На место теистической концепции происхождения чело-
века в Иовое время пришли концепции, разрабатываемые в
рамках деятелъпостиой парадигмы. Последние предпола-
гают комплексный подход, включающий обычно такие фак-
торы, как труд, язык, сознание, те или иные формы общно-
сти, регулирования брачных отношений, нравственность.
Несмотря на то, что указанные концепции претендуют на
научность и могут продемонстрировать явные достижения в
объяснении происхождения человека, антропосоцногенез и
до сего времени во многом представляется загадочным. По
мнению известного специалиста в этой области Б. Поршне-
ва, не только дилетантам, но н' специалистам проблема на-
чала человеческой истории кажется лежащей почти под но-
сом. Ко протянутая рука хватает пустоту. Не только разгад-
ки, но и загадки еще скрыты в предрассветном тумане.
Поэтому они нередко 'сочетаются с теистическими и даже
инопланетными подходами, предполагающими вторжение
разума из космоса.
Укажем на ряд загадок, которые и до сего времени не
разгаданы до конца. В соответствии с эволюционной тео-
рией, считается, что человек произошел от обезьяны. Одна-
ко ряд разработчиков этой концепции в лице Геккеля, Гек-
ели и Фохта сформулировали в 1863 г. одно из затрудне-
ний, назвав его проблемой «недостающего звена*·, иными
словами, морфологически определенной формы между на-
шими обезьяноподобными предками и современным челове-
ком разумным. Спустя 'сто лет это недостающее звено так и
не было найдено, что и было зафиксировано теистически
ориентированным философом, палеонтологом и антрополо-
гом Тейяром де Шарденом.
Чтобы конкретно соориентироваться в длительности это-
го процесса* пишет Тёйяр де Щарден, мысленно перенесем-
ся в мир конца третичного периода. От Южной Африки до
Южной Америки через Европу н Азию— раздольные степи и
густые леса. И среди этой бесконечной зелени мириады ан-
тилоп и зебровидных лошадей, разнообразные стада хобот-
ных, олени со всевозможными рогами, тигры, волки, лиси-
цы, барсуки, совершенно похожие на нынешних. Эта при-
рода настолько похожа на нашу, что мы усилием воли
убеждаем себя в том, что нигде не поднимается дым лагеря
или деревни. И вдруг, спустя «планетарный·миг», пример-
но тысячу лет, мы обнаруживаем человека. Что же случи-
лось между последними слоями плиоцена, где еще нет чело-
века, и следующим уровнем, где ошеломленный геолог на-
ходит первые обтесанные кварциты? — задается вопросом
Тейяр де Щарден. И отвечает: поистине человек самый та-
инственный и сбивающий с толку объект науки. Он вошел
бесшумно и шел столь тихо, что когда мы замечаем его по
•«стирающимся следам каменных орудий, выдающих его
присутствие, он уже покрывает весь-Старый Свет—от Мыса
Доброй Надежды до Пекина. Безусловно он уже говорит и
живет группами. Уже добывает огонь. «Первый человек»
является π может быть только как множество людей.
Если, говорит французский мыслитель, мы бы сфотогра-
фировали прошлое отрезок за отрезком в попытке запечат-
леть у человеческого рода этот переход, то не сумели бы
получить каких-либо результатов. По той простой причине,
что феномен возник внутри. Таким образом, по мысли Тей-
яра де Шардеиа, «парадокс человека» состоит в том, что
переход осуществился не через морфологические измене-
ния, а внутри, и потому не оставил заметных следов. Этот
подход разделяют многие философы. Суть перехода от
обезьяны к человеку, считает украинский философ В. П.
Иванов, состоит не в возникновении особой, эмпирически
фиксированной формы, «обезьяночеловека», а в уходе вов-
нутрь, в самость, в субъективацин внешних проявлений
жизнедеятельности. В результате расчленяется прежде еди-
ный процесс объективных закономерностей, «проклевыва-
ется» особая сфера бытия «для себя» в объективном бытии.
Объяснение отсутствия эмпирически фиксируемого «проме-
жуточного звена» представляется убедительным. Однако
остается загадкой, почему развитие ушло во внутрь н было
столь интенсивным, что спустя «планетарный миг» прояви-
ло себя во вне одновременно на всей территории Старого
Спета каменными орудиями, групповой организацией,
речью и использованием огия.
