Символ порождает, генерирует события как общность, выстроенных на принципе подобия диссеминированных сущих. В силу своей природы он отсылает к «пустой точке», к провалу («уже-не-но-еще-не»), к точке, которая просто не может быть зафиксирована, поэтому он порождает «карты», которые слишком мало имеют общего с тем, что мы обычно понимаем под этим словом. Такая карта сама диссеминированна и потому всегда предполагает криптограмму, - это, скорее, лоскуты, фрагменты, между которыми зияет бездна хаоса, смертельно опасная и в то же время восхитительно-возвышенная. И эти провалы, зияния мы обязаны брать в расчет при разворачивании траекторий движения и мысли, и своего здесь-бытия. Под символическими слоями, стратами таится хаос. И он объявляется именно на маршрутах символической идентификации и особенно на путях собирания символической идентичности. Чаще всего это ситуация напоминает нагромождение измерений, пластов, смешение страт, времен и топосов. И в этой ситуации связи мотивов сознания начисто отсутствуют, но развитие, повторения, варьирования превращаются в поток, объединенные одним лишь подобием тона, мелоса интенсивности, и в то же время контрастностью, или же безразличием. Однако как раз разрывы, трещины, лакуны в символических измерениях создают гетеротопичность, так как сам символ не столько сам топичен, сколько ответственен за сборку топосов, их геодезии, поэтому символическое всегда знает Чужое и всегда на него указывает, но никогда не знает и не признает Другого, что связано с необратимостью, нетранзитивностью символизируемых топосов, времен. Символы, например, христианские, несут в себе императив отождествления с Богом и в то же время налагают запрет на это отождествление, - скорее, следовало бы говорить о нетерпимости отождествления, - я все равно остаюсь чужим для Бога как тварь, как несовершенное творение, как грешное существо. Таким образом складывается символическая геодезия феноменов, благодаря которой топосы, времена фокусируются и обретают фигуративность на основе потоков интенсивности, то есть сегменты действительности, и топологические, и темпоральные, пропитаны интенсивностью, исходящей от символического и Я, втянувшегося в игры символического. Именно подобная интенсивность оказывается «скрепой» темпорального и топологического измерения событийности.
В целом можно полагать, что именно символическое есть то, что позволяет нам обратиться к радикально Иному, прикоснуться к нему, хотя символ сокрыт, потаенен, аллюзивен, – нам видны лишь отблески, отсветы, которые должны превратиться или в сияющий свет, или в же в кромешную тьму.
Символические разметки обесценивают, или, точнее, производят переоценку «настоящего», придавая ему горизонты, или, как писал Гуссерль, Zeithof, которые по своей сути просто не могут иметь основание в «настоящем». В этом смысле ницшеанская идея «вечного возвращения подобного» является действительно символической концепцией темпоральности, или концепцией символического времени. Я имею в виду третью часть «Заратустры». В «О призраке и загадке» Ницше предлагает нам такой образ временности: «мгновенье» – это вход в ворота, которые связывают два длинных узких прохода; разбегающихся назад и вперед, две вечности, «вечность прошлого» и «вечность будущего». Речь идет именно о двух узких временных проходах, которые окружены темпоральными тупиками, где нет ни прошлого, ни будущего. Выше я уже обращался к подобным темпоральным blind alleys[91]. «Вечность прошлого» - это установленная, поставленная уставно размерность, выполняющая роль своего рода меры настоящего и отсылающая к изначальному способу обращенности здесь-бытия к бытию; «вечность будущего» - это горизонт, на котором уже всегда маячит радикальное иное, даже чужое, ибо без него будущее теряет свой смысл, становясь репродукцией или ушедшего настоящего, прошлого, или повтором просто настоящего. Поэтому символическое время, хранящее в себе эти «вечности» и к тому же требующее «настоящего» (и в темпоральном, и в алетическом смысле) здесь-бытия, всегда время событийное, или опять-таки, используя выражение Ницше, «сильное время», которое порождает события как неконечное энергийное повторение конечных сплетений вещей и смыслов. Так, акт мысли - это всегда внутривременное событие, которое складывается в пределах философии и которое сколь угодно часто можно повторять, но только в разных временных позициях; то есть ряд повторяющихся актов сам нуждается во времени, он является событием в объемлющем времени, которое состоит из соразмерных с актами мысли временных отрезков.
