Георгий Васильевич Чичерин 23 страница

Изъятие от обыкновенных податей и повинностей. 7) Выделение имений из общин,

с присвоением владельцам полиции и суда, а также надзора за находящимися в

имении церквами, школами и другими заведениями. 8) Личное заседание в верхних

палатах для старших членов. Из этих прав, первыми имперскими законами за ними

сохранены изъятие от военной службы и привилегированный суд в уголовных делах.

В частных законодательствах остались и другие привилегии.

В Австрии имперские законы не действуют, а потому возможно было провести

полную отмену всех привилегий, не только низшего, но и высшего дворянства.

За последним остались лишь то политическое преимущество, что только из его

среды назначаются потомственные члены в верхнюю палату. Однако дворянство

не потеряло здесь своего фактического значения. Как в местных ландтагах, так

и в Рейхсрате особое представительство присвоено крупным землевладельцам,

среди которых преобладающий элемент составляет прежнее дворянство.

У нас, дворянство возникло также из военной дружины, И здесь было два

разряда служилых людей: высший--бояре, и низший- слуги. Переходя от одного

князя к другому, как вольные люди, пренебрегавшие оседлостью, они не выработали

корпоративной связи и вследствие этого не отделялись резкою чертою от остальных

сословий. Однако наследственность чести преграждала возвышение низших. При

разрозненности вольных людей, вместо сословий чести выработалась личная, которая

выражалась в местничестве. По расчетам родового старшинства и тщательно соблюдаемым

прецедентам, служилый человек не хотел занимать места, которое было ему не

по чину, и не допускал, чтобы другие становились с ним вровень или возвышались

над ним не по порядку, священному местническими правами. Это сохранилось и

тогда, когда служилые люди, лишившись исконной свободы, превратились в холопов

московских государей. Подчиняясь неограниченной власти царя, они упорно держались

своих личных прав. Но подобные счеты явно противоречили требованиям государства.

Поэтому борьба с местничеством сделалась одною из главных задач московского

правительства; в конце ХVII-го века было наконец уничтожено. Вместе с тем,

за укреплением служилых людей последовало юридическое их устройство. Сословия

отделились друг от друга резкою чертой, вследствие наложенного на них государственного

тягла, Каждое было прикреплено к своей службе, дворяне к службе государевой,

торговые и промышленные люди к городам, где они также несли разнообразные

имущественные и служебные повинности, наконец крестьяне к помещикам. Это было

общее крепостное право, распространявшееся на все сословия. Преобладающею

чертой этого сословного устройства было не право, а обязанность. И чем более

развивалось государство, тем эти обязанности становились строже. Когда постоянное

войско заменило поместные ополчения, дворяне в течении всей своей жизни должны

были находиться на службе, С тем вместе возвышались и требования способности.

Местничество было уничтожено и заменено лествицею чинов, по которой люди незнатные

могли возвышаться сообразно с своими заслугами.

Так продолжалось до второй половины ХVIII-го века, когда наступила новая

эпоха. Обязанности высшего сословия сменились правами. Дворянство было избавлено

от принудительной службы; оно получило полную личную свободу и право собственности

на свои поместья. Ему дано было и корпоративное устройство, с преобладающим

участием в местном управлении. При этом крестьяне остались крепостными, и

одни дворяне имели право ими владеть. Этим дворянство резче всего отделялось

от других сословий. За ним были оставлены и другие преимущества, по службе

и по суду. Но доступ в дворянство через службу был весьма легок. Только во

вторую четверть нынешнего века он стал более и более затрудняться.

С освобождением крестьян открывается опять новая эпоха в жизни сословий,

эпоха сближения и уравнения прав. Это выразилось в равном подчинении всех

военной повинности, в новом городовом устройстве, в суде, в земских учреждениях.

В новейшее время однако, в земских выборах последовало возвращение к сословному

порядку. В какой мере полезно торопить или задерживать этот исторический процесс,

сохраняя корпоративное устройство сословий, в особенности какое политическое

значение может иметь дворянство в порядке, основанном на всеобщей гражданской

свободе, это вопросы, которые относятся не к праву, а к политике, Общего правила

тут нет; все зависит от временных и местных условий.

