Да никакие они не засранцы, парни. Нормальные люди, работяги, только немного с другим менталитетом, не таким, как у нас с вами, естественно. А борзеют у нас только потому, что им все ссут слово поперек сказать. Типа, — я не я и хата не моя. Меня не трогают, вроде, так я лучше в сторонке и постою, чтоб лишний раз не отсвечивать. То есть в том, что они такие, не они, а мы виноваты, такая вот петрушка нехитрая. Вот и садятся, блин, на голову. А если и дальше будем язык в жопу засовывать, так и срать на нее начнут. И наших жен и сестер на наших же глазах трахать. И виноваты в этом, повторюсь, — будем только мы сами...

— А что ж они не прыгнули-то тогда? — спрашивает Гарри. — Нас всего четверо, а их — человек сорок. Завалили бы, к бабке не ходи.

Али усмехается и прикуривает сигарету, чуть-чуть опустив боковое стекло. На улице — холодина.

— А зачем оно им надо-то? — спрашивает. — Во-первых, мы кого-нибудь бы да покалечили, это они понимали стопудово. Во-вторых, могли и менты подвалить, а как они их брата любят — дело известное. Бежать-то тут некуда, трасса одна, до Волгограда. Ну и в-третьих, — мы были на своей земле и в своем праве. А они — нет. Хватит?

— Ты думаешь, — криво усмехается Гарри, — у них хватило мозгов, чтобы все это понять и просчитать? Да еще за пять секунд? Особенно, насчет того, что мы на своей земле и в своем праве? Я чо-то, извини, брат, немного сомневаюсь в этом деле. Ты уж прости мою детскую недоверчивость.

— Они это просто почувствовали, — опять жмет плечами Али. — И этого оказалось вполне достаточно. Результат, по крайней мере, — налицо.

— Да уж, — кивает головой Гарри, — с результатом-то как раз хрен поспоришь. А есть у нас, кстати, еще бутылка коньяка? А то что-то зябко становится...

— Под моей сидушкой посмотри, — вздыхает Жора. — Хорошо вам, мужики. Сейчас глотнете, стресс снимете. А мне еще — аж до Элисты терпеть, а трясет всего — хоть вешайся. Вы-то к боям люди привычные, идейные можно сказать, а мне-то, старику, за что под замес попадать придумали?

— Не нуди, — смеется Гарри, доставая из-под сиденья пузатую коньячную бутылку. — Сам ведь все понимаешь, что не ты один обосрался...

Али на переднем сиденье уже вовсю шелестит фольгой, разворачивая на закуску очередную плитку черного горького шоколада.

Я — улыбаюсь...

Правильно, думаю, сделал, что с парнями поехал, а не на клубном автобусе. Лиде расскажу — не поверит, столько всего интересного...

— А вообще, — говорит Гарри, вытаскивая пробку, — смешно, конечно. Вот вроде, — горцы, воины. А ведь всегда в прошлом люлей от русских получали таких, что мать моя женщина. А теперь — вроде как и все наоборот выходит. Вот даже сейчас, чего уж там, — на тоненького проскочили, как бы ты, Глебушка, не понтовался. Стоило только одному из этих красавцев борзануть — и все, кранты, толпой бы по-любому опрокинули. Вот мне и интересно, мы что, вырождаемся, что ли? Ну я русский народ имею в виду, если что непонятно...

