Імовірність. Середні значення фізичних величин. Функція розподілу

Дата добавления: 2014-12-06; просмотров: 679

Есть детский вопрос, который стесняются задаватъ литературоведы: почему поэт, начиная стихотворение, берет для него именно такой-то размер, а не иной? Как на все детские вопросы, на него очень трудно ответить.
Первый напрашивающийся ответ будет такой: значит, в звучании каждого размера есть что-то, от природы имеющее ту или иную содержательную окраску — хотя бы самую неопределенную, чисто эмоциональную. Иными словами, связь между метром и смыслом есть связь органическая. Такой ответ не раз давали сами поэты: например, в начале пути новой русской поэзии — Ломоносов, в конце — Гумилев. Ломоносов [1965, 486–494] в «Письме о правилах российского стихотворства» (1739) пишет. «Чистые ямбические стихи... поднимался тихо вверх, материи благородство, великолепие и высоту умножают. Оных нигде не можно лучше употреблять, как в торжественных одах… Очень также способны и падающие, или из хореев и дактилей составленные, стихи к изображению крепких и слабых аффектов, скорых и тихих действий быть видятся». Гумилев [1991, Ш, 31–32] в статье «[Переводы стихотворные]» (1919) пишет: «У каждого метра есть своя душа, свои особенности и задачи: ямб, как бы спускающийся по ступеням (ударяемый слог по тону ниже неударяемого), свободен, ясен, тверд и прекрасно передает человеческую речь, напряженность человеческой воли. Хорей, поднимающийся, окрыленный, всегда взволнован и то растроган, то смешлив, его область — пение. Дактиль, опираясь на первый ударяемый слог и качая два неударяемые как пальма свою верхушку, мощен, торжественен, говорит о стихиях в их покое, о

[9]

деяниях богов и героев. Анапест, его противоположность, стремителен, порывист, это стихии в движенье, напряженье нечеловеческой страсти. И амфибрахий, их синтез, баюкающий и прозрачный, говорит о покое божественно легкого и мудрого бытия». Мы видим: движение звука в метрической стопе здесь прямолинейно уподобляется некоторому душевному движению; любопытно, что ямб с хореем противопоставляются, с одной точки зрения, как восходящий и нисходящий размеры, с другой — наоборот.
Импрессионистические оценки такого рода по самому характеру своему не выдерживают критики: для любого метра могут быть представлены несчетные примеры, противоречащие объявленной характеристике. Поэтому стиховедение, хоть сколько-то притязающее на научность, в лице Г. Шенгели [1940, 24] вынуждено было заявить: «Любой размер может быть применен для любой тематики; указания “теории словесности” о “пригодности” или “непригодности” того или другого размера для той или иной темы — необоснованны и расходятся с практикой. Для собственного стихотворения лучше всего избирать тот размер, в который легче и свободней укладываются первые строки, первые фразы, которые желательно сказать». «Легче и свободней» — понятия относительные: легче и свободней всего любые фразы укладываются, как известно, в свободный стих, если же поэт вместо этого примеривает какие-то более строгие формы, значит, поиск более «подходящего» или менее «подходящего» размера все-таки происходит, только не в сознании, а в подсознании. Поэтому сам же Шенгели делает оговорку, в которой переходит от первого напрашивающегося ответа ко второму.
Второй напрашивающийся ответ будет такой: значит, в звучании каждого размера есть что-то, по привычке (а не от природы) имеющее ту или иную содержательную окраску. Иными словами, связь между метром и смыслом есть связь историческая. Шенгели продолжает [1940, 24–25]: «Кроме того, иногда поэт учитывает известную традицию в употреблении данного размера: так, например, Багрицкий в поэме “Дума про Опанаса”, изображая гражданскую войну на Украине, применил тот же размер, которым пользовался Шевченко, изображая в “Гайдамаках” также вооруженную борьбу украинских народных масс; тем самым Багрицкий напоминал читателю все те образы, которые он освоил при чтении Шевченка». В более поздней и подробной работе «Русское стихосложение» (не издано; цит. по: РГАЛИ, 2861, I, 76, л. 94–95) Шенгели останавливается на этом детальнее. «Поэт нередко, особенно работая над крупными вещами, учитывает из-

