ЮЖНО КАЗАХСТАНСАКЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ФАРМАЦЕВТИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ 9 страница

— А что с твоим отцом произошло потом? — спросил я старейшину.

— Что с ним могло произойти? Суд ему поверил. Отпустили, но три месяца под следствием он все-таки отсидел.

— У меня вопрос к тебе, Добран Глебыч! Я когда-то читал рассказ одного генерала, который в журнале «Советский воин» описывал, как десять архангельских ополченцев в рукопашной одними ножами освободили от немцев остров...

— И пистолетами Т.Т., — засмеялся старейшина. — У них ещё были и пистолеты. Иначе бы их немцы как куропаток. Мы этот случай знаем. Вот её дядька участвовал в этом деле, брат матери, — кивнул головой в сторону своей жены Ярославы старейшина.

— Мир тесен! — улыбнулся я, вставая.

— Тесен, — согласился со мной Добран Глебыч.

Поднявшись из-за стола, мы направились со старейшиной

в его библиотеку. Мне хотелось ещё раз взглянуть на петрографическую веду Архея. Захватило непреодолимое желание разобраться, как она расшифровывается, и понять, почему её петроглифы были истолкованы именно так, как мне поведал помор.

Когда я углубился в изучение рисунчатого послания из бездны времени, Добран Глебыч, оторвавшись от какой-то своей книги,спросил:

— Как у тебя с сухожилиями? Они ещё не болят?

— Похоже, начинают, — отозвался я. — Но пока ничего страшного. Такая боль даже приятна.

— Хорошо, если так обойдётся, — вздохнул мой тренер. — Мы немного перебрали.

— Ты обещал мне объяснить участие мозга в накоплении силы. Почему вырабатывается тестостерон и гормон роста из твоей предыдущей лекции я понял, всё это связано с динамическими упражнениями, но как действуют на организм человека нагрузки статические, я не знаю.

— Видишь ли, тут связь, — отложил книгу мезенский философ. — Связь мозга человека, его сухожилий и мышц. Связь прямая: чем крепче жилы, тем сильнее мышцы. Мозг посылает мышцам такой энергетический импульс, какой способны выдержать сухожилия и мышечные волокна. Большего он послать не может. Иначе разорвутся и те, и другие. Статические же, да и предельные динамические упражнения заставляют мозг паниковать. Мозг осознаёт, что организм попал в экстремальные условия физических перегрузок. Значит, надо организму помочь. И мозг человека даёт команду на укрепление сухожилий и на усиление мышечных волокон. Не столько на их рост, сколько на изменение внутренних качеств. Именно поэтому у людей, занимающихся статическими упражнениями, мышцы огромными не бывают, но зато они стальные.

— Но у тебя мускулатура дай боже! — заметил я.

— Потому что, кроме статических упражнений, я ещё занимаюсь динамическими и упражнениями с предельными весами. Механизм тебе понятен? Всё идёт от мозга, он укрепляет тело, он же посылает к мышцам силовые импульсы. Это другая сторона медали. Именно от мозга и зависит наш гормональный фон. Мозг всему голова. Как видишь, всё предельно просто. Когда человек понимает, что всё идёт из его нервной системы, он правильно распределяет нагрузки. К сожалению, очень многие тренеры этот механизм недопонимают. Отсюда у спортсменов и травмы, и быстрый износ организма. Правильно меня женщины сегодня журили — во всём нужна мера!

— Думаю, со мной обойдётся, — попытался я успокоить своего седого друга. — Когда теперь пойдём на занятия?

— Тогда, когда у тебя перестанут болеть сухожилия и мышцы. А вообще, статическими упражнениями я балуюсь не более двух раз в неделю. Этого вполне достаточно. Иначе организм не успевает восстановиться.

В этот момент, закончив все дела на кухне, в библиотеку вошла Ярослава.

— Можно мне присоединиться к вашему разговору? — мягко сказала она. — Есть новости: из деревни сегодня утром приехал Болеслав, он сообщил, что Валя с детьми два дня, как будет в Архангельском, надо их скоро будет встретить.

