Бог позаботится о нас!

Папа был добрым и исключительно честным человеком, и он никогда ничего не покупал в кредит. Он либо платил за свои покупки, либо не брал ничего. Он ненавидел долги.

Однажды, когда я был еще маленьким, он занялся подсобным сель­ским хозяйством и буквально с ненавистью обратился в банк за ссу­дой, чтобы вложить деньги в урожай будущего года. Когда хлопок со­зрел и хлопковые коробочки стали раскрываться, обнажая большие ватные шары, вся семья взялась за сбор хлопка. Как только мы соб­рали урожай, папа загрузил хлопок в повозку, посадил нас с Ваденом сверху и повез урожай за двенадцать миль на хлопкоочистительный завод в Аде. Он получил деньги, помчался в банк и расплатился со своими долгами.

На оставшиеся деньги он купил нам зимнюю одежду и запас ос­новных продуктов на зиму. Он постоянно носил в кармане банкноту в двадцать долларов. Он настолько ненавидел свою бедность, что, я думаю, эта двадцатидолларовая бумажка давала ему надежду, что ко­гда-нибудь его служение будет оцениваться лучше, и люди, которых он приводил ко Христу, начнут поддерживать его. Тогда он мог бы ос­тавить фермерское хозяйство и всю свою жизнь посвятить служению.

Иногда папа проводил пробуждения так далеко, что мы с мамой не могли идти туда пешком, а потому оставались дома. Он часто отсут­ствовал по две недели кряду. Пожертвования там давались по доброй воле, и часто он получал всего около пяти долларов и возвращался пешком, чтобы все деньги принести домой.

Однажды вечером, когда папа проводил пробуждение, мама поз­вала нас с Ваденом и сказала: «Мальчики, ваш папа еще не вернулся и не принес деньги. У нас кончились продукты, мне очень жаль, но мы обойдемся сегодня вечером без ужина».

Вадену не понравилась такая новость. Он стал спрашивать маму, почему наш папа не такой, как у остальных детей. Почему папе нужно проповедовать? Мы редко когда наедались досыта.

Мама ничего не ответила, но я знаю, что ей было больно. Чуть поз­же, тем же вечером, она взяла нас с собой в гости к соседке, вдове с несколькими ребятишками. Когда мы постучались в дверь, миссис Кэмпбелл открыла нам и сказала: «О, сестра Робертс, вы как раз к ужи­ну. Проходите и садитесь с нами за стол».

Мама сказала: «Спасибо, но мы не голодны. Мы просто пришли на­вестить вас».

Ваден проворчал: «Зато я голодный. Почему она меня не спраши­вает?»

Мама шикнула на него, мы вошли и смотрели, как они едят, а затем побеседовали с ними. Когда мы уходили домой, мама и сестра Кэмп- белл преклонили колени и начали молиться, благодаря Бога за то, что Он так добр к нам.

Ваден толкнул меня в бок и сказал: «Бог ко мне совсем не добр». Я начал говорить, что маме не следует слышать этих его слов, как вдруг из меня вылетели слова: «Кроме того, Бог позаботится о нас». Представления не имею, как я мог сказать такое.

Когда мы пришли домой, мама велела Вадену открыть дверь. Он повернул ключ и толкнул дверь, но она не поддавалась. Я стал помо­гать ему. Мы толкнули сильнее, и дверь немного приоткрылась. «За дверью что-то лежит», — сказал Ваден. Мама стала толкать вместе с нами, мы наконец открыли дверь, вошли и включили свет.

На полу стояла картонная коробка, в которой была куча продук­тов. Мама не раздумывала ни секунды: «Мальчики, поставьте все это на стол».

Мы выложили содержимое коробки на стол: деревенская ветчина, пакет муки, десять фунтов сала, десять фунтов сахару, пакет картошки и много других вкусностей.

Тем временем мама надела фартук: «Отойдите, мальчики, я приго­товлю ужин».

Через час мы пировали! Набив рот бисквитом, ветчиной и карто­фельным пюре, я повернулся к Вадену и сказал: «Я же говорил тебе, что Бог позаботится о нас».

— Ага, Он и позаботился, точно? — ответил Ваден.