вестную традицию в применении данного метра, учитывает положительно (следуя ей) или отрицательно (отвергая ее). Так. драматические произведения в стихотворной форме в XVIII в писались особым видом 6-ст. ямба… и этот метр был традиционен; после пушкинского “Бориса Годунова” для стихотворных драм стал традиционен 5-ст. ямб, но нерифмованный, “белый”. Лермонтовская “Песня про купца Калашникова” и брюсовское “Сказание о Петре разбойнике” написаны тем стихом, который применялся в старинных народных былинах. Сюжетные баллады, как “Песнь о вещем Олеге” Пушкина или “Баллада об арбузах” Багрицкого, согласно традиции романтической баллады, написаны сочетанием 3- и 4-стопных строк; то же сделал и Маяковский, говоря о балладе в начале поэмы “Про это”. В основе использования традиционных для данной темы или для данного жанра метров обычно лежит стремление напомнить читателю те образы и переживания, которые связаны с прочитанными ранее произведениями сходного типа, и тем усилить впечатление от данной вещи... Традиционность того или иного метра порою <даже> препятствует его применению для той или иной темы. Например, гекзаметр... настолько “сросся” с образами и тематикой древнегреческих и латинских поэм, что применение его для современной тематики затруднительно — и не потому что он “не годится” сам по себе, а потому что связанные с ним ассоциации будут тормозить проникновение читателя в ход мыслей и переживаний современного поэта», [ср. Постоутенко 1993].
Здесь можно напомнить об одном эксперименте, оставшемся почти незамеченным. В 1978 г. были опубликованы результаты опыта по машинному сочинению стихов [Кац 1978]: в машину был вложен словарь «Камня» О. Мандельштама и правила сочетания этих слов в стихи; машина выдала 21 отрывок разных стихотворных размеров (от 4 до 12 строк). Казалось бы, заданный словарь должен был обеспечить хотя бы отдаленное ощущение близости получающихся текстов к поэтике Мандельштама Этого не произошло. Вот примеры: Умирающий — в смятеньи. Вновь как тень, огни дрожат, Вновь над бездною движенья — Где-то далека душа… Крик смертельный рядом, зыбкий, Тлели в хрустале глаза, Шелест мечется с улыбкой, Где-то в чаще небеса. Или: Стань покорно горе. Томно тишь летит И прозрачно море Тайно шелестит. И бежит земная Незаметно тень: Медленно лесная Славит влажный день. Конечно, главная причина несходства — в семантической разлаженности получающихся строчек, напоминающей скорее о поэтике Хлебникова или Бурлюка. Но существенно и то, что приведенные примеры сложены 4-ст. и 3-ст. хореем, нехарактерными для Мандель-

