Всероссийская олимпиада школьников 8 страница

Полемисты, как католики, так и вальденсы, обвиняли катаров в мздоимстве. Отчёты инквизиции говорят не только о вложениях в земельную собственность, но и о ростовщичестве, упоминают и о конторских книгах. Всё это предпринималось исключительно в интересах Церкви, и было нужно, чтобы сохранить само её существование во враждебном мире. Катары не стремились к личному обогащению. Ниже мы увидим, что только в Боснии, где патаренская церковь развивалась в исключительных условиях, отношение членов общины к земному богатству было не столь однозначным. На Западе совершенные последовательно проводили жизнь в апостольской нищете; настоящие верные так же бескорыстно служили Церкви добрых христиан и посвящали ей всю свою жизнь. Даже когда остатки Ecclesia Dei, беспомощные и беззащитные, были гонимы с места на место, мы видим маленькую группу, льнувшую к тем, кто был для неё носителями добра.
Конечно, внутренняя связь иных верных с катарской церковью была свободнее, хотя они помогали ей и ожидали, что она спасёт их души на пороге вечности, но основная их масса была движима глубоким религиозным чувством.

Религиозная жизнь общины правдиво отражена в её служебниках. Сохранившиеся аутентичные тексты замечательно подтверждают точность различных описаний катарских обрядов в полемических трактатах, инквизиторских справочниках и записях инквизиционных судов.
Сегодня помимо провансальской версии катарского служебника, которая была известна уже долгое время, есть латинский фрагмент в находящейся во Флоренции рукописи, которая также содержит в себе Книгу о двух началах. Этот ценный фрагмент представляет собой более развитую версию двух важнейших катарских обрядов – traditio orationis и consolamentum. Анализ языка ясно указывает на провансальский оригинал этого латинского текста. Не может, однако, быть никаких сомнений, что на Западе основные тексты и формулы с самого начала произносились по-латински. К этому выводу позволяет прийти провансальская версия, оставляющая в неприкосновенности общие для обоих служебников латинские формулы. Все они приведены в начале Лионской рукописи. Помимо Paternoster и первых семнадцати стихов Евангелия от Иоанна в них включены некоторые установленные слова для употребления в различных случаях. Как мы увидим ниже, боснийская рукопись XV столетия сохранила для нас славянскую параллель ко всей вводной латинской части Лионского служебника.
Обстоятельства, при которых возникли эти латинские элементы служебника катаров, покрыты тайной; мы не знаем, следуют они греческому или славянскому образцу. Ясно, однако, что значительная часть отмеченных на Западе обрядовых форм кристаллизовалась в восточно-христианском мире. Согласно самым ранним свидетельствам, практика частых дневных и ночных молитв зародилась в Византии и Болгарии. Это всегда была данная Христом молитва "Отче наш", и уже Зигабен отмечает, что она последовательно повторялась несколько раз. На Западе для обозначения числа повторов использовались особые термины, и в наших текстах мы находим слова: sembla, dobla, sezena. Они относились не только к личным молитвам, произносившимся в различных случаях, но также и к общей молитве в собраниях катаров. Старший произносил формулу: "Поклонимся Отцу, и Сыну, и Святому Духу", - по-латински, иногда трижды. Остальные отвечали хором: "Достойно и праведно есть!" Эта формула поклонения иногда повторялась и до, и после самой молитвы. Задолго до того, как эти Adhoremus… и Dignum et iustum est стали слышны в долинах Рейна и Луары, в Лангедоке и Ломбардии, те же слова можно было услышать по-гречески, далеко в Малой Азии, на тайных собраниях общины. Работа Евфимия Акмонейского, отражающая очень ранний этап её развития, предоставляет нам описание общей молитвы, аналогичное тому, которое мы находим в западных источниках. Он цитирует все три формулы слово в слово. Забавный памфлет византийского монаха предоставляет нам бесценное доказательство долгой жизни катарского обряда.