— Да при чем здесь, — морщится Али, — «русский», «не русский». Тут хрень поглубже слегон-ца получается. Можно подумать, вся Европа в прошлом такая плюшевая была, как сейчас. Ага. Пойди-ка пройдись ща, к примеру, по некоторым кварталам Парижа или любимого нашего с тобой Лондона. Раньше — все по-другому слегонца было, по-другому. Хроники-то исторические — хрен сотрешь, как бы этого, бля, политкорректность их нынешняя не требовала. Позволили бы они этим орлам чернохвостым еще хотя бы пару веков назад у себя так резвиться, жди. Закопали бы на хер на ближайшей помойке и ни фига бы даже не комплексовали на эту тему. Подумаешь, тыщщей мигрантов больше, тыщщей меньше, кто их считать-то будет? Ну, типа, как у нас в Москве таджиков да молдаван на стройках разве кто считает? Если только прораб, когда с похмелья мучается. Ну или менты, когда за «поголовным сбором» приходят. Тоже, конечно, непорядок, — люди есть люди, — все-таки, все-таки. А сейчас кто там у них, в Европе этой, прости Господи, «цивилизованной», самые социально защищенные категории населения, ага? Негры, арабы, паки, турки, геи да лесбиянки. В Голландии, недавно читал, уже лет десять как существует официально зарегистрированная «Лига защиты прав педофилов», куда уж дальше-то. Один сабж другого мутит по Интернету, потом хомячит без соли и соуса, а целая свора мудаков-адвокатов, завывая и плюясь слюной, потом доказывает, как его позиция важна для общества и почему она открывает всему миру новые грани свободы. Тьфу, бля, Господи прости, по-другому-то и не скажешь...

— А вот интересно, — Гарри делает глоток из горлышка, морщится, отказывается от шоколадки, — с чего бы все это хозяйство сыпаться-то начало? Понимаешь, Глеб, я ведь, в отличие от тебя, не гуманитарий. Финансовый менеджер по МВА. А до этого — инженер-конструктор, МАИ заканчивал. Мне четкое понимание процесса нужно, а не «мысли по поводу». Ну не может быть так, чтобы целая раса, целая цивилизация вот так легко уходила, растворялась, причем ведь — не в «молодой крови», а хрен пойми в чем. Ну не верю я в то, что предлагаемые этим сблевом ценности интереснее, как тот же товар, чем ценности европейской цивилизации, бля...

— Ценности как товар? — хмыкает Али, забирая у Гарри бутылку. — Вот здесь-то, дорогой мой технолог, собака и порылась. Тебя обманули, Игорянь, ценности не могут быть товаром, ценности — это что-то большее. За товар, знаешь ли, старый, под танк не прыгают...

Делает глоток, задумчиво смотрит в окно.

Что он там разглядеть-то пытается, думаю?

Темнотища же...

Даже по встречке ни одной машины уже, наверное, минут пятнадцать как не видно...

— А вообще, — вздыхает, — ты интересную тему затронул, конечно. О такой если и говорить, то только в дороге, когда все одно делать не фига. Слишком уж долгая байда, и серьезная. Перегрузиться можно влегкую...

— А мы что, куда-то спешим? — встреваю в их разговор. — Заснуть после того адреналина в кафе все одно не выйдет, так хоть давайте поумничаем немного. Иногда, говорят, полезно бывает. А если чересчур загрузимся — «Control 4- Alt + Delete» и все дела, в первый раз что ли. Тоже мне, бином Ньютона...

— В принципе, согласен, — поддерживает меня Гарри. — Когда еще на эту тему тереть, если не сейчас. Ничего не мешает, ничего не отвлекает, спать не хочется, коньяка еще — хоть залейся...

— Но-но! — возмущается Жора, — «хоть залейся»! Мне-то оставьте хоть чуть-чуть, ироды. Я по магазину, понимаешь, за шефом ходил, облизывался, а они его весь выхлестать в дороге собрались!

Смеемся.

Али роется в бардачке, перебирает там что-то, потом достает оттуда пачку сигарет и облегченно вздыхает.

— Боялся, что в сумку за куревом лезть придется, в багажник, — говорит. — Но нет, слава Богу, в бардачок одну пачку заначил. Так на чем, бишь, мы остановились-то?

— Да, — кривлюсь, — на вырождении...

Али закуривает, разгоняет ладонью дым, говорит медленно.

— Понимаете, парни, ответа у меня нет. У меня вообще ответов нет, только вопросы. И, иногда, — догадки. Не претендующие на истину в последней инстанции...