-Ты снегоход водишь? — посмотрел на меня Добран Гле- быч.

— Конечно! — кивнул я.

— Тогда поедем на двух «Буранах» так будет сподручнее. И никого из нашенских приглашать не будем. Ты не против?

— Нет, конечно! — обрадовался я предложению хозяина.

«Скоро вся семья старейшины будет в сборе, — думал я. —

Вот бы посмотреть на взаимоотношения его с женами, да и на их взаимоотношения. Как интересно они его между собой делят?»

А между тем Добран Глебыч, обратившись к своей жене Ярославе, попросил:

— Поищи, милая, нашему гостю распечатку с работами Ульяма Невена. Видишь, он силится разобраться с петрографической Ведой Архея. И не знает, что подобные петрографические письмена были найдены в Мексике.

Услышав просьбу своего мужа, Ярослава подошла к шкафу с книгами и начала что-то искать в стоящих на полках распечатках. Вскоре она положила передо мной три здоровенных тома.

-Там ещё пять, — кивнула она на шкаф. — Одна беда, петроглифы Невена не читаются. Потеряны ключи.

— Точнее, не найдены, — поправил её муж.

Я ошалело смотрел на три огромные, чем-то напоминающие Библию, явно самодельные книги и не мог понять, о чём они, эти два удивительных человека, рассказывают? Кто такой этот Ульям Невен? И где он нашёл столько петроглифов, чтобы ими заполнить стоящие в этом шкафу книги. Целых пять книг!

— Постой! — жестом руки остановил свою жену Добран Глебыч. — Похоже Юра не знает, о чём ты ему говоришь. Тут вот какое дело, Юра, — обратился ко мне специалист по неизвестным артефактам и петроглифам, — Ульям Невен не был профессиональным историком. Он являлся горным инженером, который в начале XX века занялся раскопками в долине Мехико. Если бы Невен оказался ортодоксом от науки, он бы сам уничтожил своё открытие. А так, его находки похоронили другие.

— Ты имеешь в виду историков-профессионалов? — спросил я рассказчика.

— Именно их, кого же ещё? Ульям Невен на глубине 9 метров откопал неизвестную науке, очень древнюю, скорее всего, допотопную цивилизацию. За несколько лет интенсивных раскопок он собрал 30 тысяч различных артефактов. Из них более 2,5 тысяч петрографических табличек с неизвестной письменностью. Нашим людям в Нью-Йорке правдами-неправдами удалось достать их копии, — положил руку на одну из книг Добран Глебыч. — Можешь их сравнить с петрографической Ведой, которой ты сейчас занят.

«У них, оказывается, есть свои люди и в Америке, а может, и по всему миру!» — удивился я.

— Интересно то, — продолжал специалист по петроглифам, — что рисунки на табличках Ульяма Невена очень походят на петроглифы, рассказывающие о трагедии Архея: Похоже, в глубокой древности информация передавалась таким вот универсальным способом, и она была доступна даже тупым неандертальцам.

— Неужели вы сумели прочесть и все эти таблички? — раскрыл я одну из книг.

— Не сумели, — улыбнулся старейшина.

— Мы оказались тупее неандертальцев, — уселась в кресло Ярослава.

— Я что-то не пойму ваше откровение! Вы что, меня разыгрываете?

— И не собирались, — заверил Добран Глебыч. — Просто в табличках отсутствуют ключи. Очевидно, древние их знали наизусть. В том числе и неандертальцы. Ключи же архейской Веды по петроглифам таблиц не работают. Древнейшей Ве- дбй занимались наши жрецы ещё на заре времен, они смогли догадаться, что смысл её прямой. Не понять её может только идиот. Петроглифы таблиц намного сложнее. Без ключей к ним не подступиться.

— Возможно, ульям Невен нашёл и ключи к таблицам, — задумчиво сказала Ярослава. — Поэтому они его и убили.

— убили? — удивился я.

