Исходные предпосылки двух установок

Обыденная и научно-теоретическая [5] установки были описаны Аль­фредом Шюцем^[43] в его работах, посвященных конститутивной феноме­нологии обыденных ситуаций [6]. Поскольку приводимые в этой ста­тье аргументы базируются на предположении, что данные установки не переходят одна в другую, необходимо провести сравнение исход­ных предпосылок, составляющих каждую из них.

1. Шюц полагает, что в повседневных ситуациях «практический теоретик» осуществляет упорядочивание событий, одновременно ста­раясь сохранить и санкционировать исходную предпосылку, что объекты окружающего мира таковы, какими они кажутся. Занимаясь повседневными делами, человек пытается их как-то интерпретиро­вать, одновременно придерживаясь линии «официального нейтрали­тета» по отношению к интерпретационному правилу, предусматрива­ющему возможность сомнения в том, что объекты окружающего мира таковы, какими они предстают. Исходное допущение субъекта состо­ит в ожидании несомненного соответствия между конкретным внеш­ним проявлением объекта и подразумеваемым-объектом-проявля- ющимся-таким-образом. Выбрав одно из совокупности возможных отношений между реальной внешней стороной объекта и подразуме­ваемой в нем сущностью, например, отношение несомненного соответ­ствия между ними, человек ожидает, что это предполагаемое несо­мненное соответствие является санкционируемым. Он предполагает, что другие люди придерживаются в большей или меньшей степени того же ожидания, а также предполагает, что, точно так же как он ожи­дает, данное отношение справедливо и для другого человека, другой человек ожидает, что оно справедливо и для него.

При научном теоретизировании используется совершенно иная интерпретационная процедура. Она предусматривает осуществление интерпретации при сохранении позиции «официального нейтралите­та» по отношению к уверенности в том, что объекты окружающего мира таковы, какими кажутся. Повседневная деятельность, конечно же, допускает сомнение субъекта в том, что объекты таковы, какими они кажутся; однако это сомнение по сути своей является сомнением, ограниченным «практическими соображениями» теоретика. Сомне­ние практического теоретика ограничивается его вниманием к неким значимым, более или менее рутинным свойствам социального поряд­ка, таким какими они «видятся изнутри», свойствам, которые он не ставит и не будет ставить под сомнение. Научное же теоретизирова­ние регулируется чуждым идеалом сомнения, который в принципе ничем не ограничивается и, в частности, не признает нормативные социальные структуры как ограничивающие условия.

2. Шюц называет второе исходное предположение практическим интересом человека к событиям окружающего мира. Релевантные осо­бенности событий, которые вычленяет в них его интерес, несут для него в качестве инвариантного свойства свою способность реально и потенциально влиять на действия субъекта и подвергаться влиянию его действий. При этом предполагаемом свойстве событий человек исходит из того, что точность производимого им упорядочивания со­бытий подлежит проверке, не исключающей релевантности того, что ему известно как факт, предположение, догадка, фантазия и т. п. в силу его физического и социального положения в реальном мире. Для него события, их взаимосвязи, их каузальная структура не представляют теоретического интереса. Он не допускает мысли, что при их рассмот­рении следует исходить из интерпретационного правила о том, что он ничего не знает или что он может занять позицию полного незнания, «чтобы просто увидеть, куда это приведет». В повседневных ситуаци­ях то, что он знает, является составной частью его социальной компе­тентности. То, что он знает так, как он это знает, с его точки зрения, персонифицирует его и для окружающих, и для него самого как соци­альный объект — настоящего члена группы. Он утверждает свою ком­петентность в качестве настоящего члена группы как одно из условий уверенности в том, что его понимание значений повседневных собы­тий является реалистичным.

Интерпретационные правила научно-теоретической установки, напротив, предполагают, что смысл и точность любой модели подле­жит проверке и определению с исключением суждений, основанных на релевантности того, что теоретику известно в силу его социального и физического положения в реальном мире.

3. Шюц описывает временную перспективу повседневной жизни. В своей повседневной деятельности человек овеществляет поток опы­та во «временных пластах». Он делает это при помощи схемы времен­ных отношений, которую, с его точки зрения, он и окружающие ис­пользуют стандартным одинаковым образом. Его разговор состоит для него не только из событий потока его опыта, но и из того, что было или могло быть сказано в тот или иной момент времени, который указы­вают последовательные позиции часовых стрелок. «Смысл разговора» постепенно осознается через последовательность осознаваемых значе­ний уже пройденного в разговоре, и вместе с тем «пройденное в разго­воре» наполнено предвосхищениями. Далее, как и в отношении любо­го Здесь-и-Теперь, а также последовательности Здесь-и-Теперь, раз­говор для него имеет и ретроспективное, и проспективное значение. Сюда входят ссылки из Здесь-и-Теперь на начало, продолжитель­ность, темп, фазы n окончание. Эти определения «внутреннего време­ни» потока опыта координируются с социально используемой схемой временных определений. Человек использует схему стандартного вре­мени как средство планирования и координирования своих действий с действиями других людей, средство соотнесения своих интересов и действий с интересами и действиями других людей. Использование им стандартного времени направлено на проблемы, которые решают подобные спецификации при планировании и координировании вза­имодействия. Он также исходит из того, что схема стандартного вре­мени — это целиком и полностью публичное дело, своего рода «одни большие часы, одинаковые для всех».

