Глава четвертая 7 страница

Понятие ИЭО представляется чрезвычайно плодотворным для изучения древних этнических процессов, так как именно в рамках ИЭО создавались оптимальные условия для развития интенсивных контактов между отдельными человеческими коллективами. И эти контакты в зависимости от своего характера обусловливали и мно­гообразие форм этнических процессов: в одних случаях происходил широкий культурный обмен, на основе сходного образа жизни уста­навливалось тесное взаимопонимание и этнические различия посте-

■ 460 Глава пятая

пенно исчезали. По-видимому, именно так надо трактовать такие археологические общности, как культуры линейно-ленточной кера­мики, шнуровой керамики и боевых топоров, андроновская и т. д. В других случаях в обстановке этнической стратификации этниче­ские различия, напротив, усугублялись и вели к становлению ярко выраженных этносов, но и это не мешало культурному обмену. Пер­вое происходило, как правило, в рамках единого ХКТ или в эпоху до возникновения ХКТ, а второе — в условиях контактов отдельных групп населения, представлявших разные ХКТ и нередко различав­шихся по уровню развития.

3. Этнокультурные процессы

Этническая ситуация в эпоху раннепервобытной общины. Отме­ченные выше особенности демографической и хозяйственно-культур­ной картины в первобытности определенным образом влияли и па этническую ситуацию, которая отличалась большим своеобразием. Глубокое изучение этнической структуры в первобытности началось лишь в последние десятилетия, и основные достижения в этой области связаны главным образом с теоретическими работами советских ис­следователей по проблемам относа в целом. Благодаря последним был выявлен комплекс объективных и субъективных предпосылок формирования этносов, проведен детальный анализ соотношения этих факторов, намечена иерархия этнических категорий, создана типология этнических процессов и т. д.

Многие из отмеченных теоретических разработок пригодны, в частности, для изучения этнической ситуации в первобытности. Так, мы безусловно будем пользоваться тем определением этноса, кото­рое сформулировано в работах Ю. В. Бромлея и нашло поддержку у большинства советских исследователей. «Этнос в узком смысле слова в самой общей форме может быть определен как исторически сложившаяся совокупность людей, обладающих общими относитель­но стабильными особенностями культуры (в том числе и языка) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от других таких же образований» ¹⁰°. Не менее важным для пас представляется и введенное Н. Н. Чебоксаровым разграничение, по которому следу­ет отделять такие предпосылки формирования этноса, как общая территория, единство социально-экономической жизни, сходство культуры и языка, от возникшего на их основе вторичного факто­ра — этнического самосознания. Но, подчеркивал Н. Н. Чебоксаров, именно этот вторичный фактор являлся в конечном счете решающим при определении принадлежности к тому или иному этносу ¹⁰¹.

Специфическим для первобытности являлся тот факт, что этни­ческая общность до определенной степени сопрягалась с популяци-онной, чему служили особые брачные системы. Если, по мнению большинства исследователей, без этнического самосознания этноса не существовало, то культурное единство, напротив, могло существо-

_______ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ 461

вать, и не будучи осознано носителями культуры. Это происходило, во-первых, в период становления отдельных этносов, а, во-вторых, на уровне надэтнических образований. Последнее отличало этнос от бо­лее крупной этнической общности. Выдвинутое Ю. В. Бромлеем раз­граничение этпикоса и ЭСО представляется существенным для позд­них этапов развития первобытного общества. В ранний период, ко­гда системы власти находились еще в эмбриональном состоянии, а степень этнической консолидации была невелика, о каком бы то ни было этносоциальном организме, отличном от этникоса, говорить не приходится.