— Официально этого никто не признал, но, похоже, что так. Потому что сразу после его смерти в 1937 году в спешном порядке была уничтожена вся его коллекция.

— Тридцать тысяч найденных артефактов! — не поверил я услышанному.

— Я несколько не так выразилась, — сконфузилась Ярослава. — Не в прямом смысле. Её растащили по различным музеям и похоронили в их хранилищах.

— Сложили найденное туда, где ортодоксы хранят опасные для их теории находки, — дополнил жену Добран Глебыч.

— По образованию я историк, Юра. Окончила когда-то ЛГУ и сразу ушла из науки, — посмотрела на мужа Ярослава.

— И знаешь, почему ушла? Потому что истории как науки не существует. Я ушла из того, чего нет.

— Но ведь что-то же есть! — запротестовал я.

— Если нечто остановилось в своём движении вперёд, то оно умирает. Как развиваются другие науки? Отжившая теория сменяется новой, более передовой и современной. Чего не скажешь о науке исторической. За всю эпоху её становления не возникло ни одной новой теории. Заметь, ни одной! Артефакты, которые можно успешно спрятать, прячутся в музеи и масонские хранилища. О том, что нельзя скрыть, умалчивается. Стоят на Китайской равнине десятки пирамид, причём, некоторые из них намного превышают Большую египетскую, но историкам до них нет дела. Стоят пирамиды на Урале, на севере западной Сибири, Сибири Восточной, в горах Таймыра, среди гор Якутии, на Чукотке и Камчатке, но их наши академики в упор не видят. Не видят они и сотни затерянных на севере развалин городов и гигантских, заросших лесом, курганов.

— И на руины крепостей, и на курганы я насмотрелся. Находил в поймах рек даже искусственно прорытые каналы.

— Вот она наша современная историческая наука, — посмотрела на меня жена Добрана Глебыча. — Замкнута на себе, точнее, на мифе, которым умело манипулируют иллюминаты и им подобные. Миф же — прямое продолжение библейских, только имеет обёртку наукообразия. Если наука занята охраной ментальных испражнений тайных обществ, то перед нами уже не наука, Юрий-Георгий. И пора бы нам это признать.

— Скажи мне, Добран Глебыч, — отложил я в сторону альбом с архейской Ведой. — Живёте вы вроде бы на краю земли, но у всех, кого ни копни, высшее образование. И дети ваши все учатся. Это что, тоже традиция?

— Конечно, — улыбнулся старейшина. — Заметил, мы говорим с тобой на чистом русском языке без местного диалекта. Но в общении с деревенскими неизменно переходим на северный говор. Так у нас заведено. Чтобы окружающие думали, что мы продолжаем лаптем щи хлебать. Не меняемся в зависимости от времени. На. самом деле всё не так. Иначе за временем не поспеть. И потом, знания никогда не бывают лишними. Мы учим своих детей не для того, чтобы они деньги зарабатывали, а чтобы у них расширялся кругозор. Ты должен знать, что образование и образованность — разные вещи. Мы себя образовываем, именно поэтому своих детей теряем очень редко. В сумасшедшем доме, который у нас почему-то зовётся цивилизацией, они долго не выдерживают. Получают высшее и назад, поближе к своим корням, к тем, кто их понимает, и с кем интересно.

— А у тебя какое образование? — спросил я Добрана Глебыча.

— Высшее военное! — улыбнулся помор. — Я двадцать лет служил, объездил весь бывший Союз. И всё-таки вернулся на родину. В мир чистых рек и озёр, нашего студёного моря и в мир прекрасных людей с незамутнённой психикой.

От воспоминаний меня оторвал лютый холод. Мой костёр почти погас. И спустившийся с гор холод стал проникать под одежду. Я быстро подкинул на угли приготовленный сушняк и, посмотрев на звёздное небо, стал дожидаться, когда он разгорится. Через несколько минут костёр вспыхнул с новой силой. И тут я вспомнил про лежащий в моём рюкзаке трофейный пистолет-пулемёт.