штама; поэтому первый пример легче представить вышедшим из-под пера, скажем, молодого Блока, а второй — молодого Брюсова. Для впечатления от стихотворного текста ритм оказывается важнее, чем словесное наполнение. С. М. Бонди рассказывал о проекте постановки «Бориса Годунова», где одинокий монолог Григория «Что за скука, что за горе наше бедное житье!» был передан хору пьянствующих чернецов только потому, что 8-ст. хорей звучал очень уж соблазнительно-разгульно.
Заметим оговорку, сделанную Шенгели: «особенно работая над крупными вещами». Действительно, в крупных вещах традиционность стихотворных размеров всего ощутительнее, и число примеров здесь можно долго умножать. Всякая поэма, написанная терцинами, будет неминуемо вызывать воспоминания о «Божественной комедии» Данте; написанная 4-ст. ямбом с вольной рифмовкой, — о романтической поэзии пушкинского и лермонтовского времени вообще; написанная 4-ст. ямбом с парной мужской рифмовкой — конкретнее, о «Шильонском узнике» и «Мцыри»; написанная 4-ст. хореем с женскими нерифмованными окончаниями — о «Калевале» и «Гайавате» (а будь это короткое стихотворение, скорее вспомнился бы Гейне), и так далее. Мало того, можно сказать, что это относится не только к цельным длинным вещам, но и к вереницам единообразных коротких вещей. Всякое стихотворение, написанное в форме сонета, с такой же отчетливостью вызывает воспоминания обо всех сонетах мировой литературы; то же относится и к рондо, и к другим твердым формам. Но действует ли это объяснение — семантика «от привычки» — для небольших лирических стихотворений в неканонизированных формах?
Разрозненные наблюдения на этот счет стали собираться еще с 1910–1920-х годов: у Б. Томашевского в замечаниях о Пушкине (потом они срослись в классическую статью «Строфика Пушкина» [Томашевский 1959, 202–324], у Б. Эйхенбаума — о Лермонтове, у К. Чуковского — о Некрасове, у И.Н. Розанова — о самых различных поэтах. Первая кристаллизация их в теоретический тезис происходит у Р. Якобсона в статье 1937 г. о поэтике К. Г. Махи [Якобсон 1979, 465–466]. Якобсон обратил внимание на русский 5-ст. хорей: он выстроил в ряд три заведомо перекликающиеся стихотворения — «Выхожу один я на дорогу...» Лермонтова, «Вот бреду я вдоль большой дороги…» Тютчева и «Выхожу я в путь, открытый взорам…» Блока (впервые эту перекличку отметил еще О. М. Брик; см.: Шапир 1991, 37), — подкрепил их фрагментами из «Вавилы и скоморохов» в начале, из Есенина («До свиданья, друг мой, до свиданья…») и Поплавского («… Скоро ли

ты перестанешь быть?») в конце, и сделал вывод: для этой традиции («цикла») русского 5-ст. хорея характерны динамическая тема дороги в сочетании со статической темой безнадёжного скорбного одиночества и смертного ожидания. «Метр сам по себе приобретает смысл. Отдельные метры имеют в поэтический традиции каждый свою потенциальную символику..., природные и традиционные склонности метра». Заметим эту колеблющуюся неоднозначность: «природные и традиционные склонности метра», — наряду с несомненной традицией, в которую выстраиваются стихи от Лермонтова до Поплавского, Якобсон хотел бы усмотреть в них и некоторую «природную склонность» метра: неровный ритм русского 5-ст. хорея (асимметричный стык сильных ударений на II и III стопах) «делает этот ритм особенно пригодным для темы взволнованной ходьбы». Так в самой передовой лингвистике XX в. вдруг оживает старинное ломоносовское желание найти «природную» семантическую склонность того или другого размера.
Замечания Якобсона, сделанные в статье на совсем другую тему, по-чешски, в малодоступном издании, долго оставались без внимания. Их развил, дополнил, систематизировал и представил как самостоятельную научную проблему К. Тарановский в статье «О взаимодействии стихотворного ритма и тематики» [Тарановский 1963], очень расширив сопоставительный материал («Шла в лесу толпа бродяг бездомных...» Мережковского, «Гул затих. Я вышел на подмостки...» Пастернака, «Выходила на берег Катюша...» Исаковского, стихи Бунина и мн. др.). С этого и начинается современная разработка темы «метр и смысл». Ключевым понятием исследования становится термин «экспрессивный ореол» или «семантический ореол» стихотворного размера. У этого понятия своя причудливая история, прослеженная М. Шапиром [1991]: само слово «ореол» возникает у Б. Томашевского [Томашевский 1959, 20]: «Каждый размер имеет свой “ореол”, свое аффективное значение»; эпитет «экспрессивный» появляется в парафразе В. Виноградова [Виноградов 1959, 28, без ссылки на источник]: «Все стихотворные размеры в какой-то мере выразительны, и выбор их не безразличен. Каждый размер имеет свой экспрессивный “ореол”, свое аффективное значение»; вслед за этим об «экспрессивно-тематическом» ореоле говорит Л. Маллер [1970], об «идейно-тематическом» ореоле — О. Федотов
Эпитет «семантический» ненамеренно возник уже в наших работах, продолжавших Тарановского [Гаспаров 1979, 284], но, кажется, прижился в большей степени. Колебание между двумя эпитетами понятно: иногда на первый план выступают предмет-