До недавнего времени этнос раннего первобытного общества у нас было принято вслед за С. А. Токаревым ¹⁰² отождествлять с племе­нем, опираясь прежде всего па австраловедческие исследования¹⁰³. Несколько иную позицию заняли Н. Н. Чебоксаров и С. А. Арутю­нов, предлагавшие связывать этнос у австралийских аборигенов не с отдельными племенами, а с группами родственных- племен, гово­ривших на диалектах одного языка. Для этих групп племен указан­ные авторы ввели термин «соплеменность» ¹⁰⁴. Сразу же отметим, что, если культурно-языковая специфика была действительно в ряде случаев свойственна как племени, так и группе племен, то в ран­ний период наличие последней почти никогда не осознавалось людь­ми. Следовательно, исходя из признака самосознания, племя, хотя и не всегда, могло считаться этносом, а группу племен правильнее рассматривать в качестве этнической общности более высокого ранга.

Днскуссионность проблемы рапнепервобытного этноса еще более возросла в последние годы в связи с углубленным анализом племен­ной ситуации у австралийских аборигенов и у многих других групп охотников и собирателей. Новые исследования определили некоторый отход от традиционных взглядов, и в последние годы все более креп­нет убеждение в том, что в этих условиях этносы находились в ста­дии формирования или же что здесь мы встречаемся с «предэтпиче-скими общностями» ¹⁰⁵. Основываясь на этих работах, можно, каза­лось бы, возводить время возникновепия настоящих этносов к эпохе мезолита, но никак не раньше. А между тем отдельные авторы счи­тают возможным говорить об этносах или этнических общностях в позднем палеолите или даже в среднем и раннем палеолите¹⁰⁶. В особенности эта тенденция характерна для работ археологов, хотя и среди них находятся авторы, выступающие с критикой такого подхода¹⁰⁷.

Таким образом, сколько-нибудь устоявшейся точки зрения на проблему первобытного этноса в нашей науке сейчас нет, и это, оче­видно, связано как с неразработанностью многих вопросов, в том числе и теоретических, так и с различными подходами у разных авторов, а также со спецификой источников, которыми они поль­зуются. Подобная ситуация отразилась и на страницах настоящего издания, в котором в главе III отстаивается традиционный подход.

462 Глава пятая

Этнографические материалы свидетельствуют о довольно много­образной этнической картине у низших охотников и собирателей. Все же в ней можно вычленить и нечто общее, характерное для всех них. Повсюду в основе общественной консолидации лежало соци­ально-экономическое единство, то, что специалисты часто называют общностью экономической жизни. Однако поддерживающие его ме­ханизмы отличались в классической первобытности большим свое­образием. Они были связаны не с интенсивным развитием четкой экономической структуры, специализацией ее отдельных звеньев, хорошо налаженным регулярным обменом и единым механизмом распределения и перераспределения общественного продукта, а с совершенно иными отношениями, призванными создавать для от­дельных общин условия, благоприятствовавшие нормальной жизне­деятельности и облегчавшие преодоление хозяйственных и социаль­ных кризисов. Эти механизмы покоились на широкой социальной сети, основанной на партнерстве, дарообмене, родственных свя­зях и пр.

Действительно, в стабильной обстановке, гарантирующей общине удовлетворительное пропитание, она вполне могла сама обеспечивать свои хозяйственные запросы. Однако, если такая стабильная обста­новка и наблюдалась, то лишь па протяжении коротких промежут­ков времени. В условиях сезонных природных колебаний, нередких стихийных бедствий, постоянных изменений демографической ситуа­ции и т. д. община не могла выжить, не вступая в контакт с сосед­ними общинами, не опираясь на их поддержку и помощь. Потреб­ность в таких контактах вызывалась необходимостью использования соседних богатых пищей природных угодий в случае голода, попол­нения резко уменьшившейся в численности общины новыми адоп­тированными членами, ведения сезонных коллективных охот и т. д. Кроме того, для снижения социальной напряженности в общине от­дельные ее члены должны были время от времени менять свою об­щинную принадлежность.