 

Глава VII. Отношение государства к церкви

 

Церковь есть союз людей, исповедующих одну веру. Как всякий союз, она

заключает в себе двоякий элемент: лице и союз. Государство имеет отношение

к обоим. Относительно лица является вопрос: имеет ли всякий человек право

свободно исповедывать свою веpy? Это вопрос о свободе совести. Относительно

же союза вопрос состоит в том: какое положение занимает церковь в государстве?

1. Свобода совести

Принадлежность человека к известной церкви основана на вере, то есть,

на чувстве, соединенном с твердым убеждением в истине учения. И чувство и

убеждение проистекают из внутреннего человекa. Ни совесть, ни разум не подлежат

принуждению. Внутренняя свобода составляет самое основание природы человека,

как разумно-нравственного существа. На ней основана всякая ответственность;

ею он возвышается над животными. внешними своими действиями человек состоит

в отношении к другим людям, является членом юридических, (следовательно принудительных

союзов, подчиняется внешним законам; но внутренняя его сущность остается неприкосновенною:

это-область, собственно ему принадлежащая и не подлежащая никаким внешним

определениям. Поэтому, посягательство на внутреннюю свободу человека составляет

отрицание коренного источника всякой нравственности, а вместе нарушение первого

и священнейшего из человеческих прав. Мы видели, что в области гражданской

нет и не может быть естественных и неприкосновенных прав человека; Bсe они

подчиняются общественному началу. Напротив, в области совести человек один

хозяин; здесь господствует прирожденное ему право, которое не подлежит никаким

внешним ограничениям. Здесь права государства прекращаются.

Церковь, с своей стороны, никогда не может нарушить свободы совести,

ибо церковная власть принудительной силы не имеет. Она может действовать только

силою нравственною, следовательно путем свободы. Нарушение свободы совести

возможно лишь тогда, когда церковная власть получает подкрепление от власти

государственной, обладающей силою внешнего принуждения. Но чтобы дать такое

подкрепление, государство должно выйти из принадлежащей ему области гражданских

отношений и господствующие в них юридические начала перенести на внутреннего

человека, который им не подлежит. Таким образом, нарушение свободы совести

является последствием совокупного действия двух различных союзов, из которых

каждый выступает из своих пределов, чтобы покорить себе человека всецело;

Государство проникается чуждыми ему церковными началами и становится судьей

религиозной истины, которую оно водворяет силою внешнего принуждения, через

что оно является деспотическим. А с своей стороны, нравственная сила церкви

превращается в силу материальную; вместо живой веры установляется насильственное

повиновение, через что коренное начало церковного союза получает превратный

характер. Таким образом, принудительная сила, перенесенная на внутреннего

человека, извращает природу обоих высших союзов, обнимающих человеческую жизнь.

Правильное их отношение может установиться только признанием свободы совести.

В чем же состоит свобода совести? Какие права вытекают из этого начала

для гражданина? Здесь надобно различать свободу внутреннего исповедания веры,

или собственно свободу совести и свободу внешнего исповедания, которая, в

отличие от первой, называется свободою вероисповедания.

Свобода совести состоит в праве человека исповедывать лично ту веpy,

которая предписывается ему его чувством и совестью. Отсюда следует: 1) право

не быть принуждаемым к исповеданию иной веры; 2) право не быть наказанным

за исповедание какой бы то ни было веры: этому противоречит наказание еретиков;

3) право свободного перехода из одной веры в другую: нарушение этого права

есть отрицание свободы совести; 4) право не быть принуждаемым к исполнению

обрядов своей церкви. Взыскание за неисполнение этой обязанности есть дело

церковной власти, а не государственной.

Начало свободы совести влечет за собою и право каждого гражданина пользоваться

всеми гражданскими правами независимо от вероисповедания. Пока он исполняет

свои обязанности относительно государства, он не должен быть стесняем в Своих

частных действиях: он может поселяться, где хочет, и заниматься, чем хочет,

подчиняясь общим государственным законам. Основное правило гражданской справедливости

состоит в том, что человека не должно лишать прав, если он не совершил преступного

действия, а исповедание той или другой Bdbpbi не есть преступление. Высшее

развитие свободы совести ведет и к пользованию политическими правами независимо

от вероисповедания; однако здесь это право ограничивается правами государства.

