Принципи організації та діяльності органів державної влади

Дата добавления: 2015-10-19; просмотров: 1703

«Не желаете ли, добрые люди послушать прекрасную повесть о любви и смерти? Это повесть о Тристане и королеве Изольде...» Четырнадцать веков назад они уже были легендой. Незапамятные времен передавались из уст в уста, из поколения в поколение предание о «Гнетущих узах все выстрадавшей любви»[4], соединивших королевну с далекого северного острова и первого воина Шотландии. Менялись рассказчики, имена героев, времена и страны (уже не только по-ирландски, но и по-английски, по-французски, по-испански, по-итальянски, по-немецки и по-польски рассказали и записали эту историю). В повествование входили все новые персонажи, рожденные фантазией очередного автора; являлись новые великаны, драконы и морские чудовища — предлоги к новым подвигам; неисчислимо множились испытания, уготовленные героям, но одно оставалось неизменным — любовь, соединившая их в жизни и в смерти. Эти образы всегда будут рядом — как Лейли и Меджнун[5], Фархад и Ширин[6], Ромео и Джульетта.

Я включила эту главу в свой доклад, потому что образ женщины и мистического в понимании средневекового человека (а именно автора) неразрывно связаны между собой. Поэтому я считаю очень важным отметить это в своей работе.

В истории Тристана и Изольды, возможно самой печальной из всех, есть и безумие Меджнуна, и трагическая вина Зигфрида, не для себя завоевашего Брюнгильду, и безоглядное счастье веронских влюбленных. Недолгое и запретное счастье Ромео и Джульетты безоблачно — разлад есть между ними и окружающим миром, не не между влюбленными. Они ни на минуту не усомняются в своей правоте. Им дано счастье согласия между собой. Напротив, в легенде о Тристане и Изольде. Аналогично, их любовь изначально запретна. На ней и церковный запрет, и государственный, и королевский, но это не самое тяжелое. Влюбленных медленно убивают другие запреты — кровь Морольда, пролитая Тристаном, доверие обманутого Марка, любовь Изольды Белорукой. Самое тяжелое для двух любящих сердец — гнетущее чувство вины, растущий с каждой главой внутренний, моральный запрет. Ромео и Джульетту разлучают, Тристан и Изольда расстаются, пусть не по доброй, но все-таки по своей воле. Трижды откажется Тристан от Изольды: когда отвоевав ее, отдаст в жены королю Марку; когда покинув лес Моруа, вернет королеву во дворец; когда женится на чужой земле на Белорукой Изольде. С каждым шагом и словом запреты героев множатся, а после суда и изгнания они уже не воспринимаются в отдельности, а сливаются в один большой запрет — жить. Тогда, впервые не терзаясь и не колеблясь, герои сами избирают свою смерть. В этом, быть может впервые, они всецело свободны.

Полюбив, они уже виновны. Изольда перед памятью Морольда, Тристан — перед королем Марком, заменившем ему отца. И друг перед другом они чувствуют свою вину — им тягостен не столько долг, сколько боль, которую причиняет их любовь другому, доброму и близкому человеку. Главные герои не могут переступить через чужое горе, не могут забыть о чужой боли, каждый берет эту невольную вину на себя, тем только усугубляя вину, которая сколько бы ни разделяла — не разделит, как не смогла разделить их могила. Снова и снова они нарушают запрет — и не от слабости, не в порыве. Вопреки всему в них живет твердая убежденность в своей правоте и в том, что их любовь имеет право на существование. Разлучаясь, Тристан спрашивает королеву: «Но если ты когда-нибудь увидишь перстень из зеленой яшмы, исполнишь ли ты то, о чем через него я у тебя попрошу?» Тогда Изольда отвечает: «Да, ты это знаешь: если я увижу перстень из зеленой яшмы, ни башня, ни крепкий замок, ни королевский запрет не помешают мне исполнить волю моего милого, будет ли то безумно или мудро»[7]. И верность этой любви, как бы ни мучали они себя, в них сильнее чужого права и собственного долга, сильнее всего на свете: «Как мы вероломны,— то есть: — как сами себе верны».

Это миф о любви, которая сильнее смерти, о вине любимого и любящего перед нелюбимым, это миф о вечном возвращении Тристана («Долго томился он вдали от нее, но однажды решил снова повидать ее, готовый на то, чтобы она снова велела слугам позорно избить его. Он знал, что вдали от нее его неизбежно и скоро постигнет смерть; так уж лучше умереть сразу, чем умирать медленно, каждый день»)[8] и о горьком счастье королевы, о великодушии и жестокости короля Марка. И есть в легенде еще один герой — судьба, море. В этой прекрасной, вольной и суровой стихии воплощена судьба героев. Море — их мука и спасение. Каждый раз влюбленных разделяет море. Через море переправляется Тристан, чтобы повидать возлюбленную. Горька их любовь, суровая и вольная, как море. Эти слова — любовь, горечь и море — по-французски созвучны: amour, amertume, mer. За безвестными французскими поэтами их рифмуют все авторы французских поэтических переложений легенды. Но есть в каждом из этих созвучий еще один отзвук: morte — смерть. Всегда морем напоминает о себе судьба. Когда заносит ладью раненого и умирающего Тристана к берегам земли Изольды. Когда на корабле, отделенные ото всей земли морем, они по роковой ошибке выпьют волшебный любовный напиток, сотворенный матерью Изольды для нее и короля Марка. Когда буря едва не погубит корабль Изольды, спешащей к Тристану, чтобы умереть рядом с ним: «Пусть же Господь позволит мне исцелить тебя или нам вместе умереть одной мукой!» Море — судьба, море — смерть, которая соединит их или разделит.