«Зачем-то он мне понадобился? — подумал я про себя. — Игрушка неплохая, но и улика против меня серьёзная».

Я достал «Узи», вынул магазин и пересчитал патроны. Их оказалось всего четыре. Зато второй магазин был полным.

«Собрался, как на войну! — подумал я про долговязого. — Он бы ещё гранат с собой прихватил. Всё-таки зачем я взял эту приблуду? — осмотрел я ещё раз оружие убийцы. — Оружие это мне ни к чему, только лишняя тяжесть. Но зачем-то в свой рюкзак я себе его сунул? Наверное, так надо. Пусть лежит, только воткну в него полный магазин. Может, он мне где-нибудь и пригодится? Скорее всего, не мне, а кому-то другому, тому же Чердынцеву, например?»

Я снова затолкал перезаряженный пистолет-пулемёт в рюкзак и начал укладываться на ночь.

«Мне идти да идти, а холодные ночи уже начались, — думал я, поглядывая на яркие звёзды. — Скоро, после заката, установится стабильная минусовка. А у меня ни хорошей одежды, ни достаточно тёплого спальника. Надо поторапливаться. Туру, или по-местному Тура, скоро останется на юге. Я поверну от неё круто на север. Навстречу зиме. Значит, будет по ночам ещё холоднее, — рассуждал я, забираясь в свой спальник. — То, что доберусь, сомнений у меня не возникало. Но как выбраться в жилуху зимой? По снегам и по трескучему морозу? Бог не выдаст — свинья не съест. — Вспомнил я старинную русскую поговорку. — Что-нибудь придумаю. Главное, чтобы вконец одичавший и озверевший Чердынцев меня не слопал. Судя по тому, как он со мной общался, старик пострашнее моих волков. Такого укрощать — безрадостное занятие».

Проснулся я, как всегда, за час до рассвета. В быстром темпе развёл костёр и поставил на таган чай. Согреваясь у огня, я невольно вспомнил пережитое. Прошёл меньше половины пути, но уже наследил. Не хотел, но получилось так, что хуже некуда. Надо быть теперь вдвойне осторожнее. Каждый день идти до упора. Успех только в скорости. И стараться никому из местных на глаза не попадаться. Больше проколов не должно быть! — дал я себе установку на будущее. Теперь свернув влево, я целый день уходил от Туры или Туру на север. Сначала путь мой шёл вдоль безымянного горного ручья. Потом идти пришлось по каменной осыпи между мелких молодых лиственниц. Осыпь сбила скорость. Приходилось то и дело обходить крупные валуны и спотыкаться о сухостои. Местность становилась всё выше и выше, со временем справа и слева замаячили довольно высокие хребты. Теперь дорога моя шла по заросшему ерником распадку.

«Хорошего помаленьку, — думал я. — О рыбалке придётся на время забыть, пока не выйду на реку. Интересно, идут ли за мной мои проводники — волки? Что-то долго молчат».

В вершине распадка пришлось подниматься на перевал. Когда я, наконец, вскарабкался на горный кряж и огляделся по склонам, солнце уже стало склоняться к западу. Его низкие лучи равнодушно освещали гигантскую страну заросших чахлым лиственничным лесом гор и глубоких тёмных падий. Передо мной лежала суровая дикая красота горной северной тайги. Открыв рот от волнения, я наблюдал, как над всем этим хаосом скал и пожелтевшего лиственничного леса застыли на фоне голубого неба белые хлопья облаков, как где-то вдалеке под ними, тяжело взмахивая крыльями, парит орёл.