Последнее, в силу исторических причин, может находиться в более или менее

тесном союзе с известною церковью, и это может вести к ограничению прав других

исповеданий. Здесь государство вращается в собственно ему принадлежащей области;

политическое право дает лицу известную долю власти, а это не есть личное только

дело, а общественное. Поэтому здесь возможны ограничения, которые, хотя не

находят оправдания в общих началах государственной жизни, но объясняются исторически,

Так, в Англии, не смотря на широкое развитие политической свободы, католики

только в 1829 году приобрели политические права. Евреям еще позднее открыт

был доступ в парламент. Но высшее развитие государственной жизни рано или

поздно несомненно приводит к распределению политических прав независимо от

вероисповедания.

Есть однако случаи, когда допускается и ограничение прав гражданских.

Существуют секты, исповедующие начала противные нравственности, разрушительные

для общественного порядка и ведущие к преступным действиям, например скопцы,

мормоны. Должно ли государство их терпеть?

Государство не имеет права принуждать последователей этих сект к обращению,

ибо оно силы над совестью не имеет. Оно не имеет права и наказывать их за

подобные верования, ибо оно наказывает только за действия, а не за помыслы.

Но оно в праве не только наказывать вытекающие из вероисповедания преступные

действия., но и принимать против этих сект предупредительные меры. В крайнем

случае, оно может удалять их из среды других, ограничивая их место жительства

и занятия.

Существуют и другие секты, которые не допускают известных действий, составляющих

общую обязанность граждан, например принесение присяги, исполнение военной

службы. Уместно ли здесь принуждение? Строго говоря, государство всегда в

праве вынуждать исполнение гражданских обязанностей и наказывать за неисполнение.

Оно, может также не терпеть внутри себя подобных сект, предоставляя им выселяться,

если oни не хотят подчиниться общим требованиям. Однако, если эти секты в

других отношениях безвредны, то здравая политика и терпимость заставляют государство

воздерживаться от подобных мер и давать льготы, щадя свободу совести. Самое

лучшее-взимать с них особенную подать в замен неисполненной обязанности. Так

поступают в Пруссии и других странах с меннонитами.

Относительно свободы совести может возникнуть вопросе: если государство

не в праве требовать от гражданина, чтобы он исповедывал ту или другую веру,

то может ли оно допустить, чтобы он не исповедывал никакой веры? Некоторые

публицисты полагают, что признавая свободу совести, государство должно однако

требовать от каждого подданного, чтобы он принадлежал к какой-нибудь церкви,

ибо вера составляет залог нравственной и гражданской добродетели. Се этим

мнением нельзя согласится. Это.- опять нарушение свободы совести. Легко может

случиться и постоянно случается, что ни одна из существующих церквей не удовлетворяет

внутренним потребностям и убеждениям человека. Весьма часто также в жизни

человеческой бывает время искания, иногда продолжительное, в течении которого

он не в состоянии примкнуть с убеждением к какому-нибудь определенному вероисповеданию.

В таком случае он будет принадлежать к церкви не как верующий, не по внутреннему

призванию, а в силу внешнего принуждения. Это может породить только лицемерие,

что всего более противоречит требованию добродетели. С другой стороны, государство

в праве ограничивать свободу совести только при совершенной несовместности

известного религиозного учения с гражданским порядком. Но отсутствие определенного

вероисповедания, даже полное отсутствие религиозных убеждений, вполне совмещается

с исполнением гражданских обязанностей. В действительности мы часто встречаем

людей, которые, при совершенном недостатке религии, являются и добрыми людьми

и добрыми гражданами. Без сомнения, обще распространенное безверие лишает

государство одной из важнейших нравственных опор общественного порядка; но

в отдельных лицах это не имеет никакого значения. С общим же явлением государство

бороться не в состоянии; тут действуют нравственные силы, которые не подлежат

принуждению.

Другой вопрос: распространяется ли свобода совести на воспитание детей?

Дети собственного убеждения не имеют; их воспитание в известной религии зависит

ли исключительно от воли родителей или государство имеет право в это вмешиваться?

Дети состоят под опекою родителей, но власть последних не безусловная.