На Западе катары собирались на молитву по самым разным поводам, от совершения consolamentum до общей трапезы. Существовал строгий обряд, предписанный для этого ежедневного события, и священный акт хлебопреломления никогда не пропускался. Перед началом трапезы старший в белой одежде брал хлеб в руки и, благословив его чтением молитвы Господней, разделял между присутствующими. Для совершенных это был "хлеб святой молитвы". Верные называли его panis signatus - "обозначенный хлеб", очевидно потому, что они ещё помнили католическую практику раздачи кусочков хлеба, отмеченного крестом. Катарская практика fractio panis была создана, несомненно, по образцу "евлогии", широко распространённой как в восточной, так и в западной церкви. Мы не знаем, приняла община этот обычай уже на Западе или употребляла его ещё на Востоке. В византийских источниках есть только ясные указания на общую трапезу.

Молитвенные собрания катаров описаны в отчётах инквизиции. Они открывались чтением отрывка из Нового Завета с последующим его истолкованием в форме беседы. При этом всегда подчёркивались те положения, по которым римская церковь отошла от чистого учения Евангелия. После совершения верными melioramentum всё собрание прочитывало молитву Господню. Старший читал Adhoremus…, на что остальные отвечали: "Пусть милость нашего Господа Иисуса Христа пребудет с нами", - и melioramentum повторялось ещё раз.
Это молитвенное собрание, проводившееся катарами регулярно раз в месяц, всегда соединялось с общей исповедью. Происхождение этой практики относится к самому раннему периоду существования общины, поскольку уже Козьма Пресвитер отмечает, что "еретики исповедуются друг другу".

В собраниях катарских общин участвовали не только совершенные, но и верные. Этот обычай появился уже в Византии. Послание Евфимия Акмонейского и связанный с ним текст обряда отречения показывают, что новые приверженцы общины даже до совершения над ними духовного крещения были привязаны к ней постоянным общением с полноправными членами и общими трапезами с ними. Через некоторое время им разрешалось участвовать вместе с ними в чтении молитвы Господней. Этот новый шаг на пути новичка к полному принятию в число совершенных сопровождался особым обрядом, "передачей молитвы Господней". Вероятно, этот обряд сформировался ещё в Византии, но засвидетельствован он только позднее, на Западе. Обе дошедшие до нас версии служебника катаров описывают его в деталях. Торжество начиналось христианами (то есть совершенными), которые заранее решали, что новичок уже достоин принять молитву. Верные также могли присутствовать. Обряд проводился либо членом катарской иерархии (ordinatus), либо старшим (ancia, ancianus). Один из совершенных (в другом случае сам старший) поклонялся трижды, а затем выносил переносной столик или аналой для Евангелия, который был покрыт белым полотнищем. Он клал на него книгу, повторяя трижды глубокий поклон на каждую сторону, и, наконец, произносил обычную латинскую формулу: "Benedicite, parcite nobis" (Благословите, простите нас). После melioramentum кандидат получал книгу из рук совершающего обряд совершенного и выслушивал беседу о значении Господней молитвы. Оба наших текста содержат образцы этой беседы, но в латинском фрагменте от неё сохранилось только несколько предложений. Флорентийская версия также включает объяснение молитвы, которую верный затем повторял слово в слово. Наконец, его торжественно призывали отныне непрестанно молиться, повторяя "Отче наш" днём и ночью, наедине и вместе с другими, и никогда не есть, не прочитав молитвы. Кандидат отвечал словами: "Я принял её (то есть молитву) от Бога, от вас и от Церкви"; затем он повторял melioramentum, благодарил, и обряд завершался общей молитвой всех присутствующих, совершенных и верных.

Согласно катарскому служебнику, молитва передавалась кандидату, пребывавшему в воздержании (astenenza), которое было периодом испытания перед совершением consolamentum. Traditio orationis было необходимым условием для совершения духовного крещения. Находившимся на смертном одре сначала передавалась молитва, а уже затем совершалось consolamentum.