«Горы есть горы, — думал я. — Красивее их, наверное, ничего нет на свете! Сказочная страна. Не верится, что всё это я вижу. Интересно, какую тайну она скрывает? Судя по легендам эвенков, в этих местах предгорий плато Путорана когда- то жили загадочные нгомэндри, а рядом с ними обитали легендарные маленькие чури. Кто были эти нгомэндри и чури? Если верить эвенкийским преданиям, нгомэндри считали себя властелинами гор, они слыли богатырями, были высоки ростом, носили бороды и имели голубые, как это небо, глаза. И ещё они разводили в этой горной тайге огромных оленей, которых оставили эвенкам в наследство. Некоторые предания тунгусов рассказывают, что в древности северные, горные нгомэндри и их родственники на юге — эндри одомашнили даже зверей Индры — огромных мамонтов. Неужели всё это было правдой? — думал я. — Вот бы найти здесь, на этой земле, какие-нибудь артефакты, подтверждающие легенды? Чури — вообще загадка. Кто они такие? Может, горные родственники саамов? Легенды рассказывают, что они были маленькие и подчинялись белым богатырям. Но горы и тайга помалкивают. Куда-то исчезли нгомэндри, ушли ещё дальше на север чури. На их место подкочевали эвенки, а затем по рекам до этой дикой страны добрались и русские».

Я посмотрел туда, куда мне надо было идти.

«Пока солнце высоко, надо успеть добраться до воды. Иначе дело — дрянь. Без чая не отдохнуть».

И я начал медленно спускаться в вершину нового распадка. Эвенкийские легенды гласят, что нгомэндри ушли под землю. Сделали то же самое, что квели селькупов и чудь белоглазая у поморов.

«Как это понимать? Правда о квелях западной Сибири в некоторых селькупских преданиях говорится, что их сожрал мифический демон — кволикожар. Есть легенды, что квели исчезли из-за прихода откуда-то с востока злых людей — зверей маден-куп. Но селькупы и реликтового гоминоида называют таким же именем — человек-зверь. Может, это память о войне квелей-людей былой расы с архантропами? — думал я. — Эвенки тоже имеют массу преданий о войне белых богатырей эндри с дикими лесными чулуканами. Короче, одни вопросы.

А ответов нет. Их надо как-то найти. Но как? Правда одна из эвенкийских легенд, которую я десять лет назад записал в Ми- рюге, рассказывает, что нгомэндри под землю не уходили, а после появления на Лене якутов подались со своими оленями куда-то на северо-запад. Якобы с тунгусами у них отношения были хорошие, но с якутами не сложилось. Все предания о родах нгомэндри и эндри очень конкретны, но как понимать «ушли под землю»? Может, просто от какой-то неизлечимой болезни основная масса вымерла? И уход с Лены и Вилюя белых богатырей после продвижения туда якутов был обусловлен не войной с ними, а страхом заразиться от пришельцев чем-то таким, от чего нет спасения? Первых якутов на Лене была лишь горстка, и их никто не боялся. Страх был в чём-то другом, — размышлял я, шагая по мелкому лиственничному редколесью. — И действительно, якуты двинулись на север из Центральной Азии из-за рассадника заболеваний. В Прибайкалье они долго не задержались. Вытесненные оттуда предками бурят в пойму Лены, забитые и обескровленные, якутские роды в военном отношении были не опасны. Но именно с их приездом начинается повальное вымирание эвенов, эвенков и юкагиров. О совпадении речи идти не может. В хрониках прямо сказано, что северные инородцы от якутов переняли смертельные хвори и массово вымирали. Скорее всего, легендарные нгомэндри по этой причине и двинулись к Енисею. А там куда?» — задал невольно я себе вопрос.

И тут я вспомнил о загадочных мангазеях, о народе, про который рассказывают многие русские летописи, но следы которого до сих пор не найдены. Кто они были, эти воинственные властелины Лукоморья? Известно, что одевались мангазеи, не как самоеды. Одежда у них была иной, наподобие эвенкийской. Носились по тайге и тундре они на лыжах, подшитых соболиным мехом.

«Здесь, скорее всего, летописцы присвистнули, — подумал я. — Соболий мех на лыжи не годится. Наверное, лыжи мангазеев были подшиты шкурой выдры. Но самое главное

— то, что все летописи о землях Лукоморья рассказывают, что мангазеи были высоки ростом, голубоглазы и светловолосы. И что самое интересное, говорили на понятном казакам языке».

От пришедшей в голову догадки я даже остановился.