Вопрос о сверхвозможностях мозга обсуждает Н. П.
Бехтерева, крупный специалист в области физиологии пси-
хической деятельности. Она отмечает, что требования, ко-
торые предъявляют земные условия к мозгу, во много раз
ниже, чем его возможности. В объяснении его сверхвозмож-
ностей она склоняется к шюпланетарной версии происхож-
дения человека. Однако ί ι в этом объяснении мы наталкива-
емся на трудность, которую формулирует сама Бехтерева:
«Где та планета, на которой исходные требования к мозгу
на много порядков выше, чем здесь?» Действительно, такой
планеты мы не знаем н, более того, в науке все более креп-
нет убеждение, что мы одиноки во Вселенной. Остается
только согласиться с исходным тезисом Н. П. Бехтеревой:
«В нашей эволюции многое непонятно».
В XIX в., особенно после создания Ч. Дарвиным эволю-
ционной теории, получила распространение трудовая тео-
рия происхождения человека. Нам она известна в ее марк-
систском варианте, однако, не сводится к ней. Все сторон-
ники этой теории считают, что именно труд, начинающийся
с изготовления труда, создал человека. В ходе трудовой де-
ятельности рука становится все более гибкой и свободной.
Одновременно развивается мозг, достигается все более тес-
ное сплочение людей и возникает потребность что-то ска-
зать друг другу. Таким образом, орудийная деятельность,
сплочение в общество, речь и мышление есть решающие
факторы превращения обезьяны в человека. Затем добавля-
ются регулирование брачных отношений, нравственность и
другие моменты становления и существования человека.
Но, почему наши животные предки начали трудиться и
почему трудовая активность превратила, в конечном счете,
обезьяну в человека? В популярной литературе часто мож-
но найти такой ответ: для того, чтобы поддерживать свое
существование, люди должны есть, пить, защищаться от хо-
лода и т. п., а это вынудило их к производству материаль-
ных благ. Однако в природе животные, включая наших жи-
вотных предков, не производят, не испытывают никакой по-
требности в производстве и вполне способны поддерживать
свое существование. Но даже и тогда, когда животные в
ряде случаев осуществляют орудийную деятельность, это не
способствует преодолению ими границ животного мира.
По-видимому, если мы выводим мышление из труда, а
не труд из мышления, у нас нет достаточных данных для
того, чтобы дать объяснение переходу (тем более, в течение
короткого периода тысячи лет) от инстинктообразных к це-
леполагающим формам труда. Но коль скоро труд в его
ставших формах возник, мы действительно получаем воз-
можность объяснить ход антропосоциогенеза. Причем дело
не столько в том, что труд, по-видимому, сыграл действи-
тельно решающую роль в возникновении принципиально
новой формы наследования, открывшей безграничные воз-
можности становления человека. Речь идет о сдвиге с гене-
тических форм наследования на социальные.
Животные, как было сказано выше, в ряде случаев осуще-
ствляют орудийную деятельность, содержащую в себе элемен-
ты целеполагания, известного под именем «ручного интеллек-
та» или «практического мышления» (А. Н. Леонтьев). Одна-
ко это не влечет последствий, которые обнаруживаются у
человека. Опыт не аккумулируется, передача его от поколе-
ния к поколению не осуществляется, развитие животных не
происходит. Существенной чертой антропосоциогенеза явля-
ется именно то, что изготовляемые человеком орудия труда
аккумулируют в себе способы деятельности с ними. Это до-
стигается тем, что в процессе изготовления предмету придает-
ся целесообразная форма. Распредмечивание этих форм осу-
ществляется как развитие человеческих способностей.
Поскольку же человек в одном из своих определений
есть совокупность способностей и влечений, их приобрете-
ние и совершенствование есть развитие человека, составля-
ющее содержание антропосоциогенеза. Однако следует
иметь в виду, что опредмечивание и, соответственно, рас-
предмечивапие не может быть сведено только к изменению
формы предмета. Собственно целесообразность опредмечи-
вается только тогда, когда применяемые человеком предме-
ты опосредованы системой общественных отношений. Без
включения в систему общественных отношений социальное
наследование невозможно. Сама же система общественных
отношений, в свою очередь, невозможна без общественных
предметов. Последние есть форма, в которой реализуются
социальные связи, знаки социальных значений. Адсорбция
же социальных значений осуществляется не столько в веще^·
стве природы и даже измененной форме его, сколько в сгу-
щенных вокруг них общественных отношениях.