Существуют и другие способы расстановки временного упорядо­чивания в потоке опыта, создающие осмысленную картину событий «внешнего мира». Занимаясь научным теоретизированием, субъект использует стандартное время как средство для конструирования од­ного из эмпирически возможных миров (если, конечно, исходить из того, что теоретика интересуют действительные факты). Таким обра­зом, то, что в силу заинтересованности субъекта в овладении практи­ческими делами подразумевало бы использование времени для соот­несения своих интересов с поведением других людей, для него как- ученого теоретика-социолога является «всего лишь» средством для решения его научной задачи, которая состоит в четком формулирова­нии таких программ координированных действий в форме соотнесе­ния причин и следствий. Еще один вариант использования времени обнаруживается при оценке событий, изображаемых «внутри теат­ральной пьесы». Происходит отказ от ориентирования на стандартное время, которое становится теперь иррелевантным. Наблюдая за соци­альными структурами, изображенными в романе наподобие «Итана Фрома»¹, он допускает возможность узнать участь любовников преж­де, чем последовательность действий, приведшую их к ней.

4. В своих повседневных делах человек использует схему комму­никации, отличную от схемы коммуникации ученого-теоретика. В по­вседневной жизни человек осмысливает события, использует изна­чально предполагаемый фон «естественных фактов жизни», которую, с его точки зрения, Любой из Нас обязан знать и которую обязан при-

' «Итаи Фром* нрошпеденпе американской писательницы ЭдитУортон. — Примеч. пере а.

нимать на веру. Использование этих естественных явлений жизни — условие сохранения подлинного членства в группе. Человек исходит из того, что эта подоплека используется им и другими людьми в фор­ме нравственно предписываемых «правил кодирования». В терминах этих правил он определяет правильное соответствие между реальной внешней стороной объекта и подразумеваемым-объектом-предстаю- щим-сиецифическим-образом.

Это исходное допущение существования общего интерсубъектив­ного мира коммуникации резко модифицируется при научном теоре­тизировании. Для ученого-теоретика «релевантные другие» — это универсализированные Все-и-каждый. Они в идеале представляют собой лишенные плоти инструкции по надлежащим процедурам для определения чувствительности, объективности и доказанности. Кон­кретные коллеги — это в лучшем случае допустимые частные случаи этих высокоабстрактных «компетентных исследователей». Ученый- теоретик обязан знать только то, чему он принял решение доверять. Доверять результатам научных изысканий своих коллег на основании членства в профессиональной или любой другой группе — это лишь дело его выбора. Если он не доверяет чему-либо, то может обосновать это, сославшись на безличное включение себя в ряды «компетентных исследователей», сохраняющих анонимность в отношении коллектив­ного членства и согласующих свои действия с инструкциями по про­цедурам. Этими действиями он может снизить риск критики за не­оправданный ригоризм. Однако в повседневной жизни эти действия были бы чреваты изменением статуса в сторону криминальности, бо­лезни или некомпетентности.

5. Человек принимает определенную «форму социальности». На­ряду с другим форма социальности состоит в исходном предположе­нии человека о существовании некоего характерного расхождения между своим «образом», который он приписывает другому человеку как представления этого человека о нем, и собственным представле­нием о самом себе в «глазах» другого человека. Он также исходит из того, что изменения этого характерного расхождения остаются в гра­ницах его автономного контроля. Это исходное предположение служит правилом, при помощи которого «обыденный теоретик» группирует свои элементы опыта. Посредством этого с общим интерсубъектив­ным миром коммуникации соотносятся недекларируемые представ­ления, которые в глазах субъекта распределены между людьми как основания их действий, т. е. их мотивы, или в радикальном смысле это­го термина их «интересы» как составляющие элементы социального взаимодействия. Он исходит из того, что есть нечто, что один человек знает и полагает, что другие не знают. Неведение одного состоит в том, что другому известно в качестве чего-то мотивационно релевантного для первого. При этом смысл совместно известного наполнен лично не высказываемым, тем, что избирательно утаивается. Таким образом, повседневные события наполняются этим неотъемлемым фоном «не­высказанных смыслов», фоном того, что известно о себе и других и ни­кого более не касается; иными словами — личной жизнью,

В правилах, регулирующих научное теоретизирование, это исход­ное допущение претерпевает существенную модификацию. В области научного теоретизирования не существует какого бы то ни было рас­хождения между публичной и частной жизнью, по крайней мере в том, что касается решений о смысле и доказательности. Все. что релевант­но описанию любого возможного мира, является публичным и подле­жащим обнародованию.

Есть и другие исходные предпосылки, однако для задач этой ста­тьи достаточно продемонстрировать сам факт различия между данны­ми «установками».