— Ну, — хмыкает Гарри, — если б ты претендовал на это, я б от тебя ноги делал впереди собственного визга. Боюсь я, знаешь ли, таких сабжей с их «последней инстанцией» даже еще больше, чем триппера. Потому как все это их «знание», как правило, обычное говно и гонево, а вот зарезать могут очень даже вполне себе ничего, просто так, как два пальца об асфальт. А чо бы и не зарезать кого, за идею-то с общечеловеческой ценностью? Причем ничего им за это и не будет, что с психов-то взять? Так что, — давай излагай. Твое право — говорить, а наше — соглашаться или пальцем у виска крутить, сам понимаешь...

— Угу, — хмыкает в ответ Али. — Тады — ой. В смысле, — согласен.

И, перед тем как передать мне бутылку, делает из нее такой серьезный глоток, что я даже удивляюсь: волнуется, что ли?

Ну ни фига себе...

— Давайте, — говорит, — парни, тогда один очень простой вопрос для начала: почему мы всегда употребляем слово «завоевать», в том числе и тогда, когда разговор идет, скажем, о знании или о любимой женщине? Или, того хуже, — «покорить»? Мы же даже космос не «исследуем», а «завоевываем», а когда уж о спорте речь, то фразы типа «наши олимпийцы завоевали» по-другому просто и не произносятся. Случайно это или в этом есть что-то такое, не убираемое из нашего сознания? Ну, типа несущей конструкции у моста? Уберешь — просто завалится, и все, какие бы у тебя правильные мысли не были при принятии этого решения. Ну типа, — некрасиво или нефункционально. А он, гад, несмотря на все твои благие намерения, просто после этого рушится к ебени матери и — никакой тебе благодарности...

— И? — спрашивает Гарри, отбирая у меня бутылку, из которой я так и не успел отхлебнуть.

И тоже к ней весьма так ощутимо прикладывается.

И опять думаю — ну ни фига себе.

Что-то парни перевозбудились немного.

Закуриваю сигарету и принимаю решение больше в разговор пока не встревать, а лучше — молчать и слушать.

Может, за умного сойду.

Тоже не лишнее.

— И, — грустно смеется Али, — не «и», а «а». А вдруг это — завоевание — всего чего угодно: знания, космоса, женщины, соседнего народа—и есть наш путь на самом-то деле? А если мы именно через это «завоевание», «покорение» и познаем этот мир и свое место в этом мире? Если ничего другого нам просто не дано, по определению? Как те же китайцы это делают через созерцание и ожидание, а, скажем, индусы, — через растворение и очищение. И когда мы, я имею в виду всю европейскую цивилизацию, цивилизацию белой расы, в силу своих внутренних причин стали отвергать этот путь, путь «завоевания», если хочешь — агрессии, мы и начали разрушать ту самую «несущую конструкцию». Свою собственную. Причем своими же руками. И своими собственными, нами же, белой расой, рожденными идеями свободы и толерантности. А отсюда уже — и все остальное. В том числе и то, что ты называешь «вырождением». Понимаешь, никто, и я в том числе, не говорит о том, хорош или плох этот путь — путь завоевания, агрессии, «бремени белых» киплинговского, если хочешь, — этичен или не этичен, правилен или не правилен. Вопрос только в том — наш он или не наш. И если он был — наш, а мы от него отказываемся, стесняемся, придумываем всякую хрень, типа той же толерантности или политкорректности, — то нам, действительно, в самом скором времени может настать самый настоящий трындец. И никакие «черные» тут не при чем, похороним себя мы сами, а они просто спляшут на наших костях. Причем будут абсолютно в своем праве. Потому что это не они разрушат нашу культуру. А мы сами... — Красиво, — щурится Гарри, выпуская в боковое окошко летящего сквозь угольно-черную ночь по усталой безлюдной России «лендкрузера» тонкую струйку душистого сигаретного дыма.

— Ага, — ехидничаю, уже забыв про свое решение «молчать и слушать», я, — только что ж это мы, если мы уж такие великие воины и агрессоры, пытаемся всяким разным восточным единоборствам-то учиться? Или философствовать — это одно, а по морде получать — совсем другое?