Она может быть употреблена во зло, и в таком случае высшим опекуном является

государство, которое воздерживает злоупотребления родительской власти и охраняет

интересы детей. Однако это право надзора не простирается на выбор веры. Государство

в делах веры голоса не имеет; это дело совести, и здесь coвесть родителей

заступает совесть детей. Воспитание детей в той или другой вере по внушению

совести не может считаться злоупотреблением родительской власти, а потому

государство не должно в это вмешиваться. Таково чистое начало, вытекающее

из свободы совести и естественных прав родительской власти. Всякое уклонение

от этого правила, в силу политических начал, может рассматриваться только

как нарушение коренных прав человека.

Сомнительный вопрос: может ли государство допустить, чтобы родители оставляли

детей без всякого религиозного воспитания? Здесь вмешательство государства

может найти себе оправдание. Религия, по всеобщему убеждению, составляет один

из существенных элементов человеческой жизни: это-мировой факт. А потому государство

может требовать, чтобы дети не были ее лишены, каковы бы ни были убеждения

родителей, также как оно может требовать обязательного обучения грамоте. Отсутствие

всякого религиозного элемента в воспитании может считаться пренебрежением

обязанностей и злоупотреблением родительской власти. Можно признать общим

правилом, что каждый от рождения должен быть членом не только гражданского,

но и нравственно-религиозного союза, и хотя человек, в силу свободы совести,

может отрешиться от этой связи, но в этом деле совесть родителей не может

заменить совести детей. Для последних собственный выбор начинается только.

с зрелого возраста. Так постановлено, например, в австрийской конституции.

Но государства, вполне отрешившихся от церковных начал, и в этом отношении

предоставляют полную свободу родительской власти.

Переходим к свободе вероисповедания.

Она заключает в себе двоякое право: 1) право соединяться для богослужения

и церковных обрядов; 2) право проповедовать свою веру.

Свобода вероисповедания не есть только дело внутреннего убеждения человека;

она принимает более или менее общественный характер, а потому подлежит большим

ограничениям, нежели свобода совести.

Богослужение может быть домашнее и публичное. Первое, в силу начала свободы

совести, должно быть безусловно терпимо. Однако здесь требуется определить,

что такое домашнее богослужение и чем оно отличается от публичного, а с тем

вместе является возможность больших или меньших ограничений. Так например,

в Баварии эдиктом 1801 года разрешалось простое домашнее богослужение, без

призвания священнослужителя и без приобщения иных лиц, кроме членов семьи.

Во Франции изъемлются от обязанности испрашивать предварительное разрешение

собрания лиц, живущих в одном доме, даже если их более двадцати; но как скоро

собираются посторонние, особенно если это происходит постоянно и в более или

менее значительном числе, так домашнее богослужение принимает характер общественного,

следовательно должно подлежать тем правилам, которые предписываются для последнего.

Возможность, под видом частных религиозных собраний, учинять политические

сходбища ведет к тому, что домашние сборища иногда подвергаются даже большим

ограничениям, нежели публичные. В Англии, Актом Терпимости 1689 года, диссидентам

совершенно запрещены были частные закрытые собрания и разрешались собрания

публичные, которые всегда могли находиться под надзором власти. Наоборот,

могут быть запрещены публичные собрания и разрешены частные, с целью не возбуждать

соблазна при укоренившейся в народе религиозной нетерпимости. Таково было

до последнего времени правило в Испании. Первое разрешение протестантского

храма было многими сочтено соблазном. Можно сказать вообще, что относительно

домашнего богослужения власть должна удостовериться лишь в том, что оно не

служит предлогом для недозволенных целей. В остальном частным религиозным

собраниям должна быть предоставлена полная свобода.

Совершение публичного богослужения предполагает постоянное соединение

людей для отправления религиозных обрядов. С точки зрения личного права, это-частное

товарищество, учрежденное с известною целью. Как таковое, оно подлежит законам,

определяющим право товариществ, а эти законы, как мы видели, могут быть различны.