Однако мирные, дружественные отношения между общинами, без которых взаимопомощь была невозможной, могли строиться в пер­вобытности только на основе родства. Поэтому важнейшей основой и гарантом прочности этих отношений служили межобщинные бра­ки. И в то же время, однажды возникнув, они уже в свою очередь требовали дальнейшего укрепления межобщинных контактов. Сле­довательно, социально-экономическая общность в ранней первобыт­ности в идеале совпадала и с общностью брачного круга. Этот факт уже не раз отмечался исследователями, либо отождествлявшими племя низших охотников и собирателей с малой популяцией, либо фиксировавшими наличие в нем такой тенденции ¹⁰⁸.

В зависимости от сезона года описанная группа общин то распа­далась на более мелкие коллективы, то вновь объединялась. В пе­риоды временных объединений членов такого сообщества действо­вали определенные механизмы, направленные на их сплочение: ор-

_______ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ Ш

ганизовывались коллективные охоты, праздники, церемонии, осу­ществлялся дарообмен, заключались новые браки и т. д. В условиях крайне низкого развития культуры охотников и собирателей упо­мянутые крупные сборища могли происходить только в наиболее благоприятные сезоны года в районах с обильными пищевыми ре­сурсами. Ясно, что в разных природно-климатических поясах при разной технической оснащенности населения длительность таких сборищ могла быть разной. И действительно, в гипераридных усло­виях австралийских пустынь она колебалась от нескольких дней до нескольких недель, а у некоторых прибрежных эскимосских групп достигала нескольких месяцев. Поэтому в районах таких сборищ в Австралии не строили никаких прочных жилищ, а у эскимосов на долговременных зимних стоянках такие жилища встречались.

Этот факт интересен тем, что помогает интерпретировать круп­ные поздпепалеолитические жилища Европы как аналогичные се­зонные предположительно зимние пристанища более или менее крупных групп, которые в другое время года распадались на со­ставные части,. Существенно и другое. У эскимосов, которые жили в зимних поселках, кое-где отмечалось возникновение временной се­зонной централизованной власти, а следовательно, становление со-циально-потестарной организации, совершенно не характерной ни для бушменов, ни для австралийских аборигенов. Этот фактор также имел важное значение для этнической консолидации, которая у не­которых групп эскимосов зашла дальше, чем у аборигенов Австра­лии. Возможно, то же самое наблюдалось у отдельных более или ме­нее оседлых групп позднепалеолитических охотников.

В целом для описанных сообществ, в рамках которых завязыва­лись интенсивные связи, отмечалась тенденция к выработке единого языка или диалекта или единой культуры. Однако это была именно тенденция, так как такое объединение имело открытый характер и не отличалось особой прочностью. Если не имелось сколько-нибудь серьезных географических барьеров, то его территориальные и со­циальные границы не были жесткими. Напротив, они были легко проницаемы и для культуры, и для языка. У западных шошонов и алакалуфов, например, то и дело происходили перегруппировки мелких родственных коллективов, и их объединения имели каждый раз иной состав. У австралийских аборигенов в периодических сбо­рищах участвовали общины, принадлежавшие к разным племенам.

Как теоретически обосновали В. Ф. Генинг и Г. Уобст ¹⁰⁹, и это подтверждается массовыми этнографическими материалами'¹⁰, в обстановке малой плотности населения и высокой подвижности мел­ких общин при отсутствии какого-либо транспорта каждая община имела свою систему брачных связей и находилась в центре своей собственной социальной сети. В результате создавались цепи таких брачных объединений, частично перекрывавших друг друга. Г. Уобст и некоторые другие авторы полагают, что такая картина наблюдалась лишь до начала позднего палеолита, на протяжении которого рассмат-

464 Глава пятая

риваемые объединения общин стали более строго очерченными. Одна­ко наличие описанной им ситуации у некоторых современных охот­ников и собирателей свидетельствует о том, что они могли сущест­вовать в истории несравненно дольше.