— А учиться, — ядовито подсмеивается Али, — это, Дэн, всегда полезно. Вот если б ты, к примеру, хорошо учился по такому предмету, как всемирная история, то ты бы наверняка знал, что еще совсем по историческим меркам недавно, в девятнадцатом веке, во время знаменитых «опиумных войн», британский экспедиционный корпус составом всего в десять тысяч штыков, у которого, к тому же, элементарно закончился порох, прошел с боями через весь этот хваленый многомиллионный Китай со всеми его шаолиня-ми и прочими восточными единоборствами, как нож сквозь масло. И — выиграл войну.

— А наши казаки, — подхохатывает ему Гарри, — в семнадцатом веке отрядом в сорок человек гоняли по всей степи «тумены» татарвы. «Тумен» — это тысяча, если не знаешь. Исторический факт, между прочим. Почитай как-нибудь на досуге, как Ермак Сибирь завоевывал. Я уж не говорю про испанцев, которые Америку расколбасили, со всеми их майя, ацтеками и прочими пирамидами, там вообще соотношение по численности такое смешное было, что абассцаться можно. И только не надо говорить про порох и лошадей, лажа все это...

— Это почему же, — удивляюсь, — лажа?

Али вздыхает.

— Дальнобойность «длинного» английского лука превосходит дальнобойность и убойную силу автомата Калашникова. Скорострельность у обученного лучника — пятнадцать прицельных выстрелов в минуту с кучностью, «калашу» и близко недоступною. Преимущество огнестрельного оружия перед луком только в одном — из него гораздо проще научится стрелять, поэтому с ним легче создать в короткие сроки из необученных мирных людей большую армию и завалить врага с помощью массы. А так, при прочих равных, если поставить друг перед другом один на один средневекового лучника и нормально обученного современного десантника, я, скорее всего, — поставлю на лучника. И, можешь мне поверить, индейские воины у тех же майя тоже были ребятами вполне обученными, подготовленными. Война была смыслом, причем — единственным смыслом, их жизни. А испанцы их разделали просто как Бог черепаху. Вот такая вот историческая фигня, Данил. Представляешь?

— Ну, — мотаю головой, — насчет лучника и десантника с автоматом, — что-то не верится. А рыцари тогда что, вообще каким-то спецназом нереальным что ли были?

— А как ты хотел? — хохочет. — Если их с пяти лет только и учили, что драться? На всех видах оружия, вообще без оружия, с подручными средствами, пешком, в седле, на крепостной стене, да по-всякому? К семнадцати годам эти парни проходили уже — вдумайся! — двенадцатилетний курс непрерывной, целенаправленной и беспощадной дрочки, которой позавидует любой супермен из любой сегодняшней армии любого государства, К тридцати, если доживали, — двадцатипятилетний, включая где-то приблизительно пятнадцатилетний реальный боевой опыт. Редкий действующий офицер спецназа таким похвастать может, вообще-то. Я, честно говоря, с таким бойцом бы один на один без особой нужды выходить бы не рискнул, даже если буду с автоматом, а он со своей железякой ржавою...

— Да, — чешу затылок, — тут ты прав, похоже. Так что же тогда получается, а, Али? Выходит, что очень даже может быть и такая фигня, что мы — фанаты, «кэшлс», «хардкор», проклятые фашиствующие ублюдки и подонки со дна «современного цивилизованного общества» — со всей нашей агрессией и прочей лабудой — вовсе и никакие не маргиналы, так? А — совсем даже и наоборот?!

— Может, — откидывается на сиденье Али. — Может и так. А может — и по-другому. Я ж говорю, Дэн, — нет у меня ответов. Одни, блин, вопросы...

Я забираю у Гарри бутылку, делаю большой, обжигающий глоток коньяка и передаю Али. Он тоже прикладывается к горлышку и возвращает бутылку Гарри. Мы закуриваем и смотрим в окна джипа.

За ними только ночь и ветер.

Изредка — фары встречных машин.

И, кажется, — больше ничего...

 

 

Глава 8

 

Калмыкия

 

...В Элисту въезжали где-то часов в десять утра, Волгоград я элементарно проспал. Парни потом говорили, что сразу же после того, как мы его проехали, начался жуткий ветер, так гнавший мелкий песок и местную рыжую пыль, что даже такой опытный водитель, как Жора, приличную часть дороги не рисковал ехать со скоростью больше пя-тидесяти-шестидесяти километров в час.

