Зеленые рощи
О шиповник, о рощи зеленые, Как давно вы не видели нас Здесь, в горах, где, впервые влюбленные, Мы впервые бродили, смеясь. Как хватали нас цепкие ветки, Но никак разделить не могли. Сплетены оказались навеки Наши пальцы – его и мои. А теперь, ясноглазый, доверчивый, Крепко за руки держится сын. Топай, мальчик! Идти ведь далече им – Этим крохотным ножкам босым. В жизни это большое событие… Мы шагаем по тем же лугам… Усмехается ель: поглядите вы, Он в сравненье с травой – великан! Крепко‑накрепко соединенные, Как теперь мы друг другу нужны… О шиповник, о рощи зеленые, Вы такими остаться должны!
Первое слово
Опять весна, опять ручей журчит, Из двери маленький выходит мальчик, И тянется за солнцем, и кричит, Счастливый, изумленный: – Мячик! Мячик!
Огромный… Желтый… Ты бы с ним играл, Потом он здесь бы во дворе валялся… Но он так высоко, а ты так мал, Что не достанешь, как бы ни старался.
Пора цветов сменяется зимой, Мечтам – и тем случается разбиться, Но то, что произнес ребенок мой Впервые в жизни, может ли забыться?
Сто новых слов ты выучил давно, Земля тебя цветами задарила, Ты и не знаешь, что обращено То слово первое К сиянью жизни было.
Твержу себе…
Твержу себе: еще один хоть выстрой, Покроешь крышей – отдохнешь тогда. Я на лесах зимой морозной, мглистой Воочью вижу эти города. Твержу себе: еще хотя б однажды Отправься в горы, выше подымись, Там отдохнешь… Но с новым шагом каждым Меня все больше, больше тянет ввысь. Твержу себе: еще стихотворенье, Последнее… И лиру разобью. Но ведь живу‑то я, пока пою. Движенье – вот мое отдохновенье!
Ты великая, моя любовь
Чем дальше я шагаю по земле, Чем неровнее путь мой и труднее, Тем кажутся теплее мысли мне, А беглые зарницы – холоднее. Чем дольше пью из чаши бытия, Чем меньше в ней становится напитка, Тем явственней поэзия моя На дне сияет, наподобье слитка. О ты, в горчайшей скорлупе орех, Находка редкая в морских просторах, Ни для кого на свете и для всех Ты существуешь, словно ветра шорох. Люблю тебя, и ты всегда со мной, Люблю, – единая и многоликая, Ничья, всеобщая, мой мир земной – Поэзия, любовь моя великая!
10 сент. 65 г. Моя дорогая Наташа Тушнова! Я как раз вернулась из поездки по стране, когда нашла дома волнующе прекрасную книгу «Сто часов счастья», которую я прочитала несмотря на мои слабые языковые познания, в основном благодаря духовному единству, объединяющему незнакомые братские души. Я должна признаться, что ничего не знала о болезни Вашей матери и о ее преждевременной смерти. Поэтому я в первые минуты не поняла Ваше посвящение. Лишь позже, когда знакомые писатели подтвердили мне то, что я подозревала и чему не хотела поверить, я плакала вместе с Вами как по родной сестре, с которой я дружила и которую любила. Я не знаю, получили ли Вы или Ваша мама тот номер мартовского журнала, где среди произведений других поэтесс я перевела ее стихотворение. Не знаю также, известно ли Вам, что в одной передаче о поэтессах мира были зачитаны и стихи В. Тушновой. Во всяком случае, я хочу, чтобы Вы знали, моя дорогая, что книжка «Сто часов счастья» излучает светлые чувства, теплые, человеческие, присущие той, которая останется всегда живой единственно благодаря неумирающей в мире поэзии. С искренней любовью Вероника Порумбаку
Из окна вагона
В сугробы осыпая блестки, мерцая пылью ледяной, белоголовые березки перебегают под луной. Они повергнуты в смятенье и перепуганы до слез… Их светло‑дымчатые тени шарахаются под откос. А ели – те стоят спокойно, лесной, задумчивый народ, и смотрят из‑под шалей хвойных вдогонку вполуоборот… А по обочинам зыбучим, почти у насыпи рябой, кусты, ушанки нахлобучив, бегут за поездом гурьбой. А паровоз свистит и дразнит: мол, не догонишь, не спеши… Наверно, нынче зимний праздник справляется в лесной глуши. Там все в серебряном тумане, в лиловом ледяном огне, и, верно, где‑то на поляне танцуют зайцы при луне. Пойти туда бы, покружиться по хитрой заячьей тропе, но только отсветы, как птицы, влетают в темное купе и между спящими с опаской кружат, пока не рассвело, и над моей постелью тряской роняют светлое перо.
|