Это не означает, конечно, полной неизменности социальной струк­туры в некоторых населенных охотниками и собирателями регионах на протяжении всей многотысячелетней истории человечества. С од­ной стороны, как справедливо подчеркнул С. А. Арутюнов, в отдель­ных областях в течение позднего палеолита могли создаваться более сплоченные, более устойчивые коллективы, которые в мезолите рас­пались и картина вновь приобрела прежний облик¹¹¹. Однако теперь она имела уже вторичный характер. Но с другой стороны, во многих регионах мира с переходом к мезолиту наблюдалась прямо противо­положная картина эволюции: мелкие бродячие общины постепенно переходили к оседлости и разрастались. И все же степень этих изме­нений остается не вполне ясной. Возникали ли в классической перво­бытности настоящие этносы с четким этническим самосознанием или изменения происходили в рамках описанных выше диффузных групп, границы которых все же не обретали достаточной для возникновения настоящих этносов устойчивости?

Трудно окончательно ответить на этот вопрос, так как необходи­мая для этого источниковедческая база остается весьма узкой, а ме­тодика обработки источников оставляет желать лучшего. Казалось бы, прочной опорой для нас здесь могут служить вычленяемые археоло­гами теперь уже не только для позднего, но и для среднего и даже раннего палеолита локальные варианты культуры. И некоторые ав­торы действительно пытаются видеть в них доказательство едва ли не изначальпой этнической дробности человечества. Между тем и са­мо выделение таких археологических культур, и их интерпретация представляют собой далеко не решенную проблему ^ш.

В частности, есть археологические культуры, которые приурочи­ваются, безусловно, к отдельным общинам. Однако, как показано выше, изолированные общины отсталых охотников и собирателей не имели шансов выжить и должны были контактировать друг с другом. Кстати, свидетельства таких контактов в виде «экзотиче­ских» вещей (раковины, редкие виды сырья и т. д.) археологам дав­но известны. Следовательно, по одной только этой причине было бы ошибочным видеть в археологических культурах палеолита вопло­щение деятельности отдельных изолированных этносов. Ведь общи­ны аборигенов Австралии тоже до некоторой степени отличались друг от друга по культуре, а между тем они всегда входили в более крупные социальные общности.

Кроме того, многое в вычленении самих археологических культур зависит от принятой методики. В настоящее время главным крите­рием считается комплекс каменных орудий особого облика. Между тем, как свидетельствуют те же археологические данные, распрост­ранение типов жилищ нередко имело иные границы, чем указанные

_______ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ II ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕ ССЫ 465

комплексы, а отдельные типы орудий могли встречаться сразу в не­скольких разных комплексах. Аналогичная картина наблюдалась п в аборигенной Австралии, и это только доказывает диффузность и неопределенность культурных границ, вообще характерную для от­сталых охотников и собирателей.

Ясно, что в этих условиях не могло возникать сколько-нибудь четких этнических границ. Напротив, они способствовали развитию клинальной изменчивости и сопутствовавшей ей этнической непре­рывности. По мнению некоторых авторов, культурные различия, появившиеся, безусловно, чрезвычайно рано, сами по себе порожда­ли этническое чувство и, таким образом, влекли за собой становле­ние этносов. Между тем связи здесь были не столь уж прямолилей-ны. Культурные и языковые различия, конечно, очень рано стали объективными реалиями, однако в разных ситуациях люди прида­вали им разное значение, руководствуясь прежде всего стремлени­ем расширить свою социальную сеть. Вот почему в, классической первобытности в ряде районов, где культурные и языковые границы не подкреплялись физико-географическим фактором, существенно ослаблявшим интенсивность контактов, они были выражены весьма нечетко. У некоторых групп охотников и собирателей языковой кри­терий и до сих пор не является строгим этническим индикатором. Люди не только без большого труда и с большой охотой учили язы­ки соседей (а для охотников и собирателен многоязычие являлось едва ли не универсальной чертой), но иногда даже полностью пере­ходили на чужой язык ^пз.

