Глава четвертая 11 страница

_______________ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ_________________ 495

лпсь. Что от чего зависит? Тип «основной личности» от «культуры» пли «культура» от типа «основной личности»? Сам Кардинер дер­жался последней точки зрения, правда, не умея ее обосновать и фак­тически сам себя опровергая своими рассуждениями¹⁸. Более же здравомыслящие и добросовестные этнографы, хотя и примкнувшие к этому направлению (Р. Линтон, Р. Бенедикт и др.), отстаивали бо­лее правильный с точки зрения исторического метода взгляд: они видели прямую зависимость «структуры основной личности» от ок­ружающей культурной среды ¹⁹.

Наконец, одно из новейших направлений в американской этно­графии — школа «культурного релятивизма» — сочетало идею о ка­чественных различиях в общественном сознании (культурные и со­циальные идеалы, система воспитания) у разных пародов с идеей их равноправия. «Системы ценностей», ориентировка целей в каждой культуре настолько различны, что они даже не сопоставимы, а пото­му могут считаться равноправными и равноценными. Глава реля­тивистского направления М. Херсковиц решительпо " отрицал, что «бесписьменные» народы (которых, как он подчеркивал, неправиль­но называют «дикарями» или «варварами») чем-то существенным отличаются от нас. Их склад ума совершенно такой же, как у нас; они" мыслят, как мы, хотя посылки их рассуждений могут быть и иные. Превосходство европейской культуры над культурами внеев­ропейских пародов Херсковиц признавал только в одном — в области технологии. Вообще же он склонен подчеркивать скорее сходства, чем различия между пародами — в частности, в области обществен­ного сознания. Самым важным он считал «универсалии», т. е. чер­ты общечеловеческой культуры: они могут проявляться у разных народов весьма различно, но в существе своем они универсальны. Так, например, народное творчество принимает неодинаковые фор­мы у разных пародов, но основа его — стремление к красоте или «эстетический импульс» — везде одна и та же ²⁰.

В последние десятилетия в изучении первобытного общественного сознания все более заметна тенденция видеть на всех ступенях раз­вития человечества действие одних и тех же законов мышления, и при том законов чисто логических. Такая тенденция пронизывает, например, работы выдающегося археолога и этнографа А. Леруа-Гу-рана. Он считает, что по крайней мере со времени перехода древних людей к оседлости и земледелию (неолит) человеческое мышление действует одинаково и при том вполне логично и рационально, ибо оно стремится внести порядок в окружающую действительность. «Мысль африканца и галла совершенно эквивалентна моей собствен­ной мысли», — пишет Леруа-Гуран ²¹.

Но ярче всего это «рационалистическое» направление прояви­лось в «структуралистской» концепции К. Леви-Стросса. При всей сложпости, даже вычурности его построений очень заметно его стремление рассматривать самые различные явления человеческой культуры — от древнего тотемизма, мифологии и отношений родст-

496 Глава шестая

ва до современных научных теории — как разные выражения одной и той же неодолимой потребности человеческого разума вносить по­рядок, систему в наблюдаемые явления. Тотемизм, например, есть для Леви-Стросса способ классификации предметов природы, а. так как любая классификация лучше, чем хаос, то и тотемизм был для человека шагом вперед в дело познавательного овладения природой. Виды животных, говорил Леви-Стросс, выбираются в качестве тоте­мов не потому, что их «хорошо есть» (bonnes a manger), а потому, что о них «хорошо мыслить» (bonnes a penser) ²². Больше того: то-темическая классификация не отличается, по мнению Леви-Стросса, от классификаций, применявшихся средневековой наукой, п даже от применяемой сейчас зоологами и ботаниками²³. Логика классифи­кации естественных предметов в тотемической системе основана, как н в современных классификациях, на смежности и па сходстве²⁴. Си­стему тотемических обозначений Леви-Стросс считает своего рода «кодами», служащими для «идеального преобразования (convertibi- lite) различных уровней социальной реальности» ²⁵. «Тотемизм уста­навливает логическую эквивалентность между обществом естествен­ных видов и миром социальных групп» ^2ь.