В одних государствах допускаются товарищества без предварительного разрешения

и пресекаются только противозаконные действия; в других, напротив, требуется

предварительное разрешение государственной власти. В последнем случае, правительство

должно удостовериться: 1) в том, что цель дозволенная, то есть религиозная;

2) в том, что собирающиеся для богослужения не исповедывают учения, воспрещенного

в государстве; 3) что публичное сборище не может нарушить общественного спокойствия,

производя соблазн или возбуждая религиозные страсти. Если эта опасность существует,

то правительство может воспретить всякие наружные знаки богослужения, допуская

только собрания в частных домах. Затем, за государством остается право надзора,

чтобы под видом богослужения не скрывались иные цели. Все это относится к

церквам или сектам терпимым. Церкви привилегированные имеют иное положение,

о котором будет речь ниже.

Что касается до проповеди, то и здесь (следует различать проповедь частную

и публичную. В государстве, где признается свобода совести, где каждый имеет

право переходить в другую вepy, не может быть ограничена и свобода частной

проповеди. Частная жизнь должна быть изъята от вмешательства власти. Поэтому

и так называемое совращение не может считаться преступлением. Совращение есть

возбуждение в другом религиозного чувства, а в этом нет ничего преступного.

Каждый в праве примыкать к тому религиозному союзу, который более говорит

его сердцу, возбуждает в нем наиболее возвышенные стремления и ближе подводит

его к Божеству. Религиозные люди должны думать, что это совершается не без

воли самого Божества, к которому обращается человек. Какими путями Бог приводит

к себе человеческую душу, это для человека остается тайною. Во всяком случае,

это не подлежит внешним юридическим определениям. Каждый волен считать свою

веру наилучшею, но никто не в праве навязывать ее другим.

Совсем другое значение имеет общественная проповедь, или распространение

веры посредством публичного слова или печати. Нередко это соединяется с опровержением

других вероисповеданий, следовательно с нападками на других. Между тем, религиозный

интерес так могуч и так близок людям, что здесь необходимы ограничения, даже

в большей мере, нежели в других областях человеческой мысли. Государство должно

иметь в виду, как охранение общественной безопасности от разгара религиозных

страстей, так и ограждение верований народа от оскорблений. Запрещение может

быть или безусловное или ограниченное воспрещением резких нападений. Первое

имеет место там, где свобода прений вовсе не допускается, второе там, где

существует свобода речи и печати. В законах о печати установляются особенные

правила, охраняющие религию от оскорблений. По английским законам, правда,

не применяемым более на практике всякое отрицание истин христианства или бытия

Бога наказывается, как кощунство; равно наказываются всякие выражения относительно

Бога, Христа и Молитвенной книги, оскорбляющие религиозное чувство или имеющие

целью возбудить презрение к церкви. Точно также, по прежним французским и

прусским законам, наказанию подлежало всякое осмеяние и оскорбление религии

и церкви. Но при все более расширяющейся свободе слова и печати, в особенности

при трудности различать оскорбительные выражения от дозволенной полемики,

все подобные постановления обращаются в мертвую букву. Когда печать получила

полную свободу, сдержать ее в должных границах почти невозможно. При таких

условиях открывается самый широкий простор и религиозной проповеди.

Таковы последствия, вытекающие из свободы совести. Они составляют завоевание

нового времени. Как общее начало, свобода совести появилась в свет с отделением

церкви от государства, то есть, с распространением христианства. Прежде были

вероисповедания терпимее, но только в виде снисхождения, насколько они могли

совмещаться с господствующею религией. В теократических государствах известная

религиозная форма лежит в основании всего государственного строя, а потому

должна быть признана всеми. Покоренным оставляются их верования, но они остаются

в подчиненном положении, не приобщаясь к политическим правам. Как же скоро

является враждебное отношение религий, так воздвигается гонение. Буддизм был

изгнан из Индии, христиане из Китая и Японии; Персы угнетали Египтян; мусульмане,

во времена религиозного фанатизма, огнем и мечем истребляли неверных. Древние

классические государства имели также государственную религию; поклонение народным

богам было обязательно для всех. Если впоследствии римский пантеон совмещал

в себе разнообразнейшие религии покоренных народов, то причина заключалась

в том, что они согласовались с римским многобожием. Закон допускал только

поклонения, признанные государством. Как же скоро появилось христианство,

отрицавшее языческие верования, оно подверглось страшным гонениям.