Культурно-языковая общность порождала ярко выраженное чув­ство этноцентризма лишь в том случае, когда в результате далекой миграции группа входила в соприкосновение с коллективами, обла­давшими совершенно иными культурпыми традициями. В резуль­тате между малоизвестными друг другу общинами могла возникать напряженность и даже враждебность с сопутствовавшим им четким противопоставлением себя чужакам по оппозиции «мы — они». Но так как эти группы вели сходный образ жизни в сходных при­родных условиях и не сильно отличались уровнем развития, то со временем между ними начинался культурный обмен, отражавший их взаимное стремление включить друг друга в свою социальную сеть. При этом культурные различия постепенно сглаживались. Дольше всего они, вероятно, держались в сознании людей, но созна­ние охотников и собирателей не отличалось большой исторической глубиной, и рано или поздно совершался возврат к прежпей карти­не. Поэтому смена этнической принадлежности и процессы этниче­ского смешения происходили у охотников и собирателей без боль­шого труда.

Иначе говоря, на основе культурного и языкового обмена в клас­сической первобытности в крупных ареалах, однородных по уровню развития и хозяйственным системам, создавалась так называемая этническая непрерывность. Ей соответствовало п диффузное груп-

-4G6 Глава пятая

повое самосознание: члепы разных общин могли представлять себе границы более крупных объединений по-разному. Например, в Ким­берли аборигены считали соседние группы, сходные по языку и культуре, близкородственными и называли их «дьянду». Для всех других групп у них имелся термин «пгаи», означавший «чужаки, враги». Контакты с пгаи происходили много реже, чем с дьянду. Они, как правило, осуществлялись на межплемепных сборищах. Вместе с тем отношение к нгаи было дифференцированным. Тех из них, кто жил по соседству и с кем контакты имелись, аборигены считали «бип», т. о. людьми по своему физическому облику. Что же касается населения, жившего вдалеке, то аборигены сомневались в ею принадлежности к разряду людей. Ясно, что понятие «дьян­ду» было относительным: какую бы общину мы ни взяли, все непо­средственно окружавшее ее население рассматривалось как дьянду, •а все жившее в отдалении — как нгаи ^1И.

Своеобразием этнической картины классической первобытности ■ было то, что этнические связи воспринимались и осознавались людь­ми как родственные. Уже А. М. Золотарев отмечал, что первой фор­мой группового самосознания было сознание родства по крови и по браку, причем эти два вида родства не различались, равно как фак­тическое родство не обособлялось от фиктивного¹¹⁵. Кроме этого, концепция родства сливалась с идеей общности исторических судеб. Впрочем, охотники и собиратели еще не овладели идеей историзма, и их сознание, как уже говорилось, не отличалось большой времен­ной глубиной. Поэтому концепция родства отражалась в нем не столько в виде представления о единстве происхождения, т. е. вер­тикального родства (такая идея, хотя и встречалась, имела подчи­ненное значение), сколько как единство людей в настоящем време­ни, т. е. горизонтальное родство. Вот почему у охотников и соби­рателей огромное распространение получили фиктивное родство, обычай адопции и т. д. Перед идеей родства все другие критерии этноса, являвшиеся важными разграничительными вехами в после­дующие эпохи, отступали на второй план. В этих условиях пе мог­ло появиться какого-либо этнического чувства, отличавшегося от родственного. Поэтому и этнические названия, т. е. самоназвания групп, не имели большого значения и могли время от времени ме­няться: люди воспринимали название, данное им соседями, прини­мали новое название при переселении в другое место и т. д.

Описанные брачные сообщества, которые не имели четких куль­турно-языковых границ и отличались диффузным самосознанием, еще не могли считаться этносами в полном смысле этого слова, хо­тя они обладали некоторыми этническими чертами и при опреде­ленных условиях были способны превращаться в этносы. Однако такие условия в основном начали возникать лишь в последующий исторический период в обстановке этнической стратификации. Вот почему указанные сообщества правильнее именовать протоэтносами. Отдельные протоэтносы обычно объединялись в более крупные куль-

_______ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ________ 407

турные и лингвистические блоки. В австраловедческой литературе их иногда называли «нациями». Они встречались и у других охот­ников и собирателей и обычно получали от исследователей названия по характерным для них языкам. Как правило, внутри таких объ­единений также отмечалась тенденция к единству многих форм культуры, а их члены говорили на диалектах одного языка. И имен­но внутри них в первую очередь реализовывалась этнокультурная непрерывность. Однако входящие в них люди никогда не представ­ляли себе их рамок полностью и если и обладали единым самосозна­нием, то весьма слабым. Вот почему эти крупные этносоциальные образования лучше называть протометаэтгшческими общностями, но не этносами. Их пространственные границы, как правило, устанав­ливались естественным образом по водоразделам или другим серь­езным физико-географическим рубежам, а территории совпадали с определенными лапдшафтно-климатическими зонами.