«Неужели тазовские мангазеи и путоранские нгомэндри — один и тот же народ? Постой-постой! — рассуждал я про себя.

— Мангазеи... На что походит это слово? На название реки Алазеи! А как перевести?»

Выйдя к небольшому ручейку, я сбросил рюкзак и взялся за разбивку лагеря. За час до полной темноты и первых звёзд у меня всё было готово. Усевшись на валун и глядя на языки пламени костра, я снова вспомнил о реке Алазеи и мангазеях.

«Как же перевести имя властелинов Лукоморья?» — задумался я.

То, что я имею дело с пракритом или языком бореалов, сомнения не было.

«Ман», понятно, — муж или мужи, «га» — движение, но что обозначает «зея»? — ломал я голову. — На востоке есть приток Амура, река Зея, — вспомнил я. — То же самое слово. Чтобы оно не означало, слово «мангазеи» можно перевести, как мужи, пришедшие с того места, что именуется зеей. Значит, пуровские и тазовские мангазеи были пришельцами,

— сделал я вывод. — Пришли они в западную Сибирь... Уж не с Алазеи ли? — пришла в голову догадка. — А там, на восток от Индигирки, на Алазее в основном, у местных эвенов- юкагиров бытует мнение, что в Момских горах на гигантской территории северных отрогов Черского до сих пор живут загадочные шелаги или омоки».

От того, что воскресло в памяти, на лбу у меня выступил пот. Несколько лет назад во втором номере журнала «Северная Азия» подшивки за 1928 я прочитал, как на съезд малых народов севера в 1927 году в Якутск прибыл некий К.Катаев, который назвал себя омоком или представителем народа аладжи. И К.Катаев, и прибывшие с ним люди говорили на языке, который не походил ни на эвенкийский, ни на якутский, ни на юкагирский, но был похож на русский. После того, что услышали эти люди на съезде, а разговоры шли о создании на севере оленеводческих колхозов, они в спешном порядке покинули Якутск и исчезли. До сих пор все попытки их обнаружить не увенчались успехом. Припомнились мне и индигиркские записанные А.Л.Биркингофом сказки. В одной из них говорилось, что до прихода на север юкагиров, эвенов и якутов, на Яне, Индигирке, Колыме, Омолоне и других реках жили огненные люди. Они обитали в больших посёлках, мылись в банях, потому и имели название огненные. И ещё у них было пристрастие — охотиться на лосей. Якобы они всех лосей в горной тайге и перебили. А потом куда-то исчезли...

«Неужели моя догадка верна? — спрашивал я себя. — Часть белых голубоглазых людей, говорящих на древнерусском языке, когда-то ушла с северо-востока на плато Путорана, а потом перебралась за Енисей на Таз и Пур. Иначе как объяснить их название?»

Припомнились мне и предания русско-устьинцев, в которых говорится, что их предки пришли ни Индигирку с Анадыря.

«Как это понимать? Почему с востока на Запад, а не наоборот? Может, вообще часть людей белой расы пришла на северо-восток Азии с американского континента? — думал я. — Сколько найдено на Американо-канадском севере и на территории Центральной Америки мумий и захоронений европеоидов? Их кости, по утверждению канадского исследователя, историка Томаса Ли, можно встретить на всех северных островах».