Не знаю.

Проспал весь этот беспредел к чертовой матери.

Когда же мы приехали в эту славную, Господи прости, столицу национальной республики Калмыкия, там по-весеннему светило солнышко и дул несильный, прохладный ветерок.

Очень комфортные условия для предстоящей игры, мне так кажется...

...По-быстрому вписались в местную гостиницу, я принял душ и попытался прозвониться по мобильному Гарри.

Пива так хотелось, что аж губы в трубочку выворачивались.

А — фиг вам, уважаемый господин московский.

Нет в городе Элисте мобильной связи.

По крайней мере, у моего оператора.

Столица республики, блин.

Сколько живу в нашей стране — столько удивляюсь...

...А номера комнат парней я при заселении — забыл спросить.

Беда.

Ладно, думаю, сейчас вниз к стойке спущусь, спрошу у администратора.

Спускаюсь, а Гарри уже там тусует.

И на лице — та-а-акая жажда пенного напитка нарисована, что мне даже чуток стыдно стало.

Моя по сравнению с этим — песочница на границе с Сахарой.

— Привет, — говорю, — Гарри. Мучаешься?

— А, — поднимает глаза, — это ты, Дэн. А я что-то подумал, что ты сразу спать завалишься. Ну и решил не стучаться, не будить чтобы. А мы с Али решили все-таки пивком чуть-чуть размяться, да и Жору отпаивать надо перед сном, замучился, бедный. Глаза, что твои сливы. Глеб как раз за ним пошел. А мы пока — пойдем-ка с тобой, брат, на улицу, покурим. Душно-то, что твой звиздец...

— Пойдем, — соглашаюсь. — Мне тут тоже что-то душновато после вашего коньяка в нереальных для растущего организма количествах...

Но как только мы направились к выходу, нас грозно и резко одернули:

— Стоять! А ну, стоять, блин!

Я, честно говоря, чуть перессал даже и просто застыл в позе «оленя, застреленного в крестец», как говорит один наш с Гарри общий приятель.

А Мажор таки нашел в себе силы обернуться.

И даже — с некоторым достоинством.

Насколько оно, разумеется, возможно с такого жуткого бодунища...

Пришлось — и мне.

Глядим — молоденький, но уже вполне себе квадратный, сержант милицейский, в форме с нашивками ОМОНа.

В «бронике», каске и с укороченным «кала-шом» на ремне.

Мой ровесник, похоже.

Или даже — помоложе, у них тут не поймешь.

Степь.

Но вроде как — русский.

— Ты чо, — спрашиваю, мотая башкой, — совсем озверел что ли, парень, орать-то так громко? Я чуть не обосрался! Думал, война началась...

— А она и началась, — кривится, — вы же — из Москвы, да?

— Ну из Москвы, — ухмыляется, тоже приходя в себя, Гарри, — а это что, сейчас запрещено? Калмыкия вышла из состава Российской Федерации? И когда же тогда случилось сие знаменательное событие?

— Да лучше б вышла, — вздыхает, поправляя каску сержантик, — тогда бы сюда можно было бы хоть танки ввести. А так и «дорогих россиян» из себя корчат, уроды, и — такой беспредел творят, что мне даже стыдно, что местный. И когда только на этих блядей хоть какой окорот у вашей Москвы найдется...

— Не ссы, — недобро смеется Гарри, — брат. Найдется. И, я так мыслю, довольно скоро. Как только Путин на второй срок пойдет, так и начнет порядок наводить. А не начнет — мы сами приедем...

— Да вы уже приехали, блин, — вздыхает. — Вон, ваш автобус камнями так закидали, что двоих пацанов в тяжелом состоянии в больничку увезли. И «легких» человек пятнадцать, но там вроде все слава Богу. Да еще двоих вчера на ножи подняли, на гоп-стопе. Телефоны мобильные почистили, деньги забрали. Вот меня тут и поставило начальство, чтоб никого на улицу не пускал. Так сказать, во избежание...