ные, иногда — эмоциональные характеристики содержания, ассоциативно связанного с тем или иным размером.
Можно было бы ожидать, что «взаимодействие стихотворного ритма и тематики», продемонстрированное Тарановским, найдет живой отклик в современной советской науке. Но реакция оказалась неожиданной. Официальная наша критика часто упрекала стиховедов в том, что они занимаются лишь формой стиха, не связывая ее с содержанием. Казалось бы, работа Тарановского устанавливала именно такую связь. И тем не менее, она была встречена с неприязнью. Возражения обычно имели поверхностный вид: во-первых, есть много стихотворений, написанных 5-ст. хореем, в которых темы пути нет, а во-вторых, есть много стихотворений, написанных другими размерами, в которых тема пути есть; стало быть, о связи формы и содержания здесь говорить нельзя. (Ответ на эти возражения будет предложен в этой книге далее.) Лишь изредка предпринимались попытки глубже обосновать органическое понимание единства стиха [Мерлин 1979 — через психофизиологический «тонус организма», 1987 — через образные понятия «энергетика» и «внутренний метр»; ср.: Маллер 1992]. Но за ними стояли серьезные методологические предпосылки.
Работа Тарановского исходила из понятий структурализма: литературное произведение представляет собой несколько уровней строения (начиная от фоники и метрики и кончая образным и идейным строем), на каждом уровне действуют свои автономные законы, а некоторые более общие законы действуют на всех уровнях и связывают их воедино. Господствовавшая в советском стиховедении концепция (наиболее глубоким теоретиком которой был Л.И. Тимофеев, а наиболее громким — Б.П. Гончаров) выдвигала против этого понятие целостности литературного произведения: идейный строй произведения находит выражение в лирическом характере, характер — в переживании, переживание — в интонации, интонация — в ритме и других элементах стиховой формы; таким образом, стих (как и все иное) в конечном счете определяется неповторимостью его конкретного содержания. Говорить о том, что метр стихотворения несет какую-то смысловую нагрузку, завещанную другими стихотворениями других поэтов и эпох, а не диктуемую однозначно идейно-эмоциональным содержанием данного стихотворения, было для сторонников такого взгляда решительно недопустимо. Как объяснить, что сотни поэтов, выражая тысячи оттенков мыслей и чувств, предпочитали укладывать их, например, в предельно единообразную форму сонета, — от таких вопросов теоретики это-

го направления уклонялись. Кажется, только Л.В. Щерба с вышедшей из моды честностью писал о разбираемом им стихотворении Пушкина «Воспоминание»: «...Что касается самого ямба, то мне неясен его смысл. …я не могу представить пьесу Пушкина, например в хореях» [Щерба 1957, 37]. (Именно этот «смысл» стихового строя мы постараемся сделать понятнее в нашей книге, как Щерба сделал понятнее смысл языкового строя стихотворения.)
Противостояние структурного и «целостнического» подхода к семантике метра напоминало до некоторой степени то противостояние исторического и органического понимания связи метра и смысла, с которого мы начали наш разговор. «Целостнический» подход понимал единство произведения как органическое, структурный — как историческое Второе понимание шире первого: структурализм не отрицает органической связи между элементами произведения, он лишь ограничивает круг ее действия. Органическая связь — это та, которая существует между элементами одного уровня: образного, языкового или стихового. Если в 4-ст. ямбе усиливается ударность первой стопы, то слабеет ударность второй стопы, и наоборот, — вот пример органической связи двух явлений. Историческая связь — это та, которая существует между элементами разных уровней: стихом и языком, стихом и образным строем. Один и тот же предмет обозначается словами «уста» и «губы», одна и та же фраза может быть изложена 4-ст. ямбом или 4-ст. хореем, но для поэта небезразлично, какое выбрать слово и какой размер. Почему? Потому что в исторической практике слова эти привыкли сосуществовать с разными стилями, а размеры эти — с разными жанрами и темами; избрать такое-то слово или размер — уже значит подсказать читателю целую сеть смысловых ассоциаций, тянущихся за ними. Одни из них крепче, другие слабей, но все они значимы и для писателя и для читателя. Замыкаясь в анализе «целостности» литературного произведения, мы рискуем отсечь эти ассоциации и тем самым обеднить его содержание.
Благодаря М.М. Бахтину, модным стало понятие «чужое слово»: ни один пишущий не изобретает свои слова сам, он получает их из рук предшественников, со следами прежних употреблений, и успех пишущего зависит от того, насколько он сумеет использовать эти следы предшественников для достижения собственной цели. Точно так же и стихотворный размер, за редчайшими исключениями, бывает только «чужим», только воспринятым от предшественников. Если бы Пушкин создал 4-ст. ямб «Руслана и Людмилы» специально для этой поэмы, мы могли бы