Отвергая господствующую религию, учители христианства первые провозгласили

свободу совести, как неотъемлемое право человека. "По человеческому праву

и в силу естественной свободы, каждому принадлежит право поклоняться тому,

во что он верует, писал Тертуллиан; "религии несвойственно вынуждать религию,

которая должна восприниматься добровольно, а не насилием". Но когда христианская

церковь, в свою очередь, сделалась господствующею, это высокое начало было

забыто. Начались гонения против язычников и еретиков. Уже Константин Великий

не только воспретил языческие жертвоприношения, но и еретиков устранял от

выгод, предоставляемых православным, стесняя их во многих гражданских правах.

Его преемники действовали в том же направлении. В Кодексе Юстиниана можно

прочесть целый ряд указов, направленных против еретиков. Им воспрещались проповедь,

собрания и богослужение. Они исключались из всех политических прав. Манихеи

и донатисты лишались даже прав гражданских: им воспрещались всякие обязательства

и наследование имуществ. Ересь объявлялась преступлением государственным,

на том основании, что преступление против божественной религии направлено

против всех. В указе Феодосия и Валентиниана перечислен целый ряд сект, которым

возбраняется пребывание в Римской Империи. Манихеев предписывается даже казнить

смертью, ибо им не должно оставить места, где бы они могли оскорблять самые

стихии".

Религиозное преследование нашло теоретика в Августине. Гонимые им донатисты,

как все притесняемые, отстаивали данную Богом человеку свободу совести, ссылаясь

на примеры Христа и апостолов, которые действовали убеждением, а не принуждением,

которые принимали смерть, а не угнетали других. Против этого Августин утверждал,

что если насилием нельзя никого принудить к вере, то можно насилием приготовить

к воспринятию веры. Смешивая нравственные начала и юридические, он спрашивал:

неужели, когда наказываются всякие пороки, убийства, прелюбодеяния, одно святотатство

останется безнаказанным? Он утверждал, что насилие необходимо для пользы самих

еретиков, чтобы спасти их от погибели, ибо если брат твой стремится к пропасти,

не видя ее, то долг человеколюбия предписывает удержать его даже силою. Извращая

смысл Писания, он ставил лозунгом церкви слова: "принуди войти" (compelle

intrare).

Это учение совершенно согласовалось с духом времени, когда религиозный

интерес был главным делом не только человеческой совести, но и общественной

жизни, когда он охватывал человека всецело, доводя его до фанатизма. Верующие

считали себя единственными обладателями абсолютной истины, принесенной свыше;

они полагали священною обязанностью водворить ее на земле. Всякий, кто исповедывал

ее не в том виде, в каком она толковалась господствующим направлением, признавался

отверженником; это был вредный член общества, которого надобно было устранить.

Западная церковь в особенности довела эти начала до крайних пределов. Возвысившись

над светскою властью, она сделала последнюю своим орудием для истребления

еретиков. Подвиги инквизиции остаются вечным пятном на католицизме. И светская

власть тем легче поддавалась этим требованиям, что в средние века, при распадении

всего гражданского строя, церковь оставалась единственным связующим началом

общественной жизни, а потому охранение ее единства казалось необходимою потребностью

человечества. Даже в новое время, когда на развалинах средневекового быта

воздвигся государственный порядок, правительства на первых порах- опирались

на церковь, а с тем вместе считали себя обязанными преследовать ее врагов.

В некоторых странах костры запылали даже с новою силой. Так было в Испании,

где католицизм слился с самою народностью. Инквизиция сделалась средством

для истребления Мавров и Евреев.

Новый толчок религиозному вопросу дала Реформация. И протестантизм, пока

был гонимою сектой, выступал во имя свободы совести. "Светская власть", писал

Лютер, "владеет законом, который простирается не далее, как на тело, имущество

и все, что внешнее на земле. Управлять душою Бог не хочет и не может дозволить

никому, кроме себя одного. Поэтому, если светская власть дерзает давать закон

душам, она посягает на божественное управление и только извращает души. Бог

один познает сердца, а потому невозможно кому-либо приказывать или силою заставлять

верить так или иначе. Вера-дело свободное, к которому никого нельзя принудить.

Но тот же Лютер, как скоро протестантская церковь в некоторых странах сделалась

господствующею, взывал к светским князьям, чтобы "они силою и мечем охраняли

чистоту учения и богослужения и поддерживали мир и согласие. Кальвин сжег