Открытое Первенство и Чемпионат Калининского района г. Уфы 7 страница

2.2. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

 

Сената правдиво и смело рассказавшая о мотивах, которыми ру­ководствовалась «Народная воля»: «Стремясь к поднятию экономи­ческого благосостояния народа и уровня его нравственного и умствен­ного развития, мы видели первый шаг к этому в пробуждении в среде народа общественной жизни и сознания своих гражданских прав... Но ряд виселиц и других мер, показавших необходимость сильного отпора правительству, заставил партию перейти решительно на путь борьбы с правительством, при которой террористические факты яв­лялись одним из важных средств»'.

Вот другой квазигуманистический документ — «Завещание» убий­цы царя Игнатия Гриневицкого (1856-1881): «...Александр II дол­жен умереть. Дни его сочтены... Он умрет, а вместе с ним умрем и мы, его враги, его убийцы. Это необходимо для дела свободы... Меня, обреченного, стоящего одной ногой в могиле, пугает мысль, что впере­ди еще много дорогих жертв унесет борьба, а еще больше последняя смертельная схватка с деспотизмом, которая, я убежден в том, не осо­бенно далека. <...> Мне не придется участвовать в последней борь­бе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но счи­таю, что своей смертью сделаю все, что должен был сделать, и больше­го от меня никто, никто на свете требовать не может. Февраль 1881»².

Подведем промежуточные итоги.

1. Главную силу интеллигентских субкультур составляла социаль­но незрелая и романтически настроенная молодежь (студенты, гим­назисты, семинаристы). Количественно субкультуры не превышали 10-12 тысяч человек и практически не входили в интеллектный слой пореформенного поколения. Поэтому в табл. 2.2 отсутствуют суб­культурные группы. Что же касается профессиональных революцио­неров, то их число было мизерно по сравнению с более чем полу­миллионной армией профессионалов умственного труда. Удивительна та историческая роль, которую сыграла эта малочисленная субкуль­тура в истории страны. Объяснить это можно тем, что в ее лоне обра­зовался новый тип интеллектуальной личности.

1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II. Документы и воспомина­ния. Л., 1991. С.258-259. ² Там же. С. 294.

 

2. Культура пореформенной России немыслима без нигилистичес­
кой моды и народнического альтруизма. Классический критический
реализм стал источником интеллигентских мифов; влияние русской
литературы на интеллигенцию было столь же сильным, как и влия­
ние интеллигентской идеологии на литературу, да и на искусство¹.
Как справедливо отметили современные философы, «разночинцы,
подменив жизнь книжностью, перенесли в действительность идеи,
почерпнутые из книг»².

3. В капитализирующейся России отсутствовал буржуазный ре­
волюционный авангард, способный освободить страну от палеокуль-
турного самодержавия, поэтому радикальная разночинная интелли­
генция взяла на себя миссию сокрушения царизма. Разработанная в
интеллигентских субкультурах альтруистическая этика осуждала бур­
жуазное стяжательство и корыстолюбие. Б. И. Колоницкий в одной
из своих статей проницательно заметил: «Факт распространения ин­
теллигентской этики и интеллигентской субкультуры объективно
препятствовал созданию в России среднего класса»³. Действитель­
но, пореформенную молодежь привлекал честный труд на благо об­
щества, а не личное обогащение; быть богатым было стыдно, а бед­
ным, но честным — почетно. Духу западного капитализма подобная
аскетика была чужда, поэтому он плохо распространялся в россий­
ской атмосфере.

4. Либеральная русская интеллигенция осуждала политический
радикализм, а нигилизм считала плодом русского невежества и
варварства. Интеллигент-гуманист Ф. М. Достоевский обозначил
нигилизм как «главнейшее и болезненное явление нашего интел­
лигентского, исторически оторванного от почвы общества, возвы­
шающегося над народом»⁴. Консервативные славянофилы также
яростно клеймили интеллигентский нигилизм, но по иным сообра­
жениям. Н. Я. Данилевский четко сформулировал эти соображения:

¹ К примеру, Товарищество передвижных художественных выставок, образован­
ное в 1870 году, было проявлением нигилистической идеологии. Его идейные руко­
водители И. Н. Крамской и В. В. Стасов разделяли идеалы народничества.

² Неретина С, Огурцов А. Время культуры. СПб., 2000. С. 26.