выводить его особенности прямо из ее содержания. Но 4-ст. ямб, с которым имел дело Пушкин, сложился задолго до того, на другом материале и с другими установками; многие его особенности были для «Руслана» безразличны, многие другие были важны именно в силу связанных с ними содержательных ассоциаций. Это — обычная форма функционирования механизма историко-культурной преемственности. Мы часто употребляем метафорические выражения «память слова», «память жанра» и пр. — с таким же правом мы можем говорить и о «памяти метра», которая тоже есть частица «памяти культуры».
Сопротивление со стороны «целостнического» направления надолго задержало распространение идей Р. Якобсона и К Тарановского в русском стиховедении. Изучение семантических ореолов стихотворных размеров не запрещалось, но и не поощрялось; а изучение это — трудоемкое и кропотливое, и это также скорее отпугивало, чем привлекало многих исследователей. Так и оказалось, что на протяжении более двадцати лет почти единственным, кто занимался проблемой «метр и смысл», был пишущий эти строки. Цель этой работы была одна: продемонстрировать на как можно более широком материале, что семантические ореолы стихотворных размеров существуют, возникают, эволюционируют, взаимодействуют.
Говорить о каких-нибудь законах этого возникновения, эволюции, взаимодействия казалось нам преждевременным; мы бережно отмечали всё, что нам представлялось намечающимися закономерностями, но к поспешным обобщениям не стремились. Всякая наука начиналась когда-то как искусство: один и тот же опыт получался у хорошего экспериментатора и не получался у слабого. Только когда Галилей внес точные подсчеты в физику, а Лавуазье — в химию, эти отрасли знаний стали науками. Изучение ритма стиха давно освоило точные методы и стало самой научной областью филологии; изучение семантики еще очень далеко от точных методов и вынуждено довольствоваться не доказательностью, а убедительностью. В разрыве между этими крайностями нам и приходилось составлять громоздкие центоны, образующие большую часть этой книги.
Мы сказали, что стремились работать «на как можно более широком материале» — чтобы показать связь метра и смысла прежде всего в массовом сознании культуры (как у поэтов, так и у читателей). Отсюда наше повышенное внимание к эпигонской поэзии, массовой песне, детским стихам. Конечно злесь более, чем где-нибудь, следует помнить предостережение, сделанное когда-то Б. Томашевским по поводу «Байрона и Пушкина»

