Действительно ли абсурдно по своей сущности требование, напп* интеллектуального равенства? риМер

Я бы не ответил на эти вопросы так категорично, как Энг Напротив, я склонен был бы думать, что социализм должен треб(?^ЛЬс все эти формы равенства, и не считал бы такое требование абсолк?^аТь утопическим. " ^о

Социализм, основным элементом которого является при» равенства, не должен и не может ограничиваться требованием от/**1*1 экономического равенства (равное распределение экономических и°Г° щественных благ) потому, что тогда он означал бы учение половин*^ тое, не требующее равного распределения самых ценных вил социального блага. Разве благо знания, или благо общественно признания, или благо добра стоят меньше, чем экономическое благ° и имущественная обеспеченность? Разве первые виды социальных бла° не более или, по крайней мере, не столь же ценны, как и бла/ имущественной обеспеченности, комфорта, довольства и другие матер^ альные блага?

Мало того, разве само имущественное равенство мыслимо и возможно без равномерного распределения знания, моральных и правовых благ? Разве возможно равенство личностей, их взаимная свобода и обеспеченность в обществе, где будут умные и глупые ученые и невежды, моральные люди и преступники? Разве в таком умственно и морально дифференцированном обществе есть гарантии, что умники под новыми формами не обманут снова невежд? Разве в таком обществе "добропорядочные" не будут снова упекать в тюрьмы преступников, а преступники убивать первых; иными словами, разве в таком обществе возможна подлинная свобода, и не появятся снова эксплуататоры и эксплуатируемые, хищники и жертвы, тюрьмы и преступления, короче — все зло современного общества?

Такую возможность едва ли можно отрицать. А потому — раз социализм объявляет войну всем этим бичам человечества, он неизбежно должен выставить и требование равенства не только экономического, но и интеллектуального и морально-правового.

История XIX—XX веков показывает, что блага последнего рода человечество ценит не ниже, если не выше благ чисто экономических. Если бы было иначе, то мы не были бы свидетелями той упорной борьбы трудовых масс, которой полна история XIX и XX веков, за блага правовые и интеллектуальные (равенство перед законом, равенст­ во для занятия публичных должностей, право на равные политические блага — избирательное право, свобода слова, печати, союзов, совести и т. д., борьба за всеобщее и бесплатное обучение, борьба за равное уважение доброго имени каждого и т. д. и т. д.), которые ценились н только как средство для достижения других благ, но и как самоцей' ности. Мыслимо ли, чтобы человечество и в будущем перестало ^ценИ*9 эти блага и отказалось от борьбы за полноту наделения ими Нет, немыслимо. Социализм волей-неволей должен добиваться и эти форм социального равенства. Иначе он будет ублюдочным, °J^CTaJI_aD- идеалом, а не высшим воплощением высочайших постижений и з трашних чаяний. _к0

Это значит, содержание социализма понималось Энгельсом У и неполно. _qTo

Но в ответ мне скажут: "Допустим, что вы правы. Согласимся, социализм должен требовать равного распределения не только венных, но и интеллектуально-правовых благ. Но ведь нельзя же fP*

Невозможного! А такое требование явно абсурдно и утопично. Оно0аТЬоащаетнас к тому "абсолютному равенству", которое вы рассмот-00 раньшеи сами же признали абсурдным". Отвечаю на это. Преждео такоетребование равного распределения интеллектуально-мо-В°СГ ныхблаг вовсе не равносильно требованию "абсолютного равенст- Ра^ь Последнеебыло бы дано, если бы я сказал, что раз X знает03 скрит,его должны знать и все остальные, раз У знает теорию ^Афсренциалов, ее должны знать и все сочеловеки. Интеллектуальное^ енствомыслится как обладание более или менее одинаково развитым

Равепи

-мыслительным аппаратом, а не обладание одинаковыми познани­ями Познания могут быть различны. Одному человеку нельзя знать fee го Это и вредно, и невозможно. Но можно и должно каждому ладсть всеми логическими и научными приемами, при наличии которых он мог бы "перерабатывать" любую "интеллектуальную пищу". Задача всяко1 о обучения именно к этому и сводится прежде всего, а не к обога­щению памяти всевозможными сведениями. Раз такой аппарат дан _ потенциально дана возможность овладеть любой отраслью знания,а следовательно, и взаимное умственное равенство и умственная незави­ симость. Дело каждого уже выбрать себе любую сферу знания и рабо­ тать над ее проблемами. Такое "интеллектуальное равенство", как видим, далеко от "абсолютного равенства" и вовсе не направлено на то,чтобы опустить Ньютона до уровня дикаря, а, напротив, поднять после­днего до высоты первого.

То же применимо и к моральному равенству. И оно не обозначает того, что раз во имя долга я перевязываю раны сифилитикам, то же обязаны делать и все. Нет! Форм проявления альтруизма бесконечно много, и каждый может и должен здесь делать то, что соответствует его склонностям. Важно только, чтобы все поведение в целом вызывалось и соответствовало заповедям действенной любви. Посему и моральное равенство не требует низведения Христа на уровень разбойника, а стре­мится к тому, чтобы поднять последнего до уровня первого. В силу сказанного первое возражение отпадает. Теперь спросим себя: а мыслимо ли, чтобы подобные формы равен­ства могли быть осуществлены?