³ Колоницкий Б. И. Идентификация русской интеллигенции и интеллигентофобия
(конец XIX — начало XX века) // Интеллигенция в истории. М, 2001. С. 169.

⁴ Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1984. Т. 26. С. 129.

Глава 2. ПОКОЛЕНИЯ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

2.2. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

 

нигилизм — ядовитый плод западного материализма, а не русское самобытное явление. В России нет почвы для развития нигилизма, ибо православная церковь, в отличие от католической, не «подлежит укору в загрязнении и искажении христианского идеала», царизм является «политическим идеалом» русского народа, который «бли­стательно и беспримерно» оправдался отменой крепостного права «по манию русского царя», никакой философской базы для нигилиз­ма не было и нет, и поэтому «ничего не остается, как признать его за явление вполне подражательное»¹.

5. Между задорной радикальной интеллигенцией и солидной «не­радикальной» интеллигенцией существовали барьеры непонимания и неприязни, на мой взгляд, усиленные сословной рознью между интеллигентским разночинством и дворянством «некающихся» ли­бералов и консерваторов.

IV

Русские либералы пореформенного поколения оказали, благодаря литературе и публицистике, значительное влияние на общественное сознание, но в политической жизни оказались безликими статиста­ми. Томаш Масарик (1850-1937), первый президент Чехословацкой республики (1918) и один из историков европейского либерализма, оценивал русский либерализм следующим образом: «половинчатость, нерешительность, боязнь политической инициативы — бросающие­ся в глаза его недостатки... Писарев сравнивал либерала с коровой, которая желает играть роль кавалерийской лошади. Консервативные же оппоненты со своей стороны смотрели на либералов с презрени­ем. Достоевский представлял своего дьявола в виде буржуазного ли­берала»².

Действительно, в пореформенной России либерализм был пред­метом нападок и справа, и слева: правительство рассматривало ли­бералов как замаскированных радикалов, а революционеры считали

их скрытыми пособниками самодержавия. Поэтому даже те, кто раз­делял либеральное самоопределение, предпочитали избегать либе­ральной терминологии. Так, даже в начале века кадеты, откровенно считавшие себя либералами по образцу западных, назвали свою партию «Партия народной свободы», а официальное название «кон­ституционные демократы» ставили в скобки. Столь неудобное про­межуточное положение досталось на долю наших поборников сво­боды потому, что они не имели классовой основы, а представляли собой интеллигентское движение, ставящее утопическую цель: мир­ным, ненасильственным путем сгладить существующие обществен­ные противоречия и создать разумный общественный порядок. Если радикальная интеллигенция пополнила русскую культуру мифо­логическими образами критически мыслящих и революционно дей­ствующих личностей, то либералы предпочитали рисовать утопичес­кие царства свободных людей¹.

Лидером русского либерализма второй половины XIX века являл­ся философ-правовед Б. Н. Чичерин (1828-1904), который сформу­лировал кредо русского либерализма — тезис об абсолютной ценно­сти человека. Этот тезис он выразил следующими прекрасными словами: «Все достоинство человека основано на свободе, на ней зиж­дутся права человеческой личности. Как свободное существо, чело­век гордо поднимает голову и требует к себе уважения... Вот почему нравственный закон не позволяет смотреть на него с точки зрения пользы или вреда, которые он приносит другим. Человек — не сред­ство для чужих целей, он сам абсолютная цель»².

Теоретик человеческой свободы не забывает об «уродливых яв­лениях», возникающих под знаменем либерализма, и считает необ­ходимым различать:

1. Уличный либерализм, который проявляется в яростных криках, бунте, своеволии. Уличный либерал чужд «терпимости, уважения к чужому мнению, к человеческой личности, ко всему, что составля­ет сущность истинной свободы и украшение жизни»³. Легко понять,

 

Данилевский Н. Я. Происхождение нашего нигилизма // Данилевский Н. Я. Горе победителям. Политические статьи. М., 1998. С. 288-335.

Масарик Т. Г. Либерализм (из книги «Россия и Европа») // Вопросы философии. 1997. № 10. С. 127.

¹ Разница между мифом и утопией в том, что миф обращен к прошлому или на­
стоящему, а утопия — к будущему времени. Исключение — эсхатологические мифы,
которые правильнее считать утопиями.

² Чичерин Б. И. Философия права. СПб., 1998. С. 462.

³ Там же. С. 465.