В. Жирмунского: «Вообще, изучение бездарных виршеплетов, которому посвящена почти половина книги... более относится к общественно-литературной патологии как форма графомании, чем собственно к истории литературы. От этого не спасут никакие методологические введения...» (Русский современник. 1924. № 2. С. 298). Честно признаемся, что работа с эпигонской поэзией, возможность посмотреть на русскую поэтическую культуру с такой внешней точки зрения, где теряется разница между Фетом и Ф. Миллером, доставляла нам удовольствие. Работать нам пришлось в последние десятилетия советского силлабо-тонического истеблишмента, накануне нынешнего кризиса, создающего в поэзии новые стереотипы отношений метра и смысла, и эта роль «мертвого, хоронящего своих мертвецов», казалась нам историко-гигиенически полезной.
Результаты наших работ публиковались отдельными статьями; теперь, дополненные и систематизированные, они составили эту книгу. Нам очень хотелось бы представить читателю готовую теорию семантики стиха, хотя бы в самом грубом наброске, а весь накопленный материал использовать как иллюстрации к ней. Но этого не получилось: вероятно, эта молодая отрасль стиховедения еще не доросла до таких системных обобщений. Все, что мы можем, — это предложить читателю повторить наш путь, познакомиться с материалом и самостоятельно убедиться, можно ли на его основе говорить о метре как носителе семантики. Кто спешит перейти от материала к выводам, тот может ограничиться просмотром заключительных частей каждой главы и «Заключения» к книге в целом.
В книге девять глав, расположенных приблизительно в той последовательности, в какой велась работа. Первые главы, о 4-ст. хорее с окончаниями ДМДМ и о 3-ст. хорее с окончаниями ЖМЖМ («Ах! почто за меч воинственный...» и «Горные вершины...»), имеют главной целью чисто количественный охват материала — все стихи этих размеров, которые удалось найти сперва в двух больших книжных сериях, а потом во всей русской поэзии вообще. Следующие три главы рассматривают семантику объектов разного масштаба: сперва метра (3-ст. ямба, «В минуту жизни трудную...»), потом размера (3-ст. амфибрахия, «По синим волнам океана…»), потом разновидности размера (4-3-ст. хорея с окончаниями ЖМЖМ, «Спи, младенец мой прекрасный...»), последние три главы пытаются поставить более широкие проблемы: охватить размер, настолько массово употребительный, что на первый взгляд он кажется нейтральным (4-ст. хорей, «На воздушном океане…»), вникнуть в те детали ритма, от которых зави-

сит семантический ореол размера (гексаметр, «Это случилось в последние годы могучего Рима...»), промоделировать само понятие семантического ореола и вписать семантическую историю русского стиха в семантическую историю европейского стиха (5-ст. хорей, «Выхожу один я на дорогу...»). Разделы о 4-ст. ямбе ДМДМ и о 4-ст. дактиле ДДДД («По вечерам над ресторанами...» и «Тучки небесные, вечные странники...») служат на этом фоне лишь занимательными отступлениями. Почему большинство разделов озаглавлены стихами Лермонтова, а не иного поэта, читателю станет ясно, когда он прочтет всю книгу.
Работа эта велась много лет, за это время появлялись новые издания старых поэтов, которые мы не всегда успевали учесть: поэтому приходится просить прощения за то, что в списках источников, приложенных к каждой главе, ссылки делаются подчас на разные издания. Мы включили в эти списки — для полноты картины — также и некоторые стихотворения, в тексте не цитируемые и не упоминаемые.
Эту книгу я хотел бы посвятить светлой памяти Кирилла Федоровича Тарановского, которому она обязана своим возникновением.

<...>
Розанов 1941 — Розанов И. Н. Лермонтов в истории русского стиха // Литературное наследство. 43/44. С. 425–468.
Руднев 1971 — Руднев П.А. Метр и смысл // Metryka slowianska. Wroclaw. S. 77–88.
Руднев 1977 — Руднев В.П. Трехстопный ямб Д. Самойлова // Сб. трудов СНО филологического факультета (ТГУ): Русская филология. 5. Тарту. С. 109–118.
Русское стихосложение 1979 // Русское стихосложение XIX в.: Материалы по метрике и строфике русских поэтов / Под ред. М. Л. Гаспарова, М. М. Гиршмана, Л. И. Тимофеева. М.
Соколов 1955 — Соколов А.Н. Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX в. М.
Тарановский 1953 — Тарановский К. Руски дводелни ритмови. Београд.
Тарановский 1963 — Тарановский К. О взаимодействии стихотворного ритма и тематики // American Contributions to the 5th International Congress of Slavists. Vol. I. The Hague. P. 287–322.
Томашевский 1959 — Томашевский Б.В. Стих и язык. М.
Тренин 1937 — Тренин В. В «мастерской стиха» Маяковского. М.
Тынянов 1977 — Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы, кино. М.
Факкани 1989 — Mimo zhizni: Su Novogodnee di Marina Cvetaeva e la pentapodia trocaica cvetaeviana. Padova.
Федотов 1977 — К вопросу о семантике метра в лирике А. Блока (становление идейно-тематических ореолов ямба в циклах II книги) // Метод, стиль, поэтика русской литературы XX в. Вып. 11. Владимир. С. 100–130.
Франк 1980 — Frank H.J. Handbuch der deutschen Strophenformen. München; Wien.