Сочинения католических полемистов, начиная с Экберта Шёнаусского, так же, как и записи инквизиционных судов, дают множество описаний торжественного обряда, отмечавшего вступление верного в общество исполненных Духом Святым добрых людей. Эти описания дополняют друг друга и содержат некоторые значимые черты, которых нет ни в Лионском, ни во Флорентийском служебниках. Формулировки, данные в обеих версиях, в основном совпадают, но можно отметить и некоторые различия (мы уже отмечали, что латинский текст представляет собой более развитую версию катарского служебника). Ниже мы увидим, что в одном важном положении способ совершения consolamentum в альбаненской церкви отличался от принятого в других церквях. Также нет сомнений, что некоторые детали заимствованной с Востока формы духовного крещения на Западе были изменены. Точно проследить эти изменения непросто, поскольку в восточно-христианских источниках сведения об обрядах очень скудны. У нас есть только курьёзное описание Евфимия Акмонейского, очень лаконичный отчёт Зигабена и несколько замечаний в антибогомильских анафемах.

Несомненно, всё богатство свидетельств в западных источников не содержит ни одного документа, отмечающего две стадии духовного крещения, о которых упоминает Евфимий Зигабен. Повсюду на Западе обряд consolamentum был единым целостным действом. Основными его элементами оставались возложение книги на голову кандидата, призывание Святого Духа (epiclesis), чтение молитвы Господней и пролога Евангелия от Иоанна. Возложение рук, требовавшее присутствия, по меньшей мере, двух христиан, на Западе всегда совершалось одновременно с возложением книги на голову кандидата. Катары церкви Конкореццо считали обязательным прикосновение рук, тогда как для альбаненцев во время consolamentum решающим было чтение молитвы "Отче наш". Это не требовало прикосновения рук; посвящаемому было достаточно слышать голос совершенного, даже если между ними была река или стена. Византийские тексты не упоминают о символическом поцелуе, которым на Западе христиане, а вслед за ними и верные завершали обряд; женщины принимали поцелуй символически – прикосновением книги или локтя посвящённого – и затем целовали друг друга. Неизвестно, могла ли латинская формула Gratia…, повторявшаяся трижды в конце обряда, считаться эквивалентом "благодарственного гимна", о котором упоминает Зигабен. С другой стороны, о подарке – чёрном монашеском одеянии – сообщается и на Западе. На Западе совершенных называли heretici vestiti, induti. Окружавшие членов общины опасности впоследствии вынудили сменить это заметное одеяние на символический шнур, носившийся под одеждой. Западные источники ничего не говорят о письменном поручительстве, которого, по словам Евфимия Акмонейского, византийские богомилы требовали от посвящаемых, и упоминают только о торжественном устном обете.

Новый член общины принимал на себя очень строгие обязательств. Его общественные связи были ограничены предписанием воздерживаться от лжи или принесения клятвы. Огромная важность служения совершенноых и угрожавшие им опасности заставляли следовать ещё более строгим правилам; они не должны были ничего делать без молитвы, не путешествовать, не проводить ночи и не принимать пищи в отсутствие второго брата; если двое разделялись, каждый из них трое суток должен был воздерживаться от пищи. Они не должны были спать раздетыми и, наконец, под любой угрозой не должны были отрекаться от своей веры. Правилами предписывался личный аскетизм, включавший запрет даже прикасаться к женщине, убивать животных, употреблять в пищу животные продукты, такие, как мясо, яйца или молоко.

Совершенным была позволена только вегетарианская пища; единственная животная пища, которую они могли попробовать, - это "вышедшее из воды", то есть рыба и морепродукты. Но даже эта диета ужесточалась в постные дни - те же дни недели, которые соблюдали византийские богомилы, - в понедельник, среду и пятницу. В эти дни добрые христиане воздерживались от вина, масла и рыбы. На Западе было установлено три сорокадневных поста, один из которых был связан с обычной четырехдесятницей перед Пасхой; два других также совпадают с постами официальной церкви – от Троицына дня до Петрова дня и от Мартынова дня (11 ноября) до Рождества. Во время трёх сорокадневных постов совершенные катары воздерживались от рыбы; послабления допускались лишь в случае серьёзной болезни. Первая неделя каждого из этих постов была отмечена ещё большей строгостью, как и Страстная седмица перед Пасхой; в эти "строгие" недели не употребляли ни вина, ни масла, и даже овощи были запрещены.