Что касается мифологии, то и ее Леви-Стросс рассматривает как орудие логического познания. «Мифическая мысль, хотя и вклеенная (engluee) в образы, может быть уже обобщающей, следовательно, научной» ²⁷. Чтобы понять мифы и обряды, надо знать точную систе­матику животных и растений, о которых идет речь²⁸. Никаких «со-прнчастий» или «мистицизмов» (о которых говорил Левп-Брюль) не существует²⁹. «Никогда и нигде «дикарь»... не был тем существом, едва вышедшим из животного состояния, находящимся во власти потребностей и инстинктов, каким его часто любили воображать» ³⁰. Этот «дикарь» есть существо вполне разумное. Он руководствуется прежде всего не практическими потребностями, а стремлением к по­знанию; «животные и растительные виды не потому познаются, что они полезны: они объявляются полезными или интересными пото­му, что они сначала познаются» ³¹.

Хотя некоторые идеи Леви-Стросса и ого единомышленников не­сомненно интересны, но рассматривать вместе с ними первобытного человека как чисто познавательную и логическую машину, которая удовлетворяет свои «практические потребности» только во вторую очередь, мы никак не можем. Такое понимание, хотя Леви-Стросс и любит порой ссылаться на К. Маркса, есть чистейший идеализм.

В советской науке проблемы общественного сознания и его исто­рического развития в последние годы получили серьезпуто разработ­ку. Одно время в советской науке довольно популярна была упро­щенно-схематическая концепция первобытного мышления Н. Я. Мар-ра. Под несомненным влиянием Леви-Брюля и увлекшись слишком широкими выводами из собственных чрезвычайно субъективных лингвистических построений, Марр пришел к мыслтт, что вначале су­ществовало некое «космическое мировоззрение», которое отражалось

______________ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ_________________ 497

в первобытном языке словами «полисемантического», необычайно расплывчатого значения (небо — солнце — птица — золото — сереб­ро— море — тотем — человек — дитя и т. д.)- Эти слова имели, по Марру, «труд-магическоо» происхождение, причем более отвлеченное их значение Марр считал более ранним, а «технологическое», свя­занное с «орудиями производства», — более поздним³².

Немалую роль в правильной постановке проблемы сознания в первобытности сыграло учение И. 11. Павлова о природе высшей нервной деятельности и новейшие данные экспериментальной пси­хологии и физиологии головного мозга.

В книге А. Г. Спиркипа, посвященной этой проблеме, автор счи­тает самым важным выяснение «рациональных сторон сознания» первобытного человека, в которых отразился стихийный трудовой опыт древнейшего человеческого коллектива. Первобытное сознание было по существу логическим, оно «более пли менее верно отража­ло связи предметов и явлений объективного мира и служило необ­ходимой предпосылкой целесообразной общественно-Трудовой дея­тельности человека»³³. А. Г. Спиркин подробно рассматривает воп­росы возникновения древнейших логических категорий — качества, количества, пространства, времени, причинности, цели, закона. Он уделяет, однако, должное внимание и «фантастическим элементам» и «религиозным напластованиям» в первобытном мышлении, возни­кавшим из чувства бессилия человека, особенно перед постигавшими его грозными бедствиями, опасностями, голодовками³⁴. Рассматри­вается и происхождение «эстетической» и «нравственной> > формы сознания.

Ю. И. Семенов в своей книге тоже рассматривает вопросы за­рождения ранних форм общественного сознания. Он разбирает воп­рос о «раздвоении человеческой практики» в древнейшую эпоху: на относительно «свободную практическую деятельность» и относитель­но «несвободную, зависимую практическую деятельность». Первая вела к неуклонно возраставшему реальному познанию природы, вто­рая — напротив, к возникновению иллюзорного, магического образа мышления, в конечном счете к возникновению религии, т. е. к «раз­двоению мира в сознании человека на мир естественный и мир сверхъестественный» ³⁵. Ю. И. Семепов, видимо, вполне прав, видя корни этого «раздвоения» не в собственно познавательной области, а наоборот: «развитие практической деятельности определяло раз­витие познания» ³⁶.