Глава 2. ПОКОЛЕНИЯ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

2.2. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

 

что этот «вид либерализма» — карикатура на революционные вы­ступления.

2. Оппозиционный либерализм, который считает своим долгом
критиковать существующую власть, «агитировать, вести оппозицию,
делать демонстрации и манифестации», не считаясь с общественной
целесообразностью.

3. Охранительный либерализм, сущность которого состоит «в при­
мирении начала свободы с началом власти и закона»; его лозунг —
«либеральные меры и разумная сила, которая сумеет отстоять обще­
ственные интересы против напора анархических стихий и против
воплей реакционных партий»'.

Б. Н. Чичерин разделял доктрину «охранительного либерализма», громогласно критикуя реакционность николаевского времени и реши­тельно осуждая «анархические стихии», представленные нигили­стами и народниками. Характерен пассаж из его мемуаров, посвящен­ный И. С. Тургеневу, где он пишет: «Бедный Тургенев <...> сошелся в Париже с нигилистической шайкой, в ненапечатанном "Стихотво­рении в прозе" именовал святою девушку, отбросившую всякий стыд и готовую на все преступления (Чичерин имеет в виду стихотворе­ние в прозе «Порог», цитированное выше). До такого позорного рабо­лепства перед отребьем русского общества унизился по слабодушию этот человек, занимавший первое место в русской литературе»².

К «оппозиционным» либералам, смыкавшимся с народничеством, принадлежит Н. К. Михайловский (1842-1904). Его многолетний друг и сотрудник В. Г. Короленко писал о нем: «Он верил в то, что состав­ляет жизненный нерв интеллигенции. Он верил в силу разума и на­уки, в силу истины и справедливости и верно определял общее на­правление пути. Его знаменем были интересы труда, его оружием замечательная сила мысли. Вот почему наиболее чуткая часть обще­ства— несколько поколений русской молодежи — с инстинктивным восторгом, часто невольным, обращались к этому человеку с седой головой и с загадочно-суровым взглядом, который сказал когда-то:

— если бы весь народ захотел вторгнуться в мой рабочий каби­нет, где я служу своему Богу, чтобы разбить бюст другого божьего

 

слуги — Белинского, — я сочту своим правом и обязанностью уме­реть у порога своего крова и защищать его, пока у меня хватит жизни»'.

Обобщая, можно обнаружить следующие три отличительных чер­ты русских либералов XIX века:

Индивидуализм, можно сказать, культ свободной личности, свой­ственный русскому либерализму, начиная с Радищева, в большей сте­пени, чем европейским интеллектуалам, не знавшим крепостного права. Н. К. Михайловский особенно страстно и последовательно пропагандировал этот культ в своих статьях. Он даже развивал тео­рию «борьбы за индивидуальность между личностью и обществом», где утверждал: «реальная, живая личность выше общества, выше человечества»; «личность никогда не должна быть принесена в жерт­ву, она свята и неприкосновенна»; «высшим предметом служения может быть не красота, не истина, не справедливость, а только чело­веческая личность, цельная и полная»².

Отвращение к насилию. Если революционеров не страшили дик­татура и террор, а консерваторы признавали необходимость поли­цейских репрессий, то либералы исповедовали верховенство закона, который один ограничивает свободу личности.

Благоговение перед культурой, озабоченность сохранением и распространением культуры; уверенность в том, что сила и при­влекательность русской литературы — от Пушкина до Чехова — скры­та именно в ее либеральности.

Перечисленные черты предопределяют этическое самоопределе­ние, свойственное интеллигенту-снобу: эгоизм («личность выше об­щества») + толерантность + благоговение перед культурой. В том случае, если свободная личность ставит своей жизненной целью слу­жение интересам общества («общность выше личности»), получает­ся фигура интеллигента-гуманиста: альтруизм + толерантность + благоговение перед культурой. Принадлежность к либерализму — результат гражданского, а не этического самоопределения, поэтому в ряду русских либералов находятся А. Н. Радищев (интеллигент-

 

Чичерин В. Н. Философия права. С. 471. Чичерин Б. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 101.

¹ Короленко В. Г. Во мне вечная оппозиция //Литературная газета. 1991. 10 июля.

² Цит. по: Иванов-Разумник Р. В. История русской общественной мысли: в 3 т. М.,
1997. Т. 2. С. 231.

Глава 2. ПОКОЛЕНИЯ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

2.2. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

 

гуманист) и интеллигенты-снобы оппозиционной или охранитель­ной разновидности.