Много лет спустя, когда я боролся, пытаясь выполнить то, что Бог поручил мне делать, снова и снова я вспоминал те слова: «Бог позабо­тится о нас».

Я понял, что многие из нас так никогда и не используют даже и на­половину мощности нашей веры или же Богом данной способности мечтать. Когда возникают проблемы и когда они становятся все серь­езнее, мы решаем, что исчерпали все возможности и отступаем на по­зиции обыденности. По всей видимости, большая часть человечества действует на уровне пятидесяти процентов возможностей своей веры. Но не моя мама.

Когда я был еще ребенком, помню, как мама рассказывала о своих мечтах. Я видел, как она вдохновляла папу, который не получил ни­какой специальной подготовки для роли проповедника. Она побуж­дала его забыть прошлое, тянуться, достигать и верить, что Бог мо­жет сдвинуть горы. Она постоянно горела изнутри Духом Господним. Мама всегда была человеком по типу «иди и сделай».

У папы была привычка провести несколько пробуждений, чтобы поставить нас на ноги в материальном плане, а затем остаться дома и отдохнуть два-три месяца. Мама позволяла ему слоняться по дому не более этого времени, а затем говорила, что пора идти и организовать другое пробуждение или начать новую церковь и верить в то, что Бог тем временем позаботится о нашей семье. И папа шел.

Мы с Ваденом росли и приходили к пониманию, что папа был до­волен такой заурядной жизнью. Но мама продолжала побуждать папу преодолевать следующую гору.

Мама была очень трудолюбивой, всегда содержала наш маленький домик в чистоте и порядке. Она терпеть не могла немытые полы и радовалась, когда мы переехали в дом с деревянными полами, пок­рытыми линолеумом. Она создавала дома уют занавесками на окнах, постоянно проветривала комнаты и всегда следила за тем, чтобы у меня с Ваденом были отдельные кровати, каким бы перенаселенным ни был наш дом.

Она мыла нам с Ваденом уши и шею мочалкой до тех пор, пока не убеждалась, что ни капли грязи на нас не осталось. Я был самым темнокожим из детей, потому что именно на мне сказалась индейская кровь маминых предков, и я обычно начинал кричать: «Мама, это не грязь. Это у меня кожа такая». И только тогда она отпускала меня. Мы с Ваденом были двумя маленькими чистенькими мальчиками.

Она любила свою семью и была самой верной папиной союзни­цей. В ней всегда горело страстное желание двигаться вперед, и она никогда не переставала подталкивать вперед и нас.

Очень часто она разговаривала со мной наедине. Ей было больно, что я так сильно заикался, что я был таким худым и хрупким в отличие от Вадена, Джуэл и Элмера. Я думаю, что втайне она всегда боялась, что туберкулез, так часто встречающийся среди индейцев, может уне­сти мою жизнь так же, как унес жизнь ее отца в возрасте пятидесяти лет и двух ее старших сестер в подростковом возрасте.

Обычно она говорила: «Орал, твое тело хрупкое, но что бы ни слу­чилось, ты справишься». Или же: «Орал, Бог исцелит твое заикание, и ты будешь хорошо говорить». Или: «Вот, почитай эти книги, выучи все, что сможешь, запомни все, что выучил, и никогда не успокаивайся ни на чем другом, а только на самом лучшем».

Я старался делать все так, как она говорила. Я наблюдал за ней, не умея сказать, но глубоко внутри себя зная, что моя мама была великой женщиной.

Когда я делал что-либо превосходившее обычное и заурядное, Эл­мер, Джуэл или Ваден — и даже папа — всегда говорили: «Это в нем от мамы».

Я всегда делюсь своей глубочайшей верой: женщины — это самое чудесное из всего, что создал Бог. И хотя я все-таки убежал от мамы и семьи, решив, что буду жить по-своему и так, как захочу, мама, ее рве­ние к лучшему и ее живые мечты всегда были где-то рядом со мной.

Папина твердая доброта тоже значила для меня очень много. Его ненависть к долгам, его твердое слово, его неизменная честность и любовь к Богу и Библии оказали на меня намного большее воздей­ствие, чем я тогда мог осознать.

К сожалению, я решил бежать от них раньше, чем по-настоящему понял и оценил то, кем они являются для меня и на чем стоят. А для понимания этого понадобилось много времени.