Много верных мыслей о первобытном сознании есть и в неболь­шой книжке А. Ф. Аннсимова ^36а. Общая концепция этого автора от­носительно происхождения «рациональных» и «иррациональных» черт в первобытной психике не расходится с изложенным.

* * *

Одна из причин существующих в науке разногласий по вопросу о характере мышления людей первобытного общества заключается

498 Глава шестая

в туманности самого понятия «первобытное мышление» или «прими­тивное сознание». Подлинная первобытность отделена от пас десят­ками, если пе сотнями тысячелетий. Даже сознание Homo sapiens ориньякской или мадленской эпох может служить для нас скорее предметом гипотез, построенных на косвенных свидетельствах, па-пример на памятниках палеолитического искусства, чем предметом прямого изучения. Непосредственное наблюдение над явлениями человеческого сознания возможно для нас только в отношении со­временных нам народов, а ведь даже наиболее отсталые из них уже очень далеки от настоящей первобытности.

Есть, однако, основания заменить ускользающее от нас во тьме тысячелетий понятие «первобытное сознание» более широким и бо­лее для нас доступным понятием «общественное сознание людей до­классового общества». Мы можем и теперь еще непосредственно на­блюдать жизнь и поведение людей, живущих в условиях еще иераз-ложившогося общинно-родового, доклассового строя. Правда, таких людей, таких пародов становится с каждым годом все меньше, но наука уже располагает большим фондом хорошо документирован­ных наблюдений над мышлением и поведением людей, еще в XIX — начале XX в. сохранявших крепкие устои общинно-родовых отно­шений и, очевидно, адекватные им формы общественного сознания.

Но тут возникает другая трудность: наблюдаемый и хорошо до­кументированный материал, относящийся к проявлениям обществен­ного сознания отсталых, условно выражаясь, народов, оказывается до крайности разнообразным, пестрым и с трудом укладывается в рамки каких-либо обобщений. Это одна из главных причин того, что авторы, писавшие о.мышлении людей первобытной эпохи (или о «психологии первобытного человека»), без труда могли выбрать из пестрого запаса фактических данных то, что соответствовало их взглядам и могло служить подтверждением таковых.

И в самом деле: имеем ли мы право вообще говорить об «общест­венном сознании доклассового общества» как о чем-то едином, цель-пом, одинаковом? Ведь по говоря уже о колоссальной продолжитель­ности этой эпохи, длившейся десятки тысячелетий и у некоторых народов не закончившейся еще и теперь, эпохи, на протяжении ко­торой сознание людей, хотя и медленно, но. развивалось, менялось; пе говоря уже об этом, если ограничить наше рассмотрение только кругом ныне существующих «отсталых» пародов, живущих, скажем, охотничье-собирательским хозяйством, но и в пределах этого сравни­тельно узкого круга различий будет много: быт австралийских або­ригенов не очень-то похож на быт племен кубу, семангов, ведда Юго-Восточпой п Южной Азии, еще меньше похож он на быт охотничь­их племен Южной Америки, еще меньшее — на быт эскимосов или североканадских индейцев. Наконец, совсем особый уклад хозяйст­венного быта и особый образ жизни свойствен народам, перешедшим к раннему земледелию и примитивному скотоводству. Очевидно, что и общественное сознание этих пародов не может быть одинаковым.

_______________ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ_________________ 499

Да и внутри каждого отдельного племени различия в проявлении психической деятельности, даже чисто индивидуальные различия, оказываются, как видно из фактических наблюдений, довольно за­метными.

И при всем том все же, видимо, есть некоторые общие особенно­сти, присущие сознанию людей, живущих в условиях доклассового общественного строя, — особенности, которые могли бы оправдать и употребление понятия «общественное сознание доклассовой эпохи». Во всяком случае, задача проверки научной обоснованности такой историко-этнографической категории вполне оправдана.