Эти две категории исходных предпосылок не переходят одна в дру­гую. Неразличимы они и по степени выраженности. Переход от ис­пользования одних к использованию других - от одной «установки» к другой — обусловливает радикальное изменение в «сценическом» структурировании событий и отношений между ними. Эти две уста­новки в буквальном математическом смысле приводят к логически несовместимым совокупностям событий. Природу различий между системами событий, определяемых этими двумя категориями интер­претационных предпосылок, можно проиллюстрировать, сравнив со­бытия, которые зритель наблюдает на телевизионном экране, когда он воспринимает их как события некой «истории», с событиями на экра­не, когда он воспринимает их как совокупность эффектов, производи­мых группой профессиональных актеров, действующих в соответ­ствии с инструкциями кинопродюсера. Было бы величайшей фило­софской дидактичностью сказать, что зритель наблюдает «разные аспекты одного и того же» или что события изображаемой истории — это «всего лишь» некритично воспринимаемые события экранизиро­ванного произведения.

нимать на веру. Использование этих естественных явлений жизни — условие сохранения подлинного членства в группе. Человек исходит из того, что эта подоплека используется им и другими людьми в фор­ме нравственно предписываемых «правил кодирования». В терминах этих правил он определяет правильное соответствие между реальной внешней стороной объекта и подразумеваемым-объектом-предстаю- щ им-специфическим-образом.

Это исходное допущение существования общего интерсубъектив­ного мира коммуникации резко модифицируется при научном теоре­тизировании. Для ученого-теоретика «релевантные другие» — это универсализированные Все-и-каждый. Они в идеале представляют собой лишенные плоти инструкции по надлежащим процедурам для определения чувствительности, объективности и доказанности. Кон­кретные коллеги — это в лучшем случае допустимые частные случаи этих высокоабстрактных «компетентных исследователей». Ученый- теоретик обязан знать только то, чему он принял решение доверять. Доверять результатам научных изысканий своих коллег на основании членства в профессиональной или любой другой группе — это лишь дело его выбора. Если он не доверяет чему-либо, то может обосновать это, сославшись на безличное включение себя в ряды «компетентных исследователей», сохраняющих анонимность в отношении коллектив­ного членства и согласующих свои действия с инструкциями по про­цедурам. Этими действиями он может снизить риск критики за не­оправданный ригоризм. Однако в повседневной жизни эти действия были бы чреваты изменением статуса в сторону криминальности, бо­лезни или некомпетентности.

5. Человек принимает определенную «форму социальности». На­ряду с другим форма социальности состоит в исходном предположе­нии человека о существовании некоего характерного расхождения между своим «образом», который он приписывает другому человеку как представления этого человека о нем, и собственным представле­нием о самом себе в «глазах» другого человека. Он также исходит из того, что изменения этого характерного расхождения остаются в гра­ницах его автономного контроля. Это исходное предположение служит правилом, при помощи которого «обыденный теоретик» группирует свои элементы опыта. Посредством этого с общим интерсубъектив­ным миром коммуникации соотносятся недекларируемые представ­ления, которые в глазах субъекта распределены между людьми как основания их действий, т. е. их мотивы, или в радикальном смысле это- то термина их «интересы» как составляющие элементы социального взаимодействия. Он исходит из того, что есть нечто, что один человек знает и полагает, что другие не знают. Неведение одного состоит в том. что другому известно в качестве чего-то мотивационно релевантного для первого. При этом смысл совместно известного наполнен лично не высказываемым, тем, что избирательно утаивается. Таким образом, повседневные события наполняются этим неотъемлемым фоном «не­высказанных смыслов», фоном того, что известно о себе и других и ни­кого более не касается; иными словами — личной жизнью.

В правилах, регулирующих научное теоретизирование, это исход­ное допущение претерпевает существенную модификацию. В области научного теоретизирования не существует какого бы то ни было рас­хождения между публичной и частной жизнью, по крайней мере в том, что касается решений о смысле и доказательности. Все. что релевант­но описанию любого возможного мира, является публичным и подле­жащим обнародованию.

Есть и другие исходные предпосылки, однако для задач этой ста- тыз достаточно продемонстрировать сам факт различия между данны­ми «установками».

Эти две категории исходных предпосылок не переходят одна в дру­гую. Неразличимы они и по степени выраженности. Переход от ис­пользования одних к использованию других — от одной «установки» к другой — обусловливает радикальное изменение в «сценическом» структурировании событий и отношений между ними. Эти две уста­новки в буквальном математическом смысле приводят к логически несовместимым совокупностям событий. Природу различий между системами событий, определяемых этими двумя категориями интер­претационных предпосылок, можно проиллюстрировать, сравнив со­бытия, которые зритель наблюдает на телевизионном экране, когда он воспринимает их как события некой «истории», с событиями на экра­не, когда он воспринимает их как совокупность эффектов, производи­мых группой профессиональных актеров, действующих в соответ­ствии с инструкциями кинопродюсера. Было бы величайшей фило­софской дидактичностью сказать, что зритель наблюдает «разные аспекты одного и того же» или что события изображаемой истории — это «всего лишь» некритично воспринимаемые события экранизиро­ванного произведения.