И невольно перед моими глазами возникла летопись, где говорилось о походе молодого князя Мирона Шаховского в страну мангазеи. Именно в страну. На территорию, которую они контролировали. Это случилось в 1600 году. Войско двинулось на четырёх кочах и двух лодках-коломенках. В Обской губе флотилию застигла буря. Волны выбросили корабли на пустынный берег. Но русским повезло. Люди все спаслись. Спасли казаки и стрельцы и свои припасы. В это время к берегу прикочевали самоеды. Целовальник, поверенный князя Шаховского, Семён Новосёлов раньше имел с ними дело. Он определил их как мирных ненцев. Целовальник выменял у самоедов на муку оленей и нарты. И экспедиция двинулась в Лукоморье сушей. «На Пур и Таз! — скомандовал Мирон Ша- ховский. — Вперёд!» Проводниками согласились быть ненцы. Вся тундра знала, что на мангазеев идёт князь Шаховский. Идёт с войском ставить крепость. Простодушные ненцы хорошо встречали русских. Они радовались хлебу и тканям. И ещё больше железным лезвиям ножей. Но однажды проводники самоеды покинули лагерь Шаховского. А на следующий день тоболяне были окружены голубоглазыми и бородатыми мангазеями. Копья и стрелы полетели в русских. Летопись говорит, что ратные люди защищались храбро и упорно. Но больше половины отряда погибло. Раненного князя Мирона спасли олени. Русское маленькое войско погибло. Но удивительное дело. Ни раненных, ни сдавшихся на милость победителя казаков мангазеи не тронули. Мало того, он собрали разбежавшийся отряд Шаховского и помогли ему добраться до Таза. Помогли Мирону Шаховскому срубить стены крепости.

«Как такое объяснить? — ломал я голову. — Победили, но в тоже время стали союзниками? Почему? А не потому ли, что поняли, с кем имеют дело? С такими же, как они сами, голубоглазыми и светловолосыми, говорящими на понятном языке?»

— другого объяснения этому феномену я не нашёл.

И когда в 1601 году к стенам Мангазеи подошли одиннадцать кораблей воеводы Рубца, их встречали как гостей и уцелевшие казаки, и местные жители, которые от казаков отличались только одеждой. Примечательно, что земли Пура и Таза англичане называли эллинской Гипербореей.

«Уж не потому ли, что жители этих мест были яркими европеоидами? — размышлял я. — Оказывается, тайна мангазеев

— не такая уж тайна. Она легко разгадывается. Было бы желание. Но может, на меня так действуют горы? — огляделся я на утонувшие во мраке вершины. — Что-то вроде просветления. Или я научился считывать информацию напрямую из поля? Так или иначе, но пора ужинать и на боковую».

Когда я лежал в своём спальнике, внезапно раздался волчий вой.

«Мы рядом, спи спокойно».

«Молодцы, что не бросили! — ответил я матёрому, уже засыпая.

До обеда я двигался вдоль заросшего ерником распадка, между двумя невысокими каменными грядами. Можно было пересечь харальгон, той стороной дорога обещала быть получше, но ломиться сквозь сплошную заросль не хотелось. В этих местах следов зверья было ещё больше, чем на Туру. То и дело я пересекал оленьи тропы, шёл по лосиным жировкам и обходил кучи медвежьего помёта. Медведи ходили голимой брусникой.

«Очевидно, где-то близко от моей тропы проходят обширные брусничники, просто мне на эти плантации ещё не посчастливилось натолкнуться», — думал я, обходя очередную «мину», оставленную медведем. Но через пару километров я оказался на склоне холма, который от спелых ягод брусники казался красным.

«Ничего себе, сколько здесь ягод!» — невольно остановился я, поражаясь увиденному.

В это время, при виде человека, из брусничника, громко хлопая крыльями, поднялся выводок глухарей. Птицы отлетели в сторону и уселись на близстоящие кряжистые сосны. Мне хотелось набрать себе ягод, но для этого надо было тор- мознуться, потому я ограничился сбором брусники на ходу. Когда ягодная плантация, наконец, закончилась, я даже обрадовался. Теперь ничто не отвлекало меня от сосредоточения на дороге. Как я ни старался, но по моим подсчётам в сутки я проходил меньше двадцати километров. Тормозили частые обходные маневры, непроходимые заросли ерника и долгие, изнурительные спуски и подъёмы. К вечеру я буквально выбивался из сил, а результата не было.