Разве не аксиома, что люди рождаются неравными, одни с хорошей наследственностью, другие — с плохой, один с прирожденными талан­тами, другие — без оных? Разве же не утопия думать, что' все это может быть преодолено? Далее, не означало ли бы такое равенство подавление индивидуальности, ее самобытности и отрицание пользы дифференци­ации и борьбы за совершенствование и господство?

Отвечаю. Подавления индивидуальности нет, ибо не может же счи­таться обществом, подавляющим индивидуальность, общество, состо­ящее из Гёте, Гегеля, Канта, Бетховена и т. п. лиц. Это означает только, то все общество состоит из гениев, но каждый из них свободен в своем ^ворчестве. Биологические основания неравенства: наследственность, орьба за существование, дифференциация — несомненно, препятствия Рьезные и громадные, но... не непреодолимые. ^ Сама история и жизнь ведут к указанным формам равенства. Прав- полное умственно-моральное уравнение — предел, абсолютный иде- Нес ^KOTOpbI^' быть может, никогда не будет достигнут. Но вместе с тем _в °^Мненно, что историческое колесо вертится именно в этом, а не лизм°^М^^{НаПравлении}- ®^{от почем}У идеал социального равенства и социа- ц_0ж ^{а без эт}их форм равенства был бы неполон и вот почему он не т не выставлять подобного требования.

СОЦИОЛОГИЯ РЕВОЛЮЦИИ Революционные отклонения в поведении людей

После многих столетий мирной, "органической" эволюции ист человечества вновь вступила в "критический" период. Револю^11* отвергаемая одними, но горячо приветствуемая другими, вступ^Я> в свои права. Ряд обществ сгорел дотла в ее пламени, к иным она тол [128]подступается. Кто может предсказать, сколь долго еще будет прол ° жаться ее пожарище? Кто может быть вполне уверен, что ранои* поздно революционный ураган не разрушит и его обители? Никто н раз мы не можем предвосхитить революцию, то по крайней мере м^ должны знать, что она из себя представляет. Ведь мы, по сути, живе** внутри нее и, подобно натуралистам, вполне можем исследовать анализировать и наблюдать революцию.

Пять лет кряду автору этих строк довелось прожить в круге русской революции. День за днем он наблюдал за всем происходящим. Результа­том этих наблюдений является эта книга. Читатель не найдет в ней идеографического описания русской революции. Скорее это социологи­ческое эссе, в котором анализируются само явление и его черты, так или иначе присущие всем значительным и великим революциям. Задача историка — обрисовать портрет, дать строгое описание конкретного исторического события во всем его своеобразии и неповторимой уника­льности. Задача социолога совершенно иная: в совокупности социальных феноменов его интересуют лишь те черты, которые схожи во всех однотипных явлениях, когда бы и где бы они ни происходили. Верно по этому поводу пишет В. Зомбарт: "Битва при Танненберге — объект исторического исследования; а битва при Танненберге — уже предмет социологии. Берлинский университет принадлежит скорее истории, а Бер­линский университет — социологии"1. Точно так же и русская револю­ция с присущими ей деталями и подробностями — объект историка, а русская революция как тип — объект социолога.

Воистину нам часто твердят: "История человечества не повторяет­ ся". Но разве повторима история земли, звездных галактик или любого другого уголка вселенной? В одинаковых организмах клетка со свойст­ венными ей составляющими также никогда не повторяется. Но разве препятствуют эти факты обнаружению в ряде неповторяющихся процес­ сов повторения многих феноменов, описанных в законах физики, химии и биологии? Не истинно ли, что на земле Н₂ и О (водород и кислород) составляют воду, несмотря на всю уникальность истории земли? А разве явления и причинные связи, описанные в законах Ньютона, Менделя и других, не повторялись бесчисленное число раз? Этим я хочу лишь сказать, что исторический процесс при всей своей неповторимости падается на множество повторяющихся элементов. Справедливо эт и в отношении человеческой истории, и в отношении истории °Р^ганИЧ_оИ кого и надорганического миров. Здесь также "схожие причины ПР ^ схожих обстоятельствах порождают схожие результаты". Война и MJjj* голод и процветание, захват и освобождение, рост и упадок ^

правление большинства и правление меньшинства — все эти ^

неоднократно повторялись в разных временных и пространствен*» связях. Вопреки существующим отличиям в социальных условиях, г ^ которых происходят эти процессы, сохраняется фундаментальная

Феноменов одного и того же типа, как, к примеру, война, когда бы #ссГЪ£ъ1 она ни происходила, не может быть анигилирована полностью и сТВующимиразнородными обстоятельствами. Таким образом, ре- соПУт ы СХожих предпосылок вынужденно повторяются вболее или зУль^ коМплицитнойформе. Концепция, скрытая вкниге Экклезиаста, мене истины. А вот фундаментальная ошибка многих теоретиков

Власти фислософии истории как раз изаключалась втом, что они 3 °али "повторения"не там, где следовало бы. Ибо они обнаруживают-ЯсК в СЛожных ивеликих событиях истории, а вэлементарных, повсед- ных и обыденных фактах, из которых составляются явления первого ^пядка и на уровне которых сложные явления должно анализировать1.