Общественные предметы, писал О. Г. Дробшщкий, это
как бы призрачная оболочка природной вещи. Мы ее не ви-
дим глазом или в окуляр микроскопа, не осязаем пальцами,
не можем взвесить на руке или весах, услышать ухом или
при помощи стетоскопа, пробовать на вкус или обонять. И в
то же время «вне общественных отношений, вне форм, спосо-
бов деятельности все опадает». Перед нами лишь машины,
представляющие причудливые нагромождения металла, кни-
ги—увесистые-«кирпичи», в которых начертано черным по
белому, деньги- «радужные бумажки», поступки-телодвиже-
ния, мысли- не более чем электрохимические процессы в моз-
гу— все это лишь материально-природный субстрат, телесный
носитель того, что называется машинами, зданиями, книгами,
деньгами, мыслями, поступками. Антропосоциогенез и есть
непрерывный процесс становления такой живой, постоянно
пульсирующей системы, конденсирующие в себе способы дея-
тельности с ними, способы отношений людей к миру, друг к
другу и самим себе.
Идея призрачной предметности, образующей новый
пласт бытия, содержит в себе интенции, далеко выводящие
за пределы трудовой концепции антропосоциогенеза, на-
пример, к концепции Э. Кассирера, определяющего челове-
ка не столько как рациональное животное, сколько как жи-
вотное символическое. Человек, пишет он, живет не только
в физическом, но и символическом!! мире, нити которого
сплетаются в символическую сеть. Весь человеческий про-
гресс утончает и, одновременно, укрепляет эту сеть. От этой
концепции отталкивается крупнейший американский фило-
соф и культуролог Л. Мэмфорд, критически проанализиро-
вавший трудовую теорию становления человека и предло-
живший существенно иную концепцию антропосоцпогепеза.
По мнению Л. Мэмфорда, прошлый век— век постоянной
переоценки роли орудий и машин. В течение этого периода
господствовало определение человека как животного, исполь-
зующего орудия труда. В результате простая находка фраг-
мента черепа рядом с грубо обработанными булыжниками
признается вполне достаточной для идентификации существа
как проточеловека. Несмотря на заметные анатомические от-
личия и от более ранних человекообразных обезьян и от лю-
дей, и несмотря па отсутствие в течение последнего миллиона
лет заметного усовершенствования технологии обтесывания
камней, Мэмфорд обращает внимание на важный факт: вов-
лечение в производство моторно-сенсорных координации не
требовало и не вызывало какой-либо значительной остроты
мысли. Иными словами, способность к изготовлению орудий
труда не требовало и не создавало развитого черепно-мозгово-
го аппарата у древних людей. У многих насекомых, птиц,
млекопитающих, говорит он, появились более радикальные
новшества, чем у предков человека: сложные гнезда, домики,
бобровые плотины, геометрические ульи, урбанондиые мура-
вейники и термитники. Это свидетельствует о том, что если
технического умения было, бы достаточно для определения ак-
тивности человеческого интеллекта, то человек долгое время
рассматривался бы как безнадежный теудачннк по сравнению
с многими другими видами.
По мнению американского мыслителя, преимущество че-
ловека состояло не в том, что на каком-то этапе он стал
использовать орудия, а в том, что он изначально обладал
одним всецелевым орудием— собственным, движимым умом
телом, являлся использующим главным образом свой ум са-
мосовершенствующимся животным. В этом процессе само-
трансформация техника в узком смысле служила лишь
вспомогательным средством, но не главным агентом, ибо
техника никогда не была отделена от большой культурной
целостности и еще менее господствовала над всеми осталь-
ными институтами. Даже стандартизация образцов и алго-
ритмичность процессов, по большей части проистекали из
ритуальной точности церемоний, специализации в обрядо-
вых службах, религиозного механического запоминания и
другим формам культурной деятельности вплоть до игры,
мифа и фантазии.
Однако проблематика антропосоциогенеза на этих под-
ходах не кончается.
