Воздушный шар гондону не товарищ

 

Внезапный и стремительный переход от младшего к старшему было у Мухиных наследственным – дед Михея был в семье младшим, а после гибели двух старших братьев под Сталинградом, сам стал старшим.

Отец Михея младший научный сотрудник Гидрометцентра был назначен на должность старшего научного сотрудника, когда Михаил Потапов (доселе занимающий эту должность), запуская метеозонт, зацепился и взмыл в московское небо вслед за олимпийс-ким Мишкой, своим тёзкой.

Было это в аккурат 3 августа 1980 года в день закрытия московской олимпиады. Мухин - старший проявил незаурядную смекалку, распорядившись, чтобы на похоронах не было воздушных шаров, за что был вознаграждён креслом усопшего коллеги.

 

Михей пододвинул стакан в подстаканнике, из которого уже давно был выпит чай, и налил водки. Помянув дядю Мишу, тут же налил ещё.

В вагоне было уютно: за окном шёл дождь, а в купе было тепло, светло и мухи не кусали. Жёлтый листик прилип к вагонному стеклу и его прилизывает дождик-клей.

Дождь капает на землю, Михей капает в стакан.

Благодать: тепло, светло и мухи не кусают.

Поесть бы чего-нибудь. То ли впопыхах, то ли с радости повышения звания, Мухин взял несколько бутылок водки, совершенно забыв про закуску. Благо было чем запить: трёхлитровая банка сока.

- Ну, за старшего лейтенанта!!! – произнёс он вслух и придерживая фуражку рукой опрокинул стакан.

Уже третьи сутки Михей не просыхал, командировка закончилась, но ещё два дня он ждал приказа из Москвы о повышении звания.

Как бы не спиться, обмывая звёздочки.

Это тоже было наследственное.

Дед Михея после гибели двух братьев пошёл доброволь-цем на фронт. Эшелон попал под бомбёжку и тогда он подался в партизаны. Сражался героически, только и успевал получать награды и… спился, обмывая ордена.

Благо отец Михея был сугубо гражданский человек и выпивал один раз в году: 3 августа, в день гибели коллеги и друга Потапова Михаила.

 

Поезд остановился на железнодорожной станции города Ровно.

- Здоровеньки булы – щирый хохол лет сорока с двумя авоськами в руках протиснулся в проход.

- Микола, - хохол протянул сальную ладонь, - Зозуля.

- Михей… Мухин... Старший лейтенант.

- Соседями будем, - Микола залился смехом. Хохол был весёлый, всю дорогу смеялся, открыто, радушно. Усевшись, он достал из авоськи лук, сало и гуся.

«Нильский», - подумал Михей, глядя на гуся - «высота полёта 17 километров».

Мухин сглотнул слюну, ужасно хотелось есть.

В ленивом стакане осталась недопитая водка, а вот закуски не было совсем. В трёхлитровой банке натуральный сок: виноград, огуречный рассол, подтаявший град и свежевыжатый Чёрт.

- За знакомство, - Мухин налил Миколе. Обычная вагонная история.

- Я, вроде, как и не пью. Да ещё из стакана, - Микола опять залился смехом. Казалось, он на всё реагирует с юмором.

- Не пью? Вроде? Или из стакана? - Мухин не любил хохлов. Командующий дивизии, который выдворил из Германии танковый экипаж и, заодно самого Мухина, тогда ещё младшего лейтенанта, был родом из Закарпатья, некий генерал-майор Парасюк.

С тех пор Михей не любил хохлов, но сейчас выбирать не приходилось.

- Ты из крана, что ли пьёшь?

- Ага…..из башенного, чтобы башню снесло, - Микола засмеялся, запрокинув голову за лопатки.

Потом опять пошарил в авоське, достал какую-то книгу и положил перед собой раскрытую.

- Как бы это объяснить: я живу прип и ваючи, потом кодируюсь. Не пью месяц, не пью другой.

Чувствую, начинаю умнеть и нервничать.

И что во мне больше от этого – понять не могу.

Толи ума больше становится, толи больше нервов тратится.

Сижу, и понять не могу.

Всё сижу и сижу.

Сижу ещё месяц, сижу ещё другой, чувствую, пора бы напиться, а сорваться с якоря не могу.

Сорваться с якоря трезвости.

Как потом не могу остановиться, тобишь, начав пить, вновь стать на него. И вот тогда я беру в руки каноническое творение Венички Ерофеева, книгу с нетленной поэмой «Москва – Петушки».

Уже на второй странице начинают спадать оковы внушения трезвости. К пятой странице твёрдо намереваюсь откупорить бутылку.

К 7-ой я откупориваю…уже вторую бутылку.

И с 10-ой по 12-ую страницы (всяк по-разному - это зависит от времени года, дня недели и ещё чего-то бредового) я уже нетвёрдо, но на волнах жанра плыву в патетической электричке, не пропуская ни одной станции…

Михей посмотрел в книгу - закладка в виде фиги лежала на 13-ой странице.

«Всё в процессе», - вычислил замполит.

……………..

- Давай, лучше по красненькой, - хохол, как заправский фокусник, всё вытаскивал и вытаскивал из авоськи

всякие предметы.

Вот и сейчас на столе нарисовалась бутылка «Анапы».

- Не люблю красное вино, от него на кителе пятна плохо отстирываются, - и Михей в очередной раз любовно погладил новенькие погоны.

Микола мялся недолго и вот уже водочка, обжигая, расталкивает путь в сосудах, ища мозг.

Было по-прежнему тепло, светло и ни одной мухи.

 

Хохол заметил, как Михей с нескрываемой гордостью поглядывал на свои погоны.

- Где служишь, служивый?

- В Ромнах - Михей посмотрел на левый погон –

а начинал в ГДР, - посмотрел на правый.

- В Германии? В Германии хорошо.

- Это как посмотреть. За немцами много косяков – Михею захотелось показаться разукомплектующим эрудитом, и он продолжил разоблачительную речь, повторив монолог Дрокова,

… и ноги лётчика Алексея Мересьева и поруганная честь Зои Космодемьянской; и за то, что не дали выспаться 22 июня, за то, что не дали уснуть 9 мая,

за их философию и пивоварение, за оплаченную революцию, за то, что после их «Капитала» у нас никак не появится свой.

Поруганные ноги Мересьева, ампутированная честь Космодемьянской… а раненная голова Щорса чего стоит?

- Но ведь это же петлюровцы, - Микола, как оказалось, работал учителем истории в ровенском институте славяноведения (на ул. П. Могилы 28).

- Что петлюровцы?

- Щорс воевал с петлюровцами.

- Причём здесь петлюровцы?

У каждого петлюровца к шапке пришит чулок. Причём у всех ПОГОЛОВНО.

А разве человек, у которого пришит чулок к голове, может ранить красного командира Николая Щорса?

Да ещё и в голову. Максимум, что он сделает – оставит кровь на рукаве.

- И хватит про петлюровцев. Я когда вспоминаю про них, то хочется сало, - Михей взял со стола самый жирный шмат.

А когда ем – начинаю трезветь.

Так зачем, скажи мне, пьющему человеку трезветь? Зачем вспоминать о петлюровцах, пришитых чулках и есть сало?

Мухин повертел кусок в руке и положил его на газету «Ровенский коммунист», пропитанную сальным жиром. Микола, не брезгуя, перехватил шматок и закинул в рот.

 

За окном проплывал удручающий пейзаж, как на гравюрах Жака Калло.