Консервативный спектр интеллектного слоя можно разделить на две части: во-первых, правящая государственная бюрократия, по должности своей занимающая консервативно-охранительную позицию; во-вторых, консервативные мыслители, отстаивающие национально-патриотические идеи. В первой части представлены разнообразные фигуры интеллектуалов и полуинтеллектуалов; во вто­рой части превалируют интеллигенты.

Примером интеллектуала-деспота, возможно, — циника, может

служить обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев (1827-1907)_____

первый советник и доверенное лицо последних русских императо­ров. Видный историк и философ русского православия Н. М. Зернов (1898-1980) дал ему следующую характеристику: «Несмотря на ум и усердие, он был одним из тех, кто подготовил падение император­ского строя. Отпечаток цинизма лежал на этом чрезвычайно консерва­тивном государственном деятеле. Его полнейшее неверие в людскую честность и добродетель вело к политике угнетения в религиозной и культурной жизни... Он боролся против реформы самодержавия, пытался подавить всякое прогрессивное движение и «заморозить» страну; препятствовал всяческому проявлению либерализма в поли­тике и образовании»¹.

В годы обер-прокурорства Победоносцева церковная жизнь весь­ма оживилась: каждый год в период с 1881 по 1894 год открывалось 250 новых храмов, причем их архитектура приближалась к допетров­скому благолепию, было организовано всенародное празднование 900-летия Крещения Руси (1888), но главным делом обер-прокурора стало создание системы церковно-приходских школ. Результаты его стараний впечатляют: если в 1880 году в России существовали всего 273 церковно-приходские школы с 13 тысячами учащихся, то в 1905 го­ду их насчитывалось 43 700 с 1 783 000 учащихся. Церковно-приход-ская школа была представлена на Всероссийской Нижегородской яр­марке 1896 года как одно из выдающихся достижений царствования Александра III. И в том же году Победоносцев написал: «вера во все­могущество школы, в книжные уроки и чтения принадлежит к числу

Зернов Н. М. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1991. С. 80-81.

главных суеверий нашего времени. Книге, даже как орудию умствен­ного образования, придается слишком много значения»¹.

Хорошо знавший К. П. Победоносцева, его соратник по борьбе с радикальной крамолой К. Н. Леонтьев (1831-1891) выразился в од­ном из частных писем следующим образом: «Человек он очень по­лезный; но как? Он как мороз; препятствует дальнейшему гниению; но расти при нем ничего не будет»².

В некотором смысле антиподом аскета Победоносцева в придвор­ной камарилье был П. А. Валуев (1815-1890) — олицетворение ин­теллектуала-циника с легким налетом снобизма. Он получил пре­восходное домашнее образование, владел шестью иностранными языками, обладал изысканными манерами, был искусным оратором. Будучи женат на дочери П. А. Вяземского, молодой интеллектуал в доме тестя познакомился с А. С. Пушкиным и завоевал его симпа­тию. Именно Петр Валуев стал прототипом главного героя «Капи­танской дочки» — Петруши Гринева. Валуев был у постели умираю­щего Пушкина и не оставлял его дом до кончины поэта. Благодаря тестю Валуев стал своим человеком в литературных салонах и при­обрел снобистский ореол. Но его привлекала не литературная слава, а придворная карьера. Он оказался искусным царедворцем благода­ря уникальной способности лавировать между крайними точками зрения. Он мог надевать маску то либерала, то консерватора, то цен­триста, поскольку был «свободен от политических принципов»³. Карь­ера его была весьма успешной: он занимал высшие государственные посты и оставался доверенным лицом Александра II в продолжение всего его царствования. Оставив службу, Валуев занялся литературной деятельностью. В 1882 году вышел в свет его первый роман, потом другие художественные и богословские произведения. Особенно цен­ным памятником пореформенной эпохи является его двухтомный «Дневник министра внутренних дел (1861-1876).

Примером полуинтеллектуала-фанатика в высшем чиновни­честве может служить Д. А. Толстой (1823-1889), который оставил

¹ Победоносцев К. П. Московский сборник // Победоносцев: Pro et contra: анто­
логия. СПб., 1996. С. 132.

² Памяти К. Н. Леонтьева, 1891: литер, сб. СПб., 1911. С. 124.