ТЕРМИНЫ

ПРИВИЛЕГИРОВАННЫЙ ПОКУПАТЕЛЬ –человек, зарегистрированный в Компании Faberlic, имеющий свой регистрационный номер и право приобретения продукции со скидкой.

КОНСУЛЬТАНТ – привилегированный покупатель, начавший участвовать в Маркетинг-плане Компании Faberlic.

РЕГИСТРАЦИОННЫЙ НОМЕР – уникальный номер, присваиваемый каждому КОНСУЛЬТАНТУ при регистрации в Компании.

НАСТАВНИК – тот, кто пригласил КОНСУЛЬТАНТА к сотрудничеству с Компанией и помог ему организовать работу. КОНСУЛЬТАНТ становится НАСТАВНИКОМ для тех, кого лично привлекает к сотрудничеству с Компанией.

КОНСУЛЬТАНТ ПЕРВОГО УРОВНЯ – тот, кого вы лично пригласили к сотрудничеству с Компанией.

КОНСУЛЬТАНТ ВТОРОГО УРОВНЯ – КОНСУЛЬТАНТ, приглашенный к сотрудничеству с Компанией вашим КОНСУЛЬТАНТОМ ПЕРВОГО УРОВНЯ.

СТРУКТУРА – бизнес-организация, состоящая из КОНСУЛЬТАНТОВ, привлеченных к сотрудничеству с Компанией лично вами и вашими КОНСУЛЬТАНТАМИ. Размер СТРУКТУРЫ не ограничен.

БАЛЛ (Б) – единица измерения, которая используется при подсчетах результатов работы КОНСУЛЬТАНТА. Она соответствует определенному объему приобретенной продукции. БАЛЛЫ начисляются КОНСУЛЬТАНТУ на его уникальный РЕГИСТРАЦИОННЫЙ НОМЕР. Компания оставляет за собой право вносить изменения в стоимость БАЛЛА для расчета ОБЪЕМНОЙ СКИДКИ.

РАСЧЕТНЫЙ ПЕРИОД (КАМПАНИЯ) – период действия одного каталога, устанавливаемый Компанией.

ЛИЧНЫЙ ОБЪЕМ (ЛО) – объем продукции, лично приобретенной КОНСУЛЬТАНТОМ в РАСЧЕТНОМ ПЕРИОДЕ. Рассчитывается в БАЛЛАХ и рублях.

ОБЪЕМ ПРОДАЖ (ОП) – объем приобретенной за РАСЧЕТНЫЙ ПЕРИОД продукции. Рассчитывается в БАЛЛАХ и рублях.

ЛИЧНАЯ ГРУППА (ЛГ) – часть вашей СТРУКТУРЫ, состоящая из всех КОНСУЛЬТАНТОВ, привлеченных к сотрудничеству с Компанией лично вами и вашими КОНСУЛЬТАНТАМИ, за исключением тех КОНСУЛЬТАНТОВ (и их СТРУКТУР), чей ГРУППОВОЙ ОБЪЕМ (ГО) соответствует 23% ОБЪЕМНОЙ СКИДКЕ (ОС).