С этой точки зрения беспрерывное творчество истории не столь бесконечно ново и безгранично, как многим это представляется. Историяодобнаписателю, который без устали пишет все новые драмы, трагедии я комедии, с новыми типажами и героями, новыми сюжетами и действи­ем но... все на старые темы, которые не раз повторялись в трудах этого неутомимого автора. Подобно исписавшемуся автору, история, вопреки своему творческому потенциалу, вынуждена повторяться.

Все это может быть сказано и о великой трагедии, названной "рево­люцией".Она происходила на исторической авансцене не раз, но каждыйновыйраз ставилась заново. Условия времени и пространства, сценарий и протагонисты, их нравы, монологи и диалоги, хор толпы, число актов и "сцен столкновений" — все это варьируется. Но тем не менее при всех несовпадениях огромное число явлений вынужденно повторяется. Ибо все актеры в разных сценариях играют одну и ту же пьесу, именованную "революцией".

Давайте теперь зададимся вопросом: "Что такое революция?" Немало приводилось дефиниций на этот счет, хотя многие из них базировались на ложных принципах. К ним относятся как "слащавые", так и "горькие" определения. Под этим я разумею те дефиниции, кото­рые соотносятся скорее с воображаемым, чем с реальным образом революции.

Э. Бернштейн пишет, что "в настоящий момент революционными можно назвать лишь те периоды в истории, в которые достигались определенные свободы" ("Дни". № 17). Другой автор утверждает: "Ок­тябрьский переворот 1917 года обычно описывается как революция, но пытки и революция несовместимы. Так и в Советской России, где насилие стало обыденным явлением, есть только реакция, но нет ника­кой революции" ("Дни". № 117).

Эти концепции революции могут быть расценены как умозритель- ные, "слащавые", поскольку все революции и постреволюционные пери­оды, как правило, не только не давали приращения свободы, но чаще опровождались ее сокращением. Но следует ли из этого, что многие Древние и средневековые революции, так же как и Великая французская Революция, не есть революции? Революция и муки не только не проти- пег>еЧа1ЦИе ДРУ1^ явления, но, напротив, каждый революционный Bbi °Д °™ечен ростом убийств, садизма, жестокости, зверств и пыток. РУссСКаеТ ЛИ одного лишь факта зверств, что французская или

Кая, английская или гуситская революции не были революциями? ных РимеРы эти демонстрируют ошибочность и субъективность подоб- ^^онцепций революции. Их авторы — донкихоты от революций, не

I Q

Соц_Иал^{Принципс}»°вторения см. мою "Систему социологии", а также Г. Тарда ^с°^ологии^^{е законы} ' И- Бауера "Эссе о революции"; Э. Росса "Основания

Желающие видеть прозаический образ девушки из Тобоса или тазик бритья, а стремящиеся узреть в них чудесную Дульсинею или прекрас ^ рыцарский шлем. Некоторые из этих "иллюзионистов" пытаются и*1*1® виться от противоречий, указывая, что все негативные элементы револ^3' не принадлежат ее сущностным характеристикам, а представляют в случайные элементы и соотносятся скорее с тем, что именуется "реакци а не "революцией". В этом аргументе скрыт все тот же "иллюзионниз ^ Если почти все революции, как правило, сопровождаются подобный негативными явлениями (пытки, ограничение свободы, пауперизат населения, рост зверств и т. п.), тогда какой резон считать их "случайный и сопутствующими"? Это так же бессмысленно, как считать повышена1 ртути в термометре "сопутствующим фактором" повышения температур "Иллюзионисты" предпочитают апеллировать к "реакции" как к источник^ всех негативных явлений, связанных с революцией. Воистину все они впял ли отдают себе отчет в значимости такого отождествления.

Возможно, их удивит, что каждый революционный период неизменно распадается на две стадии, неразрывно связанные друг с другом. "Реак­ция" не есть феномен, лежащий за пределами революции, а суть ее имманентная часть — вторая стадия. Диктатуры Робеспьера или Ленина Кромвеля или Жижки вовсе не означают закат революции, а свидетель­ствуют о ее трансформации во вторую стадию — стадию "реакции" или "обуздания", но никак не ее конца. Лишь после того как "реакция" сходит на нет, когда общество вступает в фазу свой нормальной эволю­ции, лишь после этого можно считать, что революция завершена. Наши "иллюзионисты", проклиная "реакцию", и не подозревают, что тем самым они хулят не что иное, как саму революцию на ее второй стадии.