³ Гетманский А. Э. Петр Александрович Валуев // Вопросы истории. 2002. № 6.
С. 64.

 

 

Глава 2. ПОКОЛЕНИЯ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

2.2. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

 

о себе недобрую память и как министр народного просвещения (1866-1880), и как министр внутренних дел (1882-1889). По характеристике Б. Н. Чичерина, это был «бюрократ до мозга костей, ненавидящий вся­кое независимое движение, всякое явление свободы, при этом ли­шенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мсти­тельный, коварный, готовый на все для достижения личных целей».

М. Н. Катков (1818-1887) не был государственным служащим, но ухитрился стать, наряду с Победоносцевым, одним из главных советников Александра III. Его можно отнести к интеллигентам-конформистам не без циничных наклонностей. В 1830-е годы он вхо­дил в философский кружок Н. В. Станкевича, имел репутацию уме­ренного либерала, англомана. С 1856 года он — издатель толстого журнала «Русский вестник», вечного оппонента некрасовского «Со­временника». По словам Б. Н. Чичерина, Катков был «журналист, ода­ренный значительным умом, образованием и талантом, но чуждый всяких нравственных побуждений, имевший в виду только личные цели — достижение власти и влияния». Во время польского восста­ния он, «играя на патриотической струнке, с успехом действовал и на правительство, и на общество». После гибели Александра II «преж­ний льстец обрушился на него всею силою своего ядовитого красно­речия, осыпая ругательствами все совершенные им великие дела»¹.

Приведенные примеры свидетельствуют о том, что правящая эли­та второй половины XIX века в интеллектно-этическом отношении была типичной для императорской России, начиная с Петра Вели­кого. В ней преобладали деспоты и фанатики, циники и конформи­сты, дотягивающие по своему умственному развитию до уровня ин­теллектуала или остающиеся на полуинтеллектуальном уровне. Для интеллигентов-гуманистов на вершинах государственной власти ни­когда не было места. Государственная бюрократия не ощущала нуж­ды в идеологическом обосновании своей власти, кроме традиций самодержавия и православия.

Гораздо интереснее вспомнить национально-патриотические идеи, отчетливо зазвучавшие в трудах консервативных мыслителей поре­форменного поколения. Нигилистов, народников и прочих радика­лов вовсе не интересовали те мировоззренческие вопросы, которые

Чичерин Б. Н. Философия права. С. 554, 555.

страстно обсуждались в 1830-1840-х годах в студенческих кружках и дворянских салонах. Миссия России, православие и католицизм, патриотизм и космополитизм, Запад и Византия — все это молодые позитивисты объявляли презренной метафизикой. Либералы и кон­серваторы так не считали и в своем творчестве продолжали тради­ции западников и славянофилов предыдущего, пушкинско-гоголев-ского поколения. То, что эти традиции актуализировались в наши дни, свидетельствует об идейной преемственности пореформенной и пост­советской России.

Н. Я. Данилевский (1822-1885) обнародовал свои взгляды в 1869 году, но привлекли они повышенное внимание общественно­сти в 1888 году, уже после смерти автора, когда вышло в свет третье издание его книги «Россия и Европа». Данилевский разработал тео­рию культурно-исторических типов, согласно которой развитие че­ловечества происходит не в виде единого линейно-поступательного потока, а циклично — в форме культурно-исторических типов (циви­лизаций). Цикл включает: зарождение, расцвет, упадок, умирание. Культурная преемственность между типами отсутствует. В качестве типов, окончивших свое существование, Данилевский называет древнеегипетскую, семитскую, древнегреческую, римскую циви­лизации. В настоящее время завершается период расцвета западно­европейской цивилизации и формируется молодая, полная творче­ских сил славянская цивилизация, возглавляемая Россией.

Из своей историсофической теории Н. Я. Данилевский сделал по­литические выводы: существует неизбежный и естественный антаго­низм между Россией (славянством вообще) и романо-германской Ев­ропой; этот антагонизм обусловливает неизбежность борьбы, военных столкновений Европы и России; для обеспечения богоугодной побе­ды России над одряхлевшей Европой необходимо формирование пан­славянского союза во главе с Российской империей. Идеи Н. Я. Да­нилевского были с восторгом подхвачены поздними славянофилами (Н. Н. Страхов и др.) и русскими интеллигентами-националистами. Зато либерал-западник В. С. Соловьев решительно отверг национа­листические амбиции, звучавшие в сочинениях Н. Я. Данилевского.