ОБЪЕМ ЛИЧНОЙ ГРУППЫ (ОЛГ) – сумма ЛИЧНЫХ ОБЪЕМОВ (ЛО) КОНСУЛЬТАНТОВ вашей ЛИЧНОЙ ГРУППЫ (ЛГ) и вашего ЛИЧНОГО ОБЪЕМА (ЛО) в РАСЧЕТНОМ ПЕРИОДЕ. Рассчитывается в БАЛЛАХ и рублях.

ГРУППОВОЙ ОБЪЕМ (ГО) – сумма ЛИЧНЫХ ОБЪЕМОВ (ЛО) КОНСУЛЬТАНТОВ всей вашей СТРУКТУРЫ (включая нижестоящие 23% Группы) в РАСЧЕТНОМ ПЕРИОДЕ. На основании ГРУППОВОГО ОБЪЕМА (ГО), выраженного в БАЛЛАХ (Б), определяется процент ОБЪЕМНОЙ СКИДКИ (%ОС) (от 3% до 23%).

ОБЪЕМНАЯ СКИДКА (ОС) – размер вознаграждения, начисленного лично вам в зависимости от ОБЪЕМА ПРОДАЖ (ОП). Ваша объемная окидка — это ОС за ваш личный лбъем плюс разница между % вашего уровня ОС и уровня ОС КОНСУЛЬТАНТОВ вашей ЛИЧНОЙ ГРУППЫ (ЛГ).

ДИРЕКТОР – КОНСУЛЬТАНТ, выполнивший условия квалификации на присвоение данного звания. Звание Директора присваивается на один год (17 расчетных периодов).

КВАЛИФИКАЦИЯ –выполнение КОНСУЛЬТАНТОМ условий присвоения звания ДИРЕКТОР и выше.

ОТКРЫТАЯ КВАЛИФИКАЦИЯ –выполнение КОНСУЛЬТАНТОМ условий присвоения звания ДИРЕКТОР и выше хотя бы в одном РАСЧЕТНОМ ПЕРИОДЕ.

ЗАКРЫТАЯ КВАЛИФИКАЦИЯ –выполнение КОНСУЛЬТАНТОМ условий присвоения звания ДИРЕКТОР и выше 8 РАСЧЕТНЫХ ПЕРИОДОВ из последних 17.

КВАЛИФИКАЦИОННЫЙ БОНУС (ЕДИНОВРЕМЕННАЯ ВЫПЛАТА) –вознаграждение, начисляемое Компанией КОНСУЛЬТАНТАМ за достижение новых званий, начиная со звания ДИРЕКТОР.

БОНУС БЫСТРЫЙ СТАРТ –дополнительное вознаграждение, начисляемое в виде двойного КВАЛИФИКАЦИОННОГО БОНУСА Компанией КОНСУЛЬТАНТАМ, достигшим в короткие сроки звания ДИРЕКТОР, Старший ДИРЕКТОР и Серебряный ДИРЕКТОР. ДИРЕКТОРСКИЙ БОНУС –дополнительное вознаграждение, начисляемое Компанией по результатам работы вашей структуры. Условия бонуса для России и стран СНГ разные.

БОНУС РАЗВИТИЯ –дополнительное вознаграждение, начисляемое Компанией КОНСУЛЬТАНТАМ в звании Бриллиантовый ДИРЕКТОР и выше за прирост Директорских званий.

БРИЛЛИАНТОВАЯ ВЕТВЬ –ветвь КОНСУЛЬТАНТА вашей структуры, в которой на одном из уровней есть Бриллиантовый ДИРЕКТОР.

ЭТИЧЕСКИЙ КОДЕКС КОМПАНИИ – это правила работы и нормы поведения, которым должен следовать каждый КОНСУЛЬТАНТ.

СЕМЕЙНЫЙ КОНТРАКТ –регистрация на 1 номер двух родственников, один из которых является первым Держателем номера, другой – вторым Держателем номера. В СЕМЕЙНЫЙ КОНТРАКТ могут быть внесены супруги или прямые близкие родственники.