— Кого порезали, кто на больничке? — это уже, гляжу, Али с Жорой подошли.

Я даже и не заметил.

Али начисто выбрит, подтянут, собран.

Как будто и не было бессонной ночи с неумеренным количеством потребления...

Нда...

Вот уж где контраст.

Перевожу взгляд на Гарри и — чуть на задницу не сажусь.

Нет, щетина с его щек никуда, разумеется, не исчезла.

Но вот все остальное...

— Да, — говорит, — командир, куда парней-то увезли, знаешь?

Сержант вслед за мной переводит внезапно ставший острым взгляд с одного на другого.

— Так, — кивает, — понятно. Вы, типа, старшие. Это хорошо. Ваша машина на стоянке перед гостиницей стоит? Ну, такой джип здоровый?

— Наша, — кивает Али. — Что дальше?

— Да, — вздыхает сержант, — мальчишек ваших жалко. Хорошо б, если б вы туда съездили, я вам даже сопровождающего дам, на всякий случай, нас здесь трое дежурит. Вы, конечно, ви-ясу — парни резкие, но местный мент с автоматом и вам в подмогу не помешает. Только надо подождать пару минут, хорошо?

— Хорошо, — кивает Али. — Я все равно в сортир собрался заскочить. А чтоб тебе люлей не подогнали за самоуправство, вот, перепиши данные, скажешь, что отправил помогать людям, которые здесь по делу.

И протягивает ему закатанный в пластик пропуск со своей фотографией.

— Ого, — рассматривает документ сержант. — Вы тут, типа, проверяющие от Российского футбольного союза?

— Мы тут, — смеется Глеб, — типа фанаты, если честно. Но — непростые, как сам понимаешь.

— Понимаю, — смеется в ответ ОМОН-овец. — Лады, валите в сортир, я сейчас товарища по рации вызову...

...В сортире Глеб, ни слова не говоря, вынул из грудного кармана маленький полиэтиленовый пакетик, насыпал по щепотке порошка на сгиб ладони себе и Гарри,

— Да, — соглашается Гарри, — сейчас — как нельзя кстати.

И вслед за Али втянул эту фигню ноздрей. Постояли, помотали башками, посмотрели Друг на друга.

— Ну что, пошли?

— Угу. Теперь можно.

Я только головой покачал.

Нет, я слышал, разумеется, что у части «основы» кокаин пользуется уважением, но чтобы вот так, среди бела дня...

Ну да ладно.

Они парни взрослые, без меня разберутся...

...На входе нас уже ждали трое парней из ОМОНа: тот самый молодой сержант, еще один такой же, только чуть постарше, и лейтенант с грубым обветренным лицом и ледяными прозрачными глазами.

Ага, думаю.

Чечня.

У меня пара однокурсников там в армии отслужила, я этот взгляд ни с чем не спутаю...

Молча пожали друг другу руки, Гарри достал пачку сигарет, предложил, парни угостились.

Стоим, дымим.

— Значит так, — говорит лейтенант, — в больничку вас Саня проводит...

И кивает в сторону сержанта постарше.

— У него там просто, — улыбается немного по-детски молоденький сержантик, — мама работает, сестрой в хирургии. Если что, покажет, к кому обратиться.

— Добро, — кивает Али. — Денег платить надо?

— Не надо, — отрицательно мотает головой сержант Саня. — Там уже ваши пацаны вчера собрали достаточно, на игре дубля клич кидали. Молодцы, кстати, парни. Я раньше думал, что фанаты — это просто быдло вечно бухое. Так нет, там и от клуба народ приехал, и сами денег собрали достаточно. Но вам все равно съездить стоит, посмотреть, что к чему. И — это — берегите себя. У нас тут непросто...

— Мы, — мрачно усмехается Гарри, — и сами не простые. Пусть эти гады молятся, что «основа» фактически не приехала...

— И что тогда? — резко вскидывает голову лейтенант.

— Тогда, — кривится Али, — расклад мог бы и поменяться. В прямо, извини, противоположном направлении. Одно дело молодежь с безопасного расстояния булыжниками закидывать, другое — с реальными бойцами бизнес вести. Там такие обмороки встречаются — сам боюсь...