Обряд посвящения не только обязывал совершенных членов общины к крайнему аскетизму, но и открывал некие тайны, ранее от них сокрытые. Евфимий Зигабен говорит, что византийские богомилы не начинали открывать свою "простую веру" новообращённым, пока те не примут духовного крещения, тогда как этот последний шаг открывал "жемчужины" учения. Евфимий Акмонейский также заявляет, что постепенное раскрытие "дьявольских мистерий" не начиналось, пока новообращённый не примет духовного крещения и не поклянется хранить новую веру. Тем не менее, в другом месте этот монах говорит, что посвящение в учение начиналось раньше; действительно, его молодой послушник уже был наставлен о некоторых тайнах общины, хотя и "не подпал ещё полностью под власть дьявола"; над ним ещё не была произнесена злосчастная "сатанинская" формула (то есть эпиклезис, призывающий Святого Духа во время духовного крещения). Молодой человек только поверил учениям "еретиков" и участвовал в их молитвах.

Западные источники не оставляют сомнений, что верные были наставлены в системе дуалистического богословия, хотя и не в полном объёме. Некоторые предметы открывались только тем, кто был хорошо известен и уже доказал свою преданность вере. Мы уже видели, что учения Джованни де Люгио по тактическим соображениям сохранялись в тайне от верных Альбаненской церкви. У общины были свои особые тайные учения (disciplina arcana); о некоторых из них знали даже не все совершенные.

Tractatus de hereticis Ансельма описывает верных, как людей, находящихся в церкви по вере, но не по посвящению. Верные принимали участие в различных собраниях, всегда могли услышать предварявшие обряды разъяснения и были наставлены в дуалистической метафизике.
В traditio orationis, аналоге древнехристианского поклонения, на первый взгляд не было ничего "еретического". Тем не менее, беседа старшего с новообращёнными начиналась с ясных ссылок на дуалистический миф. "Божий народ" отвернулся от Бога, оставил Отца Небесного, когда поверил лжи злых духов и подпал их власти. Но Благой Бог был милостив к Своему народу и захотел принять их в Свой "мир и верность" в пришествии Своего Сына. Доказательством милости Бога является дарование молитвы Господней апостолам Иисуса Христа - "Церкви Божьей" – в присутствии Отца, Сына и Святого Духа. Принятие этой молитвы, переданной Иисусом Своим ученикам, позволяет молитвам человеческой души быть услышанными Богом, Отцом Небесным. Согласно Тайной книге церкви Конкореццо, падшие ангелы лишились права прославлять Бога словами "Отче наш", которые ранее восходили к престолу "незримого Отца, как гимн славы.

При даровании молитвы Господней каждая её фраза разъяснялась в духе дуалистической веры. Латинский служебник во флорентийской рукописи даёт такое разъяснение в связи с обрядом traditio orationis. Ещё один комментарий на саму молитву есть в рукописи, хранящейся в библиотеке Тринити Колледжа в Дублине. В дублинских глоссах простой смысл этой главной христианской молитвы скрыт за абстрактными символами, так что семь прошений появляются в значении "семи сущностей".

В любом случае, сами слова молитвы оставались вполне ортодоксальными, хотя на Западе употреблялся вариант, обычный для Востока. В византийской церкви общину анафематствовали за чтение "Отче наш" без заключительной доксологии, тогда как католическая церковь обвиняла её в обратном. Конечно, во всех землях, входивших в сферу влияния римской церкви, включая Боснию, катарские церкви употребляли молитву Господню с доксологией, приведённой в Евангелии от Матфия (Мф. 6:13). Как мы уже видели в Византии, община не изменяла содержания библейского текста. Латинская Библия, цитировавшаяся катарами Лангедока, так же как и сохранившаяся в лионской рукописи позднейшая провансальская версия Нового Завета, точно соответствует тексту Вульгаты. Однако, под каждой фразой Писания подразумевался скрытый смысл, и это меняло библейскую традицию, превращая её в нечто иное в духе учения, по самой своей сути чуждого христианской ортодоксии. Подобно валентинианам и другим христианским гностикам, средневековые дуалисты верили, что они раскрывают подлинный смысл христианского откровения. Они считали себя истинными христианами, единственными христианами, и называли себя этим именем и на Востоке, и на Западе.