Отдельные общины охотников и собирателей не являлись и не могли являться этническими единицами какого бы то ни было уров­ня этнической иерархии в силу своего гетерогенного состава. Лишь родовое ядро общины отличалось большим или меньшим постоянст­вом. Оно-то и служило хранителем и передатчиком общинных тра­диций, в нем и реализовывалась культурная преемственность. По­этому, если в обществе охотников и собирателей и имелась какая-либо микроэтническая единица, более мелкая, чем протоэтнос, то ею, несомненно, следует считать не общину, а ее родовое ядро ^П6.

Приведенной этнической иерархии кое-где соответствовали и три уровня группового самосознания. Так, аборигены-питьяндьяра при­знавали всю территорию расселепия питьяндьяра «своей страной» в отличие от страны соседних арапда и др. Они сознавали и свою принадлежность к отдельным общинам. Но в большинстве случаев, отвечая на вопрос о своей принадлежности, люди указывали на ге­ографический район обитапия нескольких общин, которые, по-види­мому, и составляли группу интенсивного общения, или протоэтнос, по нашей терминологии¹¹⁷.

Протоэтнические структуры отличались от этнических, видимо, не столько качественно, сколько количественно, т. е. их границы были менее резкими, а отдельные объективные характеристики (язык, элементы культуры) увязывались с ними гораздо менее чет­ко, чему и соответствовало диффузное групповое самосознание.

Древнейшее языковое состояние. Все отмеченные выше специ­фические особенности этнического и хозяйственно-культурного чле­нения первобытного человечества существенно влияли на характер этногенеза в древнейшую эпоху. В частности, их надо учитывать при реконструкции языковых процессов в первобытности. В настоя­щее время прямое эволюционистское отождествление древнейших этнических процессов лишь с бесконечпой сегментацией постоянно разрастающихся отдельных коллективов представляется односторон­ним. То же самое относится и к популярной в XIX в. концепции

^68_________________________ Глава пятая___________

праязыка, который понимался как монолитный стабильный гомоген­ный комплекс языковых явлений, время от времени распадавшийся на отдельные группы и подгруппы (А. Шлейхер, младограмматики). В XX в. сложилось иное понимание языка как цепи меняющихся во времени и пространстве диалектов, находившихся в постоянном контакте друг с другом. С этой точки зрения и праязык трактуется более гибко как некое «языковое множество в сильно сошедшемся состоянии» или, иначе говоря, «праязыковое состояние» с характер-вой для пего существенной вариативностью ¹¹⁸.

В отдельных районах в древности языковая картина могла представлять собой отдельные радиально расходившиеся диалекты или же в других случаях — несколько контактировавших друг с дру­гом языков (языковой союз). Эти языки, или диалекты, независимо от характера своих генетических связей, но под воздействием опре­деленных социальных факторов взаимно обогащали друг друга, об­менивались всевозможными лексическими формами и могли па этой основе сближаться. В условиях миграции группы в иноязычную среду возникала одна из следующих возможных ситуаций: либо побеждал и становился языком-основой язык пришлого населения, либо победителем был язык аборигенов, либо языки сохраняли свою основу, по оказывали сильное влияние друг на друга, причем последнее могло сказываться и в лексике, и в фонетике, и в грам­матике в разпой степени в зависимости от конкретной ситуации. При взаимодействии двух или нескольких существовавших в контакте и взаимовлияющих языков возникало, как теперь принято говорить, не «родство», а «сродство» языков (теория языковых сою­зов). В описанных условиях, наблюдавшихся в течение достаточно длительного времени, формировались параллели, зафиксированные в таких языках, как нивхский и алтайские, китайский и тайские, каренскпй и аустроазиатские и т. д. Одним из ярких примеров слу­жит также центральноазиатский языковой союз¹¹⁹. Следует иметь в виду, что на протяжении многотысячелетней истории отдельных язы­ков они могли так или иначе участвовать во всех названных про­цессах.