2. Рациональные знания

Выйдя постепенно из животного и полужпвотпого состояния, став шаг за шагом «людьми», наши предки отнюдь не отдалились от окружающей их природной среды. Уже в эпоху праобщины они вооружились для борьбы против неблагоприятных воздействий этой среды: научились добывать и применять огонь, строить примитивные шалаши и землянки, защищать меховой одеждой тело от холода; стали изготовлять каменные, деревянные, потом костяные орудия для охоты и обработки предметов, но при всем том они оставались лицом к лицу с суровой природой и подчинялись ее силам. Как же отражалось это подчинение природе, этот непрекращающийся кон­такт с ней па общественном сознании первобытных людей?

Уточним этот вопрос: как познавал первобытный человек окру­жающий его природный мир, как он ориентировался в нем? И как, сообразно этой ориентировке, строил свое практическое поведение? Этнографический материал, очень богатый, позволяет в известной степени восполнить отсутствие непосредственных данных.

Правда, специальных исследований, посвященных положитель­ным знаниям разных народов об окружающем их мире, в этногра­фической литературе очень мало. Почти каждый наблюдатель, поле­вой исследователь, записывавший свои впечатления пли свою инфор­мацию о том или ином народе, считает своим непременным долгом подробно рассказать о различных поверьях, суеверных представле­ниях, религиозных обрядах данного парода, т. е. в конечном счете о том искаженном отражении реальной действительности, которое у этого народа имеется, а что касается положительных знаний о при­роде, накопленных тысячелетним трудовым опытом народа, об этом в большинстве этнографических описаний сообщается лишь вскользь, мимоходом, как будто эта, так сказать, обыденная сторо­на жизни народа не представляла большого интереса. Однако если собрать по крупинкам все то, что по этим вопросам все же имеется в этнографических описаниях, то получится рельефная картина.

Мы видим перед собой первобытных охотников, которые порази­тельно тонко, до мельчайших подробностей, знают окружающую их природу, знают свою местность, растительный и животный мир. Зна-

500 Глава шестая

ния эти, конечно, ориентированы вполне практически, они касаются лишь тех сторон природной среды, которые имеют жизненно важное для людей значение. Но в этих пределах знание природы у охотни­ков, собирателей, рыболовов, можно сказать, виртуозно.

Так, многие наблюдавшие австралийцев путешественники и спе­циалисты-этнографы не раз отмечали их изумительное знание своей местности: каждое урочище, каждая скала, каждое дерево им зна­комы. Они умеют найти в песчаной степи, в пустыне воду и пищу; это умение позволяет им• жить и кочевать в таких местах, где не­привычный человек быстро погиб бы от жажды и голода; не раз спа­сали австралийские аборигены колонистов, заблудившихся в безвод­ной пустыне. Они прекрасно знают всех животных своей страны, знают их повадки, умеют ловко подстеречь их, выследить и незамет­но подкрасться, найти скрывшегося в дупле на высоком дереве опос­сума, найти и вырыть из земли мелкого грызуна, ящерицу, змею... Не менее поразительно знание растительного мира, который, конечно, интересует австралийского аборигена тоже главным образом как ис­точник пропитания: они ведь не только охотники, по и собиратели. Австралийцы никогда не возделывали культурных растений, но они в совершенстве знали и знают, какие части каких дикорастущих трав, деревьев и кустарников пригодны в пищу. Количество видов растет! nii, отдельные части которых употребляются туземцами для еды, очень велико: таких видов растений, например, в одной только центральной части Квинсленда В. Рот, хорошо изучивший быт або­ригенов, насчитывал более 200, и все они прекрасно известны абори­генам. У одних растений в пищу идут плоды, ягоды, орехи, зерна, у других — корневища, корпи, у третьих — молодые побеги, мягкие стебли, сердцевина, почки и т. д. Очень характерна техника обработ­ки этих растительных пищевых веществ, зачастую совершенно не­пригодных для еды, даже ядовитых в сыром виде; а это означает хо­рошее знание уже не одних только внешних, видимых признаков ра­стений ³⁷.

