Глава 32. прошу тебя, прежде чем ты порвешь это письмо, дай мне шанс объясниться

 

Дорогая Рози,

прошу тебя, прежде чем ты порвешь это письмо, дай мне шанс объясниться. Во‑первых, я искренне, от глубины души прошу прощения за все прошедшие годы. За то, что не был рядом с тобой, не поддержал тебя, не предложил помощь, в которой ты нуждалась. Я полон сожаления и раскаиваюсь в том, какую жизнь себе выбрал. Я знаю, нет никакого способа изменить или исправить годы, истраченные так глупо и преступно по отношению к вам с дочкой.

Прошу тебя, дай мне возможность выстроить для нас лучшее будущее. Я понимаю, что ты чувствуешь, как ты разгневана, оскорблена и обижена и как ты меня ненавидишь, но давай вспомним, что речь тут не только о тебе. Я оглядываюсь на свою жизнь и думаю, что же я могу предъявить за все эти годы? Не много я сделал такого, чем можно гордиться. За душой нет успехов, которыми можно похвастать, и миллионов я тоже не заработал. Есть только одно, что мне в плюс. И это моя маленькая девочка.

Да, суть в том, что у меня есть маленькая девочка, которая даже уже не маленькая. Однажды я проснулся накануне своего 32‑летия и вдруг понял, что пропустил главное в жизни. Я понял, что у меня есть дочь, девочка‑подросток, о которой я ничего не знаю и которая ничего не знает обо мне. Мне страшно хочется познакомиться с ней. Мне сказали, ее зовут Кэти. Это прелестное имя. Интересно, как она выглядит. Похожа ли на меня?

Я знаю, что ничем этого не заслуживаю, но, если вы с Кэти допустите меня в свою жизнь, я докажу вам, что это не зря. Кэти узнает своего отца, я увижу свою дочь – разве такое может быть зря? Прошу тебя, помоги мне осуществить мою мечту.

Пожалуйста, свяжись со мной, Рози. Дай мне шанс исправить ошибки прошлого и помочь создать новое будущее для Кэти и для меня.

Всего наилучшего, Брайан.

 

Рози: Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет!

Руби: Я знаю, милая, я понимаю. Но, по крайней мере, рассмотри и другие возможности.

Рози: «Возможности»? Черт побери! Да нет у меня никаких «возможностей»! Никаких! Я должна уехать. Остаться здесь – это не «возможность»!

Руби: Рози, успокойся. Ты расстроена.

Рози: Расстроена? Еще бы я не расстроена! Как, черт побери, я могу сложить свою жизнь, если все вокруг то и дело ее гадят! Когда наконец моя очередь жить для себя, а не для кого‑то еще? Меня тошнит от этого, Руби. Я сыта по горло. С меня хватит. Я, черт побери, уезжаю. Кто этот человек? Где, черт побери, он был все эти тринадцать лет? Куда он исчез на самые важные годы в жизни Кэти – да и в моей тоже, если на то пошло?

Кто не спал ночами, кормя грудью, мотаясь по комнатам и распевая идиотские песенки, чтобы остановить непрерывный плач? Кто менял вонючие пеленки, вытирал сопливый нос и отстирывал рвоту? У кого растяжки и шрамы, отвисшая грудь и седые волосы в тридцать два года? Кто ходил на родительские собрания, водил в школу и забирал из школы, готовил еду, накрывал на стол, платил за квартиру, ходил на работу, помогал делать уроки, давал советы, вытирал слезы, рассказывал про птиц и пчелок, объяснял, почему у нас нет папочки, в отличие от других деток? Кто не ложился ночью, если ребенок болен, кто мерил температуру и покупал лекарство, кто посреди ночи мчался к врачу? Кто не поехал учиться в колледж, кто брал отгулы на работе и сидел дома по выходным, чтобы ей было лучше? Я, черт меня побери! Где тогда был этот недоделок?

И он имеет наглость явиться в нашу жизнь после тринадцати лет отсутствия, когда самое трудное уже позади, давя на жалость, рассказать историю своей жалкой жизни, – и как раз после того, когда вскрылась низость моего мужа, когда мой брак развалился, когда я наконец решилась уехать в Бостон, где мне в любом случае следовало быть, если б этот говнюк с его гнусной маленькой пиписькой не разрушил мне жизнь, не перевернул все кверху дном и, поджав хвост, не сбежал в другую страну!

Черт его побери!

Нет, я буду считаться только с Рози Данн и больше ни с кем.

Руби: Нет, Рози, ты не права. С Кэти тоже нужно считаться. Она должна знать, что он выразил желание ее видеть. Не наказывай ее за свои собственные ошибки.

Рози: Но если я скажу ей, тогда она непременно захочет с ним встретиться, преисполнится ожиданий, а он как пить дать не выдержит испытания и разобьет сердце и ей. И кто будет разгребать руины? Я. Это мне придется склеивать разбитое сердце моей дочери. Складывать его кусок за кусочком и вытирать слезы. С веселым лицом отмахиваться и говорить: «Да ладно, мое тринадцатилетнее дитя, брось, не все мужчины дерьмо, а только те, кого ты знала».

Руби: Но, Рози, почему не допустить, что все обойдется? Может, он изменился. Ты же не знаешь!

Рози: Ты права. Именно что не знаю. И не узнаю. А потом, как ей знакомиться с отцом, если мы будем почти на другом конце света? Я не хочу здесь жить, Руби. Я хочу вон отсюда. Я хочу выбраться из‑под развалин.