— И что? — буровит его взглядом лейтенант. — Ты хочешь сказать, что такие как ты, их не контролируют, так, что ли? Такая силища и бесхозной гуляет? Да в жизни не поверю...

— Ой, старшой, — вздыхает Али, — а ты что, реально веришь, что все и всех в этой жизни кто-то контролирует? Меньше детективов на ночь читай, у тебя и так работа нервная...

Лейтенант усмехается.

— Интересный, —говорит, — ты парень, похоже. Наслышан я про вашего брата, вместе снами парни из московского ОМОНа стояли, понарас-сказывали. Пивка бы с тобой попить не торопясь да за жизнь поговорить. Жалко — не судьба. Мы все три дня, пока вы здесь находиться будете, на «повышенной готовности» жить станем. С хлеба на воду и спать не раздеваясь...

— Жалко, — соглашается Али. — Я б с тобой тоже выпил. Только я уже завтра уезжаю. Сегодня на матч схожу, потом в гостиницу, высплюсь — и в дорогу. Хочу еще в Астрахань заскочить, спиннинг покидать, раз уж такой расклад вышел...

— Завидую, — улыбается, вздыхая, летеха. — Ну ладно, езжайте уж. Проведаете своих, пивка попьете и — давайте спать, до стадиона. И нам спокойнее, и вам безопаснее...

— Согласен, — улыбается в ответ Али.

Они жмут друг другу руки, мы садимся в машину и едем в больничку.

Автомат сержанта Сани больно упирается мне в ребро, от него пахнет какой-то смазкой и холодным металлом.

А от самого Сани — потом, степью и почему-то — ветром. Он смотрит в окно, показывает дорогу и с уважением трогает кожаную обивку джипа, восторгаясь, как все в нем правильно и разумно устроено.

Меня укачивает, и я мгновенно засыпаю, просыпаясь только на больничном дворике, где резкий порывистый ветер гоняет кругами красно-желтую калмыцкую пыль и обрывки бумажного мусора.

В приемное отделение прорываемся фактически бегом, дует страшно.

— Астраханец, — почему-то с уважением отзывается о ветре Саня.

Мы согласно киваем.

...Первый, кого я вижу в приемном отделении, — Никитос. Ему порезало стеклом лоб, и он пришел на перевязку.

Чуть бледный, но вроде в остальном — в полном порядке.

— Ты как? — спрашиваю.

— Нормально, — отвечает.

— А Серхио что? — дергаюсь. — Тоже под раздачу попал?! Где он?!

— В порядке с ним все, — кривится Никита. — Даже не поцарапало. Только вот обосрался наш Серхио, Дэн. Такая вот, блин, стыдоба перед парнями вышла. Ныл, мямлился, потом в аэропорт рванул. Сейчас уже, наверное, в Москве. С собой звал, кстати, придурок хренов...

— А ты что? — удивляюсь.

— А я, — поднимает на меня злой взгляд, — никуда отсюда не поеду, без пацанов. И еще. Я с тобой поговорить хотел, ты же из, как это у вас называется, «хардкора», ну «основы», так ведь?

— Ну, — говорю, — так. А что такое?

— Да ничего, — жмет плечами. — Просто я к вам хочу. Ты же меня знаешь, Данька, я хоть и раздолбай, но если что — не подведу. И не побегу. Поговори со старшими, хорошо? Мне теперь это — очень надо. Очень. Я таких, как эти уроды, — бить хочу. Руками, ногами, арматурой, да — чем угодно. Что под руку попадет. Чтобы они юшкой исходили, чтоб кровью блевали, чтоб юлой по песку ползали...

Я молчу. Киваю.

Со мной такое тоже когда-то случилось. И вот теперь — я здесь. И тоже — никуда не уеду. Никуда и ни за что.

...И еще — вот ведь какая странная штука, думаю. Если б передо мной еще полгода назад встал бы выбор, с кем идти — с умным, рассудительным, чуть холодноватым Серхио или раздолбаем, сплетником, мажором и интриганом Никитосом — я бы стопудово выбрал Серхио.