Те, кто имел возможность близко наблюдать быт бушменов Юж­ной Африки, тоже отмечали их поразительное знание своей страны; но словам В. Элленбергера, «бушменские охотники великолепно при­спосабливались к местности и искусно использовали все особенности рельефа. Они знали наперечет все тропы, все ущелья и проходы, по которым передвигались стада диких животных в поисках пастбищ, и держали их под неослабным контролем» ³⁸. «Знание повадок и при­вычек животных, мы бы сказали — научные знания, которые бушме­ны передавали тгз поколения в поколение, несомненно, облегчали им охоту», ³⁹ — говорит тот же автор.

Что касается народов, перешедших к земледельческому хозяйст­ву, то у них многие исследователи отмечали столь же поразительное знание растительного мира. Например, меланезийцы умеют с не­обычной точностью различать сорта возделываемых растений. На Но­вой Ирландии одной из главных продовольственных культур служит

_______________ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ_________________ 501

клубневое растение таро (Colocasia antiquorum), и женщины умеют различать 220 сортов этого растения, причем каждый сорт известии под своим названием. Они же различают 10 сортов ямса, 52 Сорта банана, 14 сортов хлебного дерева⁴⁰. Подобные сообщения есть и о других этнических группах меланезийцев.

Вековой опыт народов приводил к накоплению очень обширных и точных, хотя и чисто эмпирических, знаний о химических свойст­вах веществ, особенно растительного происхождения, о лечебных и токсических их свойствах. У всех народов земного шара, даже у са­мых отсталых, многократно отмечалось наличие разнообразных средств лечения и самолечения; многие из этих средств при провер­ке их европейскими врачами оказывались весьма действенными и разумными. Сюда относятся не только различные приемы примитив­ной хирургии — перевязки, лечение ран и переломов, вывихов, кро-веостанавливающие средства, но и применение разнообразных ле­карств большей частью растительного происхождения-⁴¹. У австра­лийских племен Центрального Квинсленда отмечено употребление с лечебными целями до 40 различных видов растении⁴².

Некоторые народы обнаруживают изумительное знание токси­ческих свойств разных веществ и умение изготовлять и употреблять яды, главным образом для охоты и рыболовства. Этим отличаются, например, индейские племена Южной Америки, умеющие приготов­лять сильные яды типа кураре. Бушмены Южной Африки готовили яды из веществ как животного происхождения (яд змей, скорпио­нов, пауков и пр.), так и растительного (сок молочая и др.) и сме­шанные яды сложного состава. Бушмены прекрасно разбирались в этих сортах яда, зная, какой из них годится при охоте па то или иное животное. Еще интереснее то, что бушмены знали и противоядия от этих разных видов яда и приготовляли их⁴³.

Рациональные знания, естественно, неодинаковы у пародов, стоя­щих на разных уровнях исторического развития, они тем более не­одинаковы у жителей разных широт, климатических зон и ланд­шафтов, у носителей различных хозяйственных укладов. Приморские народы и островитяне обычно хорошо знают море; классическим примером могут служить полинезийцы — смелые мореплаватели, прекрасно знавшие морские течения и направление ветров, знавшие расположение островов и архипелагов за многие сотни километров от собственного острова; они же великолепно ориентировались по звездному небу, умея находить свой путь в океане по звездам. Жи­тели тайги отлично знают свою лесистую родину, безошибочно ори­ентируются в густых зарослях, кочуя и промышляя зверя па боль­ших расстояниях. Степняки по неуловимым признакам находят свою дорогу среди ровной травянистой или песчаной степи.

Практическая деятельность, трудовой опыт — вот главный ис­точник позпания мира людьми, начиная с самых древнейших времен существования человечества. Накопление этих чисто эмпирических и при том практически необходимых знаний уходит в чисто гшетинк-

502 Глава шестая

тивную приспособительную деятельность животных предков чело­века.