Руби: Это не развалины, Рози. Это жизнь. Она не идеальна ни для кого. Нет никакой особой тучи специально над твоей головой. Хотя, конечно, тебе кажется, что есть. Точно так же кажется и множеству других людей. Просто ты должна сделать, что можешь, из того, что у тебя есть, и в этом отношении ты счастливица, дорогая моя, потому что у тебя дочь – красивая, здоровая, умная и славная, – которая к тому же очень высоко тебя ставит. Не пренебрегай этим. Если Кэти захочет познакомиться с Брайаном, ты должна дать ей эту возможность. При этом ты вполне можешь переехать куда захочешь, он может к вам приезжать, или, если ты считаешь, что для этого нужно остаться здесь, – останься.

Рози: Кэти хочет остаться. Господи, еще месяц назад я думала, что в раю! Все переменилось в одно мгновение.

Руби: Ну, в этом как раз проблема с раем. Уж слишком он приманчив для змиев.

 

Дорогая Стефани!

Поздравляю с беременностью! Страшно рада за вас с Пьером. Уверена, что второй малыш принесет вам не меньше счастья, чем Жан‑Луи. Думаю, мама передала тебе мои новости. Она рада, что я не еду в Америку. Алекс же, напротив, не рад. Он рычал, плевался и обзывал меня самыми страшными словами. Он считает, я снова спасовала, сдалась и позволяю всем и каждому топтать меня ногами. До того зол, что больше не хочет со мной разговаривать. Наверно, я в самом деле позволяла себя топтать, но только не в этот раз. Кэти – главный человек для меня, и смысл моей жизни в том, чтобы сделать ее счастливой.

Ей очень досталось в последнее время: сначала эта история с Грегом, потом переезд к маме с папой, потом сборы в Америку. Пережить это все непросто. По возрасту ей полагается волноваться из‑за прыщей, лифчиков и мальчиков, а вовсе не из‑за супружеских измен, смены континентов и магического возникновения отца. Все это совсем не ее вина, и, поскольку именно я привела ее в этот мир, меньшее, что я могу сделать, – это продолжать свои успешные, на мой взгляд, труды. Ведь Кэти не наркоманка, не грубиянка, успешно учится в школе, руки‑ноги у нее на месте, и никаких по‑настоящему серьезных глупостей со своей жизнью она пока не сотворила. В общем, на фоне того, о чем нам тут беспрестанно твердят, мне кажется, я вполне справляюсь с задачей.

В любую минуту в дом может ворваться Алекс. Уверена, он сел в первый же самолет, чтобы явиться сюда и надрать уши Брайану. По‑моему, для этого и существуют друзья. Даже думать не могу без слез, какой прекрасной «могла бы быть» жизнь в Бостоне. Здесь я сейчас в полной растерянности. У меня нет работы, нет дома, и я снова живу у родителей. Все в доме навевает воспоминания о тех временах, когда я была несчастна. Детство было чудесное, но трудные годы с Кэти пересилили все прочие воспоминания, и все тут: запахи, звуки, обои, столы и стулья – все напоминает о бессонных ночах и тревогах.

Ты прости меня, пожалуйста, что долго не писала. Я просто пыталась приноровиться к ситуации, применить к случаю фразу «для всего есть своя причина» и пришла к выводу, что причина, видимо, в том, чтобы окончательно уже меня достать.

Когда я пошла в школу, я думала, что ученики шестого класса – люди опытные и пожившие, хотя им всего двенадцать. Когда мне исполнилось двенадцать, я думала, что те, кто на шесть лет старше, кому восемнадцать, должны уже знать ВСЕ. Когда мне исполнилось восемнадцать, я думала, что стану по‑настоящему взрослой, когда кончу колледж. В двадцать пять я колледжа так и не окончила, оставалась невежественной и имела семилетнюю дочку. Тогда я думала, что уж в тридцать у меня будет хоть какое‑то понимание того, что вообще происходит.

Ничего подобного.

Поэтому не могу не прийти к выводу, что и в пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, девяносто я ничуть не приближусь к мудрости. Наверно, те, кто вот‑вот умрет, кто прожил долгую жизнь, все видел, много путешествовал, вырастил детей, пережил личные трагедии, боролся со своими демонами и постигал жестокие уроки жизни, наверно, те тоже думают: Господи, вот на том свете я уж точно узнаю все.

Однако, оказавшись на небесах, они вливаются в толпы, которые там посиживают без дела, наблюдая за любимыми, которых оставили на земле, и все еще думают, что непременно прозреют – в будущей жизни.

Знаешь, по‑моему, я все поняла, Стеф. Я тут посиживала без дела годами, раздумывая об этом, и поняла, что никто, даже тот важный дяденька наверху, никто не имеет представления о том, что происходит.

Рози

 

От Стефани

Кому Рози

Тема Re: Жизнь

 

Ну, разве это открытие не делает тебя мудрей? С возрастом ты кое‑чему научилась. Тому, что никт о не знает, что происходит.

 

Привет!

Приношу искренние извинения за ту глупую записку, что я послал тебе на прошлой неделе. Отнеси ее на счет временного помрачения рассудка. Я совершенный дурак (что для тебя не новость) и сам не понимаю, о чем я тогда думал. Но, надеюсь, тебе будет приятно узнать, что я шлепнулся на землю и был бы рад, если бы мы сделали еще одну попытку. Давай не терять бесценного времени и перейдем к важным вопросам. Как насчет сегодня?

Алекс