Нельзя отвергнуть их христианские чувства, хотя их религиозные идеи оставались в рамках дуалистического мифа о душе, как пленнице земного тела. Мы читаем в образце общей исповеди, сохранившемся в лионской рукописи: "Мы собрались перед Богом, и перед вами, и перед собранием святой Церкви, чтобы исповедаться и принять оправдание и епитимью за все наши грехи, совершённые словом, мыслью и делом, со дня нашего рождения и поныне. Мы просим прощения у Бога и у вас, чтобы вы могли помолиться за нас нашему Святому и милостивому Отцу. Ибо многочисленны наши грехи, которыми мы неправы пред Богом ночью и днём, словом и делом и помышлением, вольно и невольно, но прежде всего по нашей собственной воле, направленной злыми духами в телах, в которые мы облечены. Благословите…" И ещё: "Суди и осуди, Господи, зло тела, рождённого в беззаконии, но помилуй душу, заключённую в этой темнице…"

Это ярко демонстрирует нам духовную силу катаров и их подлинное значение в интеллектуальной истории средневековья. Несмотря на изменение своего отношения к светской учёности, община ничего не сделала для развития философской мысли даже на Западе. Так же, как и на Востоке, её мир оставался наивно-мифологичным. Хотя некоторые аспекты этой мифологии не лишены поэтической красоты, они никогда не достигли искусного выражения, столь часто вдохновлявшегося гностической драмой души в поздней античности. Средневековые дуалисты не оставили после себя произведений искусства и литературы, которые можно было бы сравнить с мандейскими поэтическими произведениями или манихейскими миниатюрами. Тем не менее, богослужебные тексты катаров с большой силой выражают религиозное чувство. Это достоверное выражение мировосприятия общины убедительно опровергает представление, будто бы её члены были увлечены ритуальной магией.

Остаётся возражение, что действенность consolamentum постоянно находилась под угрозой "механического" нарушения извне, и, таким образом, не зависела от нравственных качеств лица, которому было преподано духовное крещение. Нам хорошо известно, какие трудности и соблазны это вызывало. Именно поэтому все катарские церкви совершали consolamentum не один раз, а дважды или даже трижды. Это решение, хотя, безусловно, и "механическое", предоставляло определённую защиту от роковых последствий нравственного падения совершавшего духовное крещение катарского служителя. Если после совершения обряда он впадал в смертный грех, единственным способом получить прощение было вторичное совершение consolamentum. Однако, перед этим ему предстояли строгие посты, особенно длительные, если грех был совершён публично. В любом случае, согрешившему уже никогда не позволялось во время consolamentum возлагать руки на посвящаемого за исключением случаев крайней необходимости.

Как нам известно от ортодоксальных авторов и из образца исповеди в служебнике, для minor lapses существовали различные епитимьи. Общая исповедь (servitium или apparellamentum) совершалась каждый месяц и была связана с minor lapses повседневной жизни. Эта исповедь является доказательством неослабевающего стремления достичь совершенной христианской жизни, которая отнюдь не являлась автоматическим следствием получения consolamentum, но зависела от воли каждого из христиан.

Эта сила постоянно испытывалась на прочность опасностями и лишениями жизни совершенного. В конце обряда consolamentum новому совершенному напоминали, что отныне он будет "как овца среди волков", о чём и Иисус говорил Своим апостолам.

Мы знаем, что с византийского Востока община принесла восторженную веру в свою апостольскую миссию и живую убеждённость в непрерывности апостольской традиции. На Западе у катарских общин были наготове доказательства, что по праву звание апостольской Церкви принадлежит им, а не римо-католикам. Как на противоположность своей "блаженной Церкви" (ecclesia beligna) они указывали на ecclesia maligna, признаки которой известны из пророческих видений Апокалипсиса Иоанна. Она приняла "образ зверя, вышедшего из бездны" и "блудницы, напоённой кровью святых" – символы великого города, который царствует над всеми царями земли – "жены, чьё имя Вавилон". Образ папы, как главы римской церкви – это "жена, сидящая на звере багряном, облечённая в порфиру и багряницу, украшенная золотом, драгоценными камнями и жемчугом и держащая в руке золотую чашу, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её". Такое понимание Апокалипсиса Иоанна было общим для катаров и ломбардской ветви вальденсов.