Практическая, материально-производственная основа становле­ния и развития рационально-познавательных начал в духовной куль­туре первобытного общества особенно рельефно выступает по мере изучения той роли, которую играет здесь ритм — упорядоченное че­редование однородных элементов. Первоначальная непосредствен­ная связь ритмичных действий с динамикой жизнедеятельности фор­мирующихся людей постепенно, по мере развития первобытного об­щества, все более усложняется, опосредуется, выражается в самосто­ятельных абстрагированных формах. Одним из наиболее ярких доку­ментальных свидетельств этого является, начиная с охотничьих об­щин эпохи палеолита, специальная графическая фиксация (с по­мощью зарубок, нарезок, насечек, красочных пятен и линий и т. п.) определенных множеств однотипных злаков в едином для них ритме. Изучение обширных комплексов такого рода древнейших памятни­ков ритмически организованной изобразительной деятельности впол­не определенно показывает важнейшую роль, которую в ранние пе­риоды развития первобытного общества играли формирующиеся представления о ритме в практике простейших и вместе с тем жиз­ненно необходимых для коллективов охотников и собпрателе]1 ори­ентации в пространстве, во времени, в количественных соотношениях между предметами и явлениями окружающего мира.

Становление категории количества, одной из центральных в об­щественном сознании человечества, представляет особый интересно целому ряду причин. Прежде всего понятие о количестве формирует­ся и проверяется путем исчисления предметов, на которые направ­лена человеческая деятельность. Характер счетных операций при этом выступает в качестве важного объективного критерия, по­зволяющего судить о степени интеллектуального опосредования людьми результатов их действий, об уровне перехода.от действия к мысли. Несомненно, счет является «первой теоретической деятель­ностью рассудка, который еще колеблется между чувственностью и мышлением» ⁴⁴.

С другой стороны, когда по мере развития первобытного общест­ва численный результат счета отделяется от его деятельностной ос­новы и предстает в виде абстрактных чисел, появляются особенно стойкие иллюзии внепрактического, внематериального происхожде­ния понятия числа. Другие исторически исходные понятия матема­тики, механики и прочих наук значительно нагляднее, чем понятие числа, сохраняют следы своего эмпирического происхождения и тем самым значительно надежнее «защищены» от идеалистических ин­терпретаций. Соответственно, значительно труднее восстановить и ре­альную картину генезиса категории количества в общей картине раз­вития позитивных знаний первобытного общества. Отсюда, в частно­сти, непрекращающиеся в западноевропейской и американской нау­ке попытки свести, опираясь на косвенные этнографические и линг-

_______________ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ_________________ 503

вистнческие данные, специфические черты первобытных систем счисления к неким изначальным особенностям мистической ориен­тации первобытного мышления (в духе взглядов французской соци­ологической школы) или к некоему древнему магическому ритуа­лу, как будто бы единственному источнику возникновения счета в первобытном обществе⁴³.

Тем большее значение приобретают прямые вещественные сви­детельства, относящиеся к первоначальному генезису счета в древ­нейшую, палеолитическую эпоху истории первобытного общества. Благодаря исследованию такого рода свидетельств па протяжении более чем 100 лет археология, антропология и история науки дают возможность избежать произвольного манипулирования огромными массивами этнографических данных об архаических формах система­тического счета и количественных представлений.

В кратком изложении суть дела сводится к следующему⁴⁶.

Первоначальные предпосылки количественных операций и пред­ставлений длительное время складывались у формирующихся людей в ходе многообразных утилитарных действий, связанных с добычей пищи, использованием минерального сырья, огня, оборудованием жилищ и т. п. Еще в технике ранней поры нижнего палеолита про­являлись такие отдаленные намеки на будущие арифметические операции, как разделение целого па части (в изготовлении орудий, разделе добычи), сложение нового целого из частей (составные ору­дия, жилища), последовательное повторение однотипных процедур и т. п. Важно подчеркнуть, что значительная часть подобных пред­возвестников счетных действий сложилась задолго до первых следов внеутнлитарной деятельности первобытных охотников и тем более до каких-либо определенных свидетельств о существовании у них того пли иного ритуала.