Легенду о Тристане и Изольде сложили кельты, древнейшее население Британских островов, в VII веке. Записей той поры не сохранилось, но поздние записи ирландских саг и валлийского эпоса пронизаны отзвуками легенды о любви королевского сына Дростана и Эссилт, жены короля Марка, правившего Корнуэльсом в VI веке. Его замок Тинтажель действительно высился на Корнуэльском берегу — доныне сохранились его руины. И родина Тристана Лоонуа, и лес Моруа тоже реальность, они расположены в южной Шотландии. Не только старинные названия и имена уводят в седую древность — о ней говорят и мелочи древнего быта, упоминаемые в легенде. Согласно кельтскому обычаю, детей отдавали на воспитание брату матери — во многих обработках легенды Тристана воспитывает король Марк. И корону наследовал сын сестры короля — так Марк предполагал передать корону Тристану. Сожжение на костре — принятая у древних кельтов казнь за супружескую измену. Согласно этому закону, которого у других народов не было, король Марк приговаривал любовников к костру. Стружки, пущенные вниз по ручью, — старинный кельтский способ передавать известие. В кельтских поселениях издавна строили дома так, чтобы через жилые помещения протекала вода. Ручей течет в покоях Изольды, и Тристан, пуская стружки по воде, зовут королеву на свидание. Но главное в другом — легенда о Тристане и Изольде впитала мифологию древних кельтов.

Воспитанные на античной мифологии, мы легко узнаем в легенде ее отголоски. Например, Морольд, берущий дань юношами и девушками, как чудовище Минотавр. Или уговор Тристана и Каэрдина о цвете парусов и ложь Изольды Белорукой о черном парусе напоминает историю гибель Эгея, отца Тезея. А золото волос Изольды вызовет в памяти золотой убор Афродиты и золотой венок Ариадны. Тристана, так же как и Одессея, вернувшегося домой после долгих странствий, узнает только собака. Античные мотивы в легенде — не поздние заимствования, как утверждает Н.Малиновская[9]. К VII веку кельты успели усвоить основы классической средиземноморской кульутры. Этот недавний культурный слой лег поверх исконного древнейшего мифологического слоя, из которого, собственно, и выросла легенда о Тристане и Изольде.

Для того чтобы уловить мощное трагическое звучание легенды, необходимо разобраться в мифологических образах. То, что сегодня может показаться красноречивым изыском или описательной деталью, на деле в древности воспринималось как ясное сообщение, исполненное глубокого смысла, — как предсказание. Легенда наполнена тайными знаками.

«В тот миг в открытое на море окно влетели две ласточки, строившие себе гнездо, и стали биться друг с другом. Потом, внезапно испугавшись, они улетели, но одна из своего клюва выронила длинный женский волос тоньше шелка, сиявший, как солнечный луч. Подняв его, Марк позвал баронов и Тристана ...»[10] Ласточки, обронившие золотой волос Изольды Ирландской — не просто вестники о далекой красавице, это первые вестники судьбы. В одной из саг Ирландскому герою попадается Кухулину являются ласточки, соединенные искусно сплетенной звенящей серебряной цепочкой. Это знак, что лизится его смерть. В другой саге к умирающему приходит вестник со звенящей серебрянной ветвью — ее звон зачаровывал, освобождая сердце от боли. Так звали в Страну Блаженства, в страну смерти, где не знают обмана и горя, где серебрянная трава на полянах и сады, в которых растут чудесные деревья с волшебными плодами, дарующими вечную молодость. У Страны Блаженства есть еще одно название — остров Авалон, остров яблок[11]. И в легенде о Тристане и Изольде ласточки с золотым волосом вовсе не сказочный предлог к поискам далекой красавицы, но первое прдзнаменование, первая весточка о Стране Блаженства, знак смерти.

Еще раз напомнит о Стране Блаженства подарок Тристана королеве — собачка Пти-Крю с волшебным бубенцом, тихий звон которого утолял все печали. Во Франции при королевских дворах любимую собачку королевы отличали серебряным бубенцом. Собачка с таким бубенцом выткана у ног королевы на гобелене «Дама с единорогом». В легенде о Тристане и Изольде эта достоверная деталь средневекового быта исполнена особого смысла. Это второе предсказание. Серебряный бубенец — не дар любмого, а заклятие, зов.