Другим фактом, пе укладывающимся в шлейхеровскую концеп­цию праязыка, было встречавшееся порой резкое дробление исход­ной языковой общности и постепенное расширение ее ареала при длительном сохранении непрерывного диалектного континиума и взаимодействия соседних диалектов. Такая картина была характер­на, например, для ареала финпо-угорских языков.

Таким образом, неустойчивость этнических и языковых границ, нетождественность языковой общности этносу, безусловное члене­ние языка на диалекты, динамическая картина контактов языков и диалектов, наличие процессов не только дивергенции, но и конвер­генции языков — все это сильно затрудняет поиск каких-то узких прародин для отдельных языков или семей, а также реконструкцию каких-либо изолированных гомогенных праязыков. Это же усложня-

ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ 469

ст и задачи компаративистики. В результате, несмотря на разраба­тываемые лингвистами весьма изощренные приемы реконструкции древних праязыковых состояний и контактных общностей, многое в этой области остается до сих пор неясным и спорным. В частно­сти, лингвистические гипотезы пока что еще весьма слабо увязы­ваются с археологическими построениями. Поэтому приводимые ни­же реконструкции отражают прежде всего современный уровень развития компаративистики и должны рассматриваться пе более чем рабочие гипотезы.

При всем критическом отношении к концепциям лингвистов XIX в., как считает большинство советских ученых, пе оправдыва­ют себя и полный безоговорочный отказ от концепции «родословно­го дерева», и увлечение «антигенеалогическими» моделями истории развития языков, как и теориями «смешения» языков (Г. Шухардт, итальянские неолингвисты). G этой точки зрения особое внимание уделяется четкому различению генетических, типологических и ареальных классификаций языков мира ¹²⁰.

Все же представляется бесспорным, что языковая картина в до­классовом обществе при отсутствии пе только письменности и, сле­довательно, стимулирующих интеграцию развитых литературных языков, но и каких-либо доминирующих диалектов отличалась боль­шим своеобразием. Поэтому не удивительно, что работающие с язы­ками бесписьменных народов Африки, Азии и Америки специалисты нередко сталкивались с картиной, далекой от той, которая представ­лялась по данным классической индоевропеистики. Для обществ с отсталым присваивающим хозяйством весьма характерной явля­лась ситуация, встреченная лингвистами у аборигенов Австралии ¹²¹. Там все языки и диалекты развивались исключительно на равно­правных пачалах. Необходимость в интенсивных межобщинных контактах, вызывавшаяся указанными выше социально-экономиче­скими факторами, вела к тому, что практически любой взрослый абориген если и не разговаривал активно на чужом языке или диа­лекте, то по меньшей мере знал или понимал 1—2 соседних диалек­та. При относительной длительности таких связей в некоторых случаях наблюдались активные языковые заимствования как в об­ласти лексики, чему способствовал широко распространенный обы­чай табуации терминов, так и в области грамматики и фонетики.

Поэтому, по словам ведущего специалиста по австралийскому языкознанию Р. Диксона, задача группировки местных языков чрезвычайно сложна, никакого «языкового дерева» здесь построить не удается, а методы лексикостатистики оказываются абсолютно беспомощными. Если большинство компаративистов считают, что главным критерием создания генетических классификаций являют­ся лексические сходства, то при выделении отдельных языков в Австралии специалисты вынуждены пользоваться более гибким под­ходом, учитывая прежде всего взаимопонимаемость диалектов. На­пример, 10 племен в районг р. Дарлинг обладали почти идентичной