Вместе с тем постепенному вызреванию счетных навыков несом­ненно предшествовали все более сложные проявления коллективных навыков ритмичных действий: от количественного и качественного развития комплексов каменных орудий до графической фиксации ритмов со все возрастающим числом однотипных знаков, усложне­нием их комбинаций вплоть до законченных композиций геометри­ческих орнаментов.

Обширные комплексы палеолитической графики обнаруживают определенное единообразие в своем построении у самых разных в этнокультурном отношении групп древнейшего охотничьего насе­ления различных районов Евразии. Первое, что обратило па себя внимание многих исследователей, — бесспорное доминирование в ритмах графических элементов, групп, рядов таких количеств, ко­торые кратны 5 или 10. Вторая черта первобытного единообразия графических ритмов состояла в выделении числа 7 и кратных ему величин. Поскольку не вызывает сомнений формирование ритмов с основой 5 или 10 под воздействием практики счета па пальцах, уни­версальной в первобытном мире, наиболее убедительная трактовка

504 Глава шестая

акцентов на ритмы, кратные 7, связывает их с широко распростра­ненными приемами времяисчисления по таким ориентирам, как су­точное движение Солнца, месячный цикл Луны: последний делится пополам, а затем и на четверти по 7 суток.

Действительно, в палеолитической графике Евразии изучена мас­са примеров «записи» ритмически повторяющимися единицами в пределах 1, 2, 3 и более лунных месяцев⁴⁷, вплоть до ряда случаев фиксации периодов в 10 лунных месяцев (обычная длительность бе­ременности у женщин) и солнечного года⁴⁸. На фоне единообразного повторения средствами ритмически организованной графики палео­лита определенных сторон жизни природы и первобытного общест­ва складывались также и локально-этнические особенности разви­тия представлений о ритме и счете. Так, в одних коллективах пер­вобытных охотников отдавалось предпочтение ритмам, кратным 3 (6, 9), тогда как в других соответственно 4 и 8. В конечном итоге в первобытных общинах охотников палеолита была подготовлена поч­ва для развития основных систем счисления позднейших эпох, на­чиная с наиболее распространенной пятерично-десятичной.

Здесь уместно вспомнить одно из самых интереспых в этнографи­ческой литературе описаний архаичной процедуры пальцевого счета, принадлежащее Н. Н. Миклухо-Маклаю. «Излюбленный способ сче­та состоит в том, что папуас загибает один за другим пальцы руки, причем издает определенный звук, например «бе, бе, бе»... Досчитав до пяти, он говорит: «пбон-бе» (рука). Затем он загибает пальцы другой руки, снова повторяя «бе, бе»... пока не дойдет до «пбон-али» (две руки). Затем он идет дальше, приговаривая «бе, бе»... тюка не дойдет до «сам-ба-бе» и «самба-али» (одна нога, две ноги). Если нуж­но считать дальше, папуас пользуется пальцами рук и nor кого-ни­будь другого» ⁴⁹. К аналогичным или подобным процедурам обраща­лись при вычислениях аборигены Австралии, Северной Азии, Се­верной и Южной Америки.

Традициоиая ритмика пальцевого счета во многих племенах охот­ников н собирателен привела \\ однотипным формам зрительных и словесных обозначении определенных количеств. Так, для обозначе­ния числа 5 тасманиец поднимал руку и пересчитывал ее пальцы. У аборигенов Западной Австралии то же число 5 обозначалось как «половина рук», 15 — как «рука па каждой стороне и половина ног». Гренландские эскимосы число 5 называли словом «рука», 6 — «па другой руке один», 7 — «па другой руке два» и т. д.⁵⁰ Зачатки фор­мирования такого рода символики для обозначения и запоминания чисел на весьма ранних стадиях развития первобытного общества представляются вполне естественными, поскольку пменно рука была первым орудием труда, самым прочным связующим звеном между объектом труда и мыслью, первым инструментом для количествен­ного членения предметов материального мира.