В 1883-1891 годах Соловьев выступил с серией статей, объединен­ных в два выпуска, озаглавленных «Национальный вопрос в России», где разъяснял, что «народность и национализм две вещи разные (так

Глава 2. ПОКОЛЕНИЯ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

2.2. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

 

же как личность и эгоизм), что усиление и развитие народности (так же как и личности) в ее положительном содержании всегда жела­тельно, тогда как усиление и развитие национализма (равно как и личного эгоизма) всегда вредно и пагубно; что отречение от своего национального эгоизма вовсе не есть отрицание своей народности, а, напротив, ее высочайшее утверждение»¹. Нельзя не согласиться с этими мудрыми словами!

Объектом критики В. С. Соловьева служили два фундаменталь­ных положения теории Н. Я. Данилевского: 1) множественность само­бытных культурно-исторических типов вместо единого человечества, и отсюда — независимое и отдельное развитие этих типов, вместо всемирной истории; 2) Россия со славянством — культурно-истори­ческий тип, совершенно отличный от Европы, и притом тип высший, самый лучший и полный. По мнению Соловьева, теория Данилев­ского способствует тому, чтобы «возвести существующую в челове­честве рознь в закругленную и законченную систему и вывести из этой системы некоторые практические "постулаты" для той дроби человечества, к которой принадлежит сам автор»².

В дальнейшем оказалось, что культурно-типологическое разделе­ние человечества — факт реальный, с которым нельзя не считаться. О. Шпенглер в своем «Закате Европы» и Дж. Тойнби в многотомном «Исследовании истории» показали значимость этого факта для по­нимания исторических путей развития человечества. В наши дни в связи со «столкновением цивилизаций» и процессом глобализации идеи Н. Я. Данилевского приобретают новое звучание.

К. Н. Леонтьев полагал, что влияние Запада губительно для Рос­сии. Он не усматривал разницы между двумя европейскими путя­ми — буржуазным и социалистическим, потому что и тот, и другой разрушительны для традиционного русского общества, для своеоб­разия русского народа. Источником этого своеобразия Леонтьев счи­тал византизм. Византизм, по его определению, — это царь плюс церковь, то есть монархия, одухотворенная православием. В сохра­нении присущего русскому народу византизма К. Н. Леонтьев видел национальную русскую идею.

Ф. М. Достоевский на склоне лет стал народником-антшттелли-гентом и убежденно вещал на последних страницах «Дневника пи­сателя»: «Вся прогрессивная интеллигенция сплошь проходит мимо народа, ибо, хотя и много в интеллигенции нашей толковых людей, но зато о народе русском мало кто имеет понятия. <...> Не в комму­низме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется в конце концов всесветным едине­нием во имя Христово (курсив автора. — Ред.). Вот наш русский социализм!» Строителями такого социализма должны стать «дети царевы, дети заправские, настоящие, родные, а царь их отец. <...> Для народа царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его. У нас в России и нет никакой другой силы, зижду­щей, сохраняющей и ведущей нас, как эта органическая, живая связь народа с царем своим, и из нее у нас все и исходит»¹. Эти слова были написаны буквально накануне 1 марта 1881 года, но жизнь импера­тора они не спасли.

Консервативная утопия «всесветного единения во имя Христово» оказалась близка либералу Владимиру Соловьеву, который препод­нес ее в 1888 году как русскую идею. Эту национальную идею он сформулировал так: «Христианская Россия, подражая самому Хри­сту, должна подчинить власть государства (царственную власть Сына) авторитету Вселенской Церкви (священству Отца) и отвести подоба­ющее место общественной свободе (действиям Духа). Русская импе­рия, отъединенная в своем абсолютизме, есть лишь угроза борьбы и бесконечных войн. Русская империя, пожелавшая служить Вселен­ской Церкви и делу общественной организации, взять их под свой покров, внесет в семейство народов мир и благословение»².

Явный утопизм соловьевской «русской идеи» вполне очевиден. Ожидать от самодержавия Александра III служения какой-то «Все­ленской Церкви» все равно, что агитировать волков снабжать ягнят душистым горошком. Столь же утопичны проект Ф. М. Достоев­ского «единения во Христе» и толстовская проповедь «непротив­ления злу насилием». Жизнь показала, что не более реалистичны

 

¹ Соловьев В. С. Сочинения: в 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 592.