В третий раз, уже без иносказаний, заговорит о Стране Блаженства Тристан-Юродивый: «Настанет час, когда я уведу королеву наверх, туда, где реет между небом и облаком сияющий стелкянный замок, пронизанный закатным солнцем, колеблемый западным ветром. Туда … Солнце пронизывает его своими лучами, ветры не могут его поколебать; туда понесу я королеву, в хрустальный покой, цветущий розами,сияющий утром, когда его освещает солнце, … где не старятся и не вспоминают»[12]. В последнюю встречу Тристан говорит Изольде об этой стране, но первая их встреча так же отмечена этим знаком. После битвы с Морольдом раненый Тристан уплывает из Корнуэльса в ладье без весел и парусов — так древнеирландские герои отправлялись в Страну Блаженства. Земля Изольды и вправду станет для Тристана Блаженным островом, где ждет его смертельная опасность, битва, исцеление и единственная назначенная ему в жизни любовь.

Любовь для древних кельтов — магические оковы, заклятье, судьба, уклониться от которых постыдно и невозможно. Не мужчина — женщина изначально знает судьбу и потому властвует над миром. Ей, целительнице и колдунье, ведомы тайные знаки и волшебные травы. Темной, умом непостигаемой силой наделила кельтская народная фантазия женщину. Именно она во всех ирландский сказаниях выбирает, велит, заставляет, наконец, издевается над мужчиной, колдует и властвует. Он же противится судьбе и власти над собой, не решается ни отступиться, ни сжечь корабли. Но до поры — до заклятья. Ирландка могла наложить гейс — заклятье, которого нельзя не исполнить. Стоило трижды произнести гейс, как он становился единственным законом, и не существовало больше ни долга, ни обычая, никаких других священных уз, кроме этих — «Гнетущих уз все выстрадавшей любви».

Так, Дейдре[13], героиня ирландской саги об изгнании сыновей Уснеха, заклинает Найси: «Позор и насмешка на уши твои, если ты не уведешь меня с собой!» А он обнял ее — это все видели и спросил: «Знаешь ли ты, что теперь не расстаться нам ни в жизни, ни в смерти? Гибели ты обрекла нас словом неразумным, и нет нам иных дорог, а этот путь — без возврата!»

Изгнание, бегство в чужие края, испытания клятвой, наветом и подвигом, предательство и смерть — все, что было с Дейдре и Найси, повторится с Тристаном и Изольдой. И как в старинной саге, в легенде, сплетая ветви, зацветут деревья, выросшие из могил тех, кому было не суждено разлучиться.

Так рассказано об этом в саге. После убийства Найси Дейдре жила еще год у Конхобара, виновника гибели сыновей Уснеха, и ни единого раза не подняла она головы, и не говорила ни с кем, и не пела, и никто не видел улыбки на ее лице. А когда Конхобар повелел выдать ее замуж за убийцу Найси, она выбросилась из свадебной колесницы и разбилась об скалы. Ее похоронили. Но на другое утро люди увидели, что ее могила и могила Найси разрыты, а Дейдре и Найси лежат рядом, в одной могиле. Конхобар велел снова похоронить их врозь, но и на следующий день все повторилось: они были рядом. Конхобар велел снова разлучить их, похоронить в разных могилах и вбить в их тела ивовые колья. Но и тогда произошло чудо. Ивовые колья наутро превратились в деревья — они цвели, сплетая ветви над могилами любящих. Это несколько зловещая зарисовка аналогичной ситуации из легенды о Тристане и Изольде, когда из могилы Тристана трижды вырастал зеленый цветущий терновник и, перекидываясь через часовню около которой они были похоронены, уходил в могилу Изольды. Трижды местные жители пытались уничтожить терновник, но не могли. Когда король Марк узнал об этом чуде, то запретил его срезать. На мой взгляд, это самое яркое олицетворения того, что есть любовь, которая сильнее смерти.

В наши дни образ цветущих деревьев на могилах кажется избитой метафорой. В древности же, это было поэтическим открытием исполненным глубокого смысла. Тогда люди помнили, что человек природен, и знали, что природа одухотворена. Это знание питало общую для всех мифологических мышлений веру в метаморфозы. Древние кельты верили, что человек, умирая, не гибнет. Душа человека вечно странствует по зеленым оболочкам, становится то зверем, то птицей, то растением, то снова человеком, то вещью. Эта вера рождала поразительное чувство не просто равенства всего в мире, но братства со всем живущим на земле — человек ощущал свою почти телесную причастность ко всему, что жило и будет жить на земле; неистребима память всех прошлых существований. Зацветшие ивовые колья на могилах Дейдре и Найси и цветущий терновник на могилах Тристана и Изольды не только означают преодоление смерти. Это осколок древнего мировосприятия — величественной и таинственной картины мира, сотканной из бесчисленного множества воплощений и превращений.