Это отражает остро критическое восприятие римской церкви, широко распространившееся в ту эпоху не только в "еретических", но и во вполне ортодоксальных кругах. Частично оно возникло под влиянием катарской антитезы "Церкви Божьей" и "церкви римской", свидетельства чего были собраны в Ломбардии Монетой Кремонским. Тенденция к противопоставлению двух церквей может быть прослежена уже у византийских богомилов в XI и XII веках. В их глазах православная церковь прочно ассоциировалась с Иродом, фарисеями, саддукеями и т.п., тогда как к себе они относили заповеди блаженств и такие обращённые к апостолам слова Христа, как "вы – соль земли" и "вы – свет миру". В этом духе богомилы, а до них и павликиане, понимали Евангелия и остальные признанные ими книги Нового Завета.

Отрицание официальной церкви, хотя всегда было обусловлено обстоятельствами времени, продолжало традиции ранних гетеродоксальных общин в Малой Азии, прежде всего, павликиан. Именно от них богомилы заимствовали идею апостольской преемственности. На Западе эта идея развивалась дальше уже под влиянием местных гетеродоксальных групп. Итальянские катары (и ломбардские вальденсы) позаимствовали от арнальдистов (последователей Арнольда Брешианского) курьёзные представления об известном "даре Константина". Согласно этой теории, впервые появившейся во время спора об инвеституре, апостольская преемственность была утрачена римской церковью при папе Сильвестре. Этот преемник престола Св. Петра принял из рук императора Константина регалии светской власти. Однако, всемирная власть была захвачена Юлием Цезарем с помощью насилия (per rapinam) и затем пребывала в руках римских императоров – гонителей Церкви Христовой. Принятие греховного наследия уничтожило римскую церковь. В свете этого Сильвестр становился антихристом, сыном погибели (filius perditionis). Он и остальные папы после него были преемниками не апостола Петра, а языческого императора Константина.
Из этого катары выводили, что утраченная римской церковью апостольская преемственность непоколебимо сохраняется в их церкви. Поэтому логично было восстановить в этой церкви, истинной Церкви Христовой, верховного главу, как преемника Св. Петра и римских епископов до-константиновской эпохи.

В западных источниках, наиболее значимым из которых является уже упоминавшееся письмо Конрада да Порто (1223), есть множество свидетельств о катарском "Папе". Ересиарх, о приезде которого в Лангедок упоминает папский легат, был только посланцем "антипапы", пребывавшего где-то в Венгрии. Указанную в письме легата область можно идентифицировать с Боснией. Это тем более вероятно, что всего через два десятилетия письмо папы Иннокентия IV (19. 08. 1245) упоминает о катарском "антипапе" в Боснии. Намного позже в сообщениях боснийских францисканцев подчёркивается, что патарены считают одного из своих лидеров "викарием Христа и преемником Св. Петра".
В Средние века Босния находилась в сфере интересов католической церкви, и патаренская община демонстрирует нам характерные черты, присущие религиозным движениям в римско-католическом мире. В известной мере это было наследием ранних движений в Западной Европе и включало в себя отрицание крещения младенцев и рассмотренную выше идею, основанную на курьёзном понимании "дара Константина" и ведущую к пересмотру апостольской преемственности. Помимо этого, западная ветвь общины отличалась от восточной способом чтения молитвы "Отче наш" (полностью, с доксологией) и отношением к употреблению вина.

Все отмеченные различия никогда не создавали барьеров между западными и восточными группами. Различные варианты дуалистического мифа были приняты как в северной Франции, Лангедоке и Италии, так и в "Склавонии", Болгарии и "Драговитии". Как мы уже видели, Райнерио Саккони засвидетельствовал, что не только большинство катаров Лангедока, но и "почти все" церкви "за морем" (ultra mare) придерживались изначальной радикально-дуалистической концепции, которой следовало старшее поколение альбаненцев при епископе Белесманца.