«Вот, что значит — ломиться через горную тайгу напрямик,

— раздумывал я. — Сейчас занимаюсь фактически топтанием на месте, что характерно либо для сумасшедшего, либо для отчаявшегося в жизни человека. Может, я уже свихнулся? — спрашивал я себя перед новым препятствием, возникшим на пути. — Посмотрел бы кто на меня со стороны! Одежда превратилась в сплошные дыры, надоело зашивать. Не лучше и с обувью. Ещё неделя такой вот дороги, и тайга меня разденет. Чтобы выжить, мне придётся спешно обрастать шерстью,

— смеялся я над своим положением. — Может, все эти йети, тунгу, мангики, чулуканы[1] так в тайге и появились? Одичали, окончательно озверели и остались жить среди природы. Может, и меня ждет то же самое?»

Любопытно, что моё тело стало привыкать к холоду. По ночам, хотя температура стабильно опускалась ниже нуля, я не мёрз! Не ощущал холода и на пронизывающем северном ветру.

«Вот они, первые признаки озверения, — думал я, — ещё немного, и одежда мне станет не нужна, тело покроется толстой, как у дикого вепря, шкурой и такой же жёсткой колючей щетиной».

От подобной перспективы где-то в глубине души становилось жутко, хоть я и понимал, что мне это не грозит. Раздумывая над своим положением, я вышел по ручью к небольшому таёжному озеру. Оно образовалось в результате оползня и было в диаметре около ста метров. Место оказалось необыкновенно живописным: вокруг воды стояли золотые, в осеннем наряде, лиственницы, над ними застыло синее, без единого облачка, небо, а вокруг виднелись в дымке тумана горные вершины! Невольно залюбовавшись пейзажем, я подошёл поближе к воде, чтобы напиться. Но когда наклонился над зеркальной поверхностью и увидел, как мне показалось, своё отражение, то чуть не закричал от ужаса, осознав, в кого я превратился. На меня в упор смотрела страшенная буро-чёрного цвета звериная морда, вся в шерсти, с толстым носом и торчащими во всем стороны жесткими усами. На какую-то долю секунды сознание приняло кошмар, глядящий на меня из-под воды, за моё отражение.

«Всё! — подумал я. — Моя песенка спета. — Озверел!»

Но вдруг на глазах рожа поднялась из-под воды и превратилась в громадную выдру, которая, извернувшись змеёй, медленно поплыла вдоль берега.

«Так вот, кто глядел на меня из-под воды, — наконец, дошло до моего сознания. — Значит, есть надежда, что озверение откладывается».

Напившись чистой ледяной воды, я двинулся к лесу. В конце его мелькнул табунок оленей. Рогатые красавцы убегали в гору под защиту леса.

«Хоть места и пустынные, но звери человека знают, — отметил я про себя. — Значит, надо быть начеку».

Встреча с человеком в этих местах не сулила ничего хорошего. Поздно вечером, когда я таскал сушняк к своему костру, из распадка раздался волчий вой.

«На твою тропу вышел большой медведь, будь осторожен».

«Не было печали, так черти накачали, — вспомнил я пословицу. — Не хватало ещё войны с местным шатуном!»

Невольно перед моими глазами промелькнули прошлые встречи с косолапыми.

«Хорошо, если зверь идёт по моим следам из любопытства, а если моя персона для него — объект охоты? — размышлял я, гладя в огонь. — Что тогда? Короче, не спать мне сегодня ночью».

И я спешно занялся изготовлением из подручного материала самодельного экрана.

«Со стороны костра зверь не опасен, — я это хорошо знал.

— Плохо, если он подойдёт со спины, особенно, когда человек спит или дремлет».

Соорудив со стороны леса из срубленного молодого лиственничника нечто, вроде загородки, я уселся на свёрнутый спальник и, положив рядом взведенную «сайгу», отключил внутренний диалог.

Через несколько секунд эхолот моего глубинного бессознательного стал внимательно изучать окружающую местность.

На расстоянии сотни шагов от моего лагеря ничего подозрительного не было. Но тут я почувствовал на себе внимательный взгляд какого-то неведомого мне существа. Но что удивило, взгляд, разглядывающий меня, не излучал злобы. Холодка в солнечном сплетении не ощущалось. Через секунду я понял, что мой маленький лагерь с расстояния двухсот с лишним шагов изучает косолапый.