Вий:
Начинается с описания разных классов семинаристов, что у них в карманах, как они друг друга мутузят. Классы: грамматики, риторы, философы и богословы. Летом все по домам разъезжаются, «вакансии». Разъезжаются всей толпой, ночуют либо в поле либо во встречных хуторах. Так трое от этой толпы отделились, молоденький, но драчливый ритор Тиберий Горобець, философ Хома Брут, весельчак, и богослов Халява, клептоман и пьяница. Ночь темная, мрачная, с тучами, дорогу потеряли, думали в поле заночевать, но Хоме не захотелось с голодным желудком и дальше пошли. Пришли к маленькому хуторку и начали ломиться. Старуха долго не хотела пускать, потом пустила, но положила спать в разных местах, Хому – на овечьем хлеву. Ночью пришла к нему (а хочешь я тебя руками?), оседлала, околдовала и полетела на нем куда-то. Он летел, офигевал, потом начал читать заклятья и молитвы, потом сам оседлал ведьму, она побежала, а он ее поленом лупил. В итоге она сказала, что больше не может, и упала красивой девушкой. Хома со страху понесся в Киев, ибо сирота был, а там его уже ждал ректор. Сказал, что у сотника одного дочка с прогулки пришла вся побитая, умирает, просит, чтоб только Хома над ней читал. Хома отпирался, ибо чуял жопу, но его насильно посадили в кибитку и отправили. По дороге попытался сбежать – не получилось. Приехал поздно, а на утро панночка и умерла. Привели его к пану, он расспросил. Хома, естественно, понятия не имеет, откуда он знаком с умершей и чего это ей вздумалось: «Скачи, враже, як пан каже». А Пана больше всего огорчает не то, что дочка-красавица умерла, а что не знает он, кто ее убил. Хома с ужасом узнает в панночке ведьму, но деваться некуда, приходится читать. Вечером на кухне за ужином собралось много народу и зашел разговор о том, ведьма ли панночка. Хома включился в беседу. Оказалось, что она местного писаря заездила до того, что он в горстку пепла обратился, шапки и люльки крала, косы девкам состригала, а у Шепчихи выпила кровь и у ее младенца тоже. После таких вот разговоров и нескольких стопарей горилки, пошел он в церковь, над ведьмой читать. Церковь деревянная почерневшая, мхом заросла. Образа страшные. Заперли его в церкви, он зажег везде, где мог, свечки, стало еще страшней. У ведьмы пронзительно страшная красота, как живая. Начал громко читать. Пожалел что закурить нельзя, попел, дальше читает. «чего бояться?». И все поглядывает – вдруг сейчас встанет. Глядь – встала панночка, с закрытыми глазами по церкви ходит, ловит кого-то. Очертил Хома вокруг себя круг, прочел пару заклинаний, панночка зубами щелкнула, ушла в гроб, села в нем и начала по церкви кружить. Петухи – занавес. Панночка в гроб, и крышка захлопнулась. Отпоили горилкой, вроде в себя пришел, вроде забыл, перезнакомился со всей деревней, вечером снова в церковь. Повторяется то же. Только Хома решает не смотреть на гроб и читать, потом полез за табаком нюхательным, поднял глаза – а тут она стоит, синяя. В конце панночка сама читает заклятья, поднимается ветер, крылья хлопают, кто-то в церковь ломится, потом петухи и все обратно. Вышел оттуда полуседой. Пришел к пану, говорит – не могу больше, дочь твоя с сатаной водится. Пан переиначил все так, что она де за свою душу пеклась вот тебя и позвала, иди читай, дам 1000 золотых, а нет – не встанешь. Кожаные розги, вспрыскивание горилкой, снова кожаные розги, ммм. Попытался сбежать, Явтух, работник пана, его догнал, срезав через конюшню путь, и обратно отвел. Чтоб было не страшно, проплясал весь вечер, рассказывал, что настоящий казак ничего не боится, а потом пошли. Ночь, адская, что-то воет, но Дорош, говорит, что это точно не волки. В этот раз панночка вся зеленая и за ней прилезли всякие чудища. Хома в панике, хмель весь вышибло, читает как попало молитвы, но чудища его найти не могут. Потом решили позвать Вия. Вышел Вий человек весь в черной земле, с железным лицом, железными руками, с веками до пола. Подошел он к Хома – «Поднимите мне веки! Не вижу!». Что-то говорило внутри Фоме «не смотри!», а он, дурень все-таки посмотрел. Вий показал на него пальцем, и вся нечисть на него накинулась и выбила дух. В пылу свалки пропусти они первый петушиный крик, а на второй уже не успели – так и остались торчать в храмовых стенах. Священник, который пришел панихиду проводить, отказался там этим заниматься, и с тех пор церковь заросла, и как дойти до нее никто не знает.
А тем временем в Киеве Халява стал звонарем и набивал себе шишки каждый день, ибо лестница у них на колокольне сделана плохо. Тиберий Горобец стал философом и ходил довольный. Встретились, выпили, заговорили про Фому. Тут Тиберий говорит: «все потому, что он боялся. Если б не боялся, перекрестился да и плюнул ведьме не хвост, живой бы остался. Я точно знаю. У нас в Киеве все бабы на базаре ведьмы».