Саккони отметил значительное изменение в способе поставления епископов в западных катарских церквях. Согласно первоначальному обычаю младший сын (filius minor) рукополагал старшего сына (filius maior) на епископское служение после смерти самого епископа. Затем избирался новый filius minor, которого рукополагал новый епископ. С течением времени катары "по эту сторону моря" (citra mare) разочаровались в этой системе, обладавшей тем серьёзным недостатком, что "сын" (filius minor) должен был рукополагать "отца" (епископа). Они ввели новый способ поставления; епископ при жизни рукополагал старшего сына, как своего преемника. Последний автоматически становился епископом, тогда как младший сын возводился в звание старшего сына и тотчас же рукополагался в сан епископа, как его преемник. Затем избирался новый filius minor. Таим образом, во времена Райнерио Саккони у катарских церквей было по два епископа, и поэтому Джованни де Люгио подписывал свои письма "filius maior et ordinatus episcopus".

Сообщение Саккони позволяет прийти к выводу, что в церквях "за морем" порядок поставления оставался прежним. Нет сомнения, что община выработала свою иерархическую систему ещё в ранние дни, в восточно-христианском мире. Епископ Конкореццо Назарий в молодости встречался с епископом и старшим сыном Болгарской церкви. Также можно принять, что институт дьяконов, о котором есть множество свидетельств в западных источниках, был заимствован из церквей-матерей на Востоке. Эти дьяконы возглавляли поместные общины (conventiculum) братьев и сестёр в каждом городе; они совершали общую исповедь и содержали дома (hospitia), предоставлявшие приют и гостеприимство путешествующим братьям.

Сан епископа и двух его сыновей, также как дьякона и суб-дьякона передавался рукоположением подобно таинству посвящения в официальной церкви. Таким образом, члены катарской иерархии были "поставленными" (ordinati) и по отношению к остальным братьям и сёстрам являлись praelati. Помимо praelatio в катарских общинах также были priorate, то есть лица, обладающие главенствующим положением, достигнутым благодаря возрасту или личным качествам. С ними были тесно связаны старшие (ancianus, ancia), упомянутые в обеих версиях служебника и в различных описаниях катарских обрядов. Старшие занимали очень ответственное положение; они не только возглавляли общую трапезу (с обязанностью руководить молитвой и преломлять хлеб), но и наравне с ordinati обладали правом совершать обряд "передачи молитвы" и consolamentum. Именно ordinatus и ancianus возлагали Евангелие на голову кандидата, тогда как остальные совершенные участвовали в возложении рук. Для совершения обряда требовалось участие не менее двух христиан, но они могли и не быть членами иерархии.
Западные источники иногда упоминают о пресвитерах, есть также изолированное упоминание титула filiolus. B XIV и XV веках мы уже не находим в Боснийской церкви ни института двух сынов епископа, ни дьяконов; там другие иерархические титулы, возникшие в ходе развития патаренской общины в регионе.

Во времена Райнерио Саккони, как и в XII столетии, западные катарские церкви постоянно поддерживали контакты со своими церквями-матерями за морем, от которых они первоначально получили свой ordo. Болгарская и Драговицкая церкви продолжали существовать, и западные катары сохраняли убеждение, что все их церкви "пошли от этих двух". Даже Саккони уже не выделяет Ecclesia Sclavoniae. В своём трактате, написанном несколько позже и дополняющем работу Саккони, Ансельм Александрийский вполне определённо помещает эту заморскую церковь в Боснии. Во времена Саккони было две церкви в Константинополе, откуда приезжал "папа Никита", - одна греческая, а другая латинская. Интересно отметить, что дуалистическая церковь существовала в малоазиатской Филадельфии, одном из семи городов, упомянутых в Апокалипсисе, как местопребывания семи церквей. Вполне правдоподобно, что катарская Ecclesia Philadelphiae знаменовала собой продолжающееся существование одной из изначальных "семи церквей в Асии", поддерживая традицию семи церквей Апокалипсиса.