Научное познание и художественное творчество

Со времен Гёте и Гумбольдта натурфилософия сочетала достижения естествознания с мощным потенциалом мировой культуры. Попыт­ки осмыслить природу присущи многим художественным произве­дениям. «Истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами», — писал поэт начала XIX в. Д. Веневитинов. Сила художественного слова заключена в способ­ности формировать у людей определенные этические ориентиры не средствами дидактики, а благодаря божественной искре таланта. Какой силой предчувствия сегодняшних проблем, которые мы назы­ваем экологическими, наполнено стихотворение А. Ахматовой!

Пространство выгнулось и пошатнулось время, Дух скорости ногой ступил на темя Великих гор и повернул поток.

Отравленным в земле прозябло семя, И знали все, что наступает срок.

Гёте не признавал ньютоновского мировоззрения в те дни, когда оно казалось бесспорным; математические методы, сами числа он считал ненужными при изучении природы. Позже В. И. Вернадский признает за ним правоту, потому что Гёте в своем «донкихотстве» лучше многих видел, что аналитический прием разделения явлений всегда ведет к неполному и неверному представлению, так как в дей­ствительности «природа» есть организованное целое. «Главным моим побуждением всегда было стремление обнять явления внешне­го мира в их общей связи, природу как целое, движимое и оживляе­мое внутренними силами», — писал друг Гёте, великий естествоис­пытатель А. Гумбольдт.

Способностью охватывать духовный и материальный мир как це­лое обладает художественное творчество, которое может обогатить научный поиск. Нередко в наш век точного знания, как полагал В. И. Вернадский, мы смотрим с излишней небрежностью на худо­жественное творчество в научном искании и в научной литературе. Мы забываем, что это творчество не только является элементом, по­могающим открывать научную истину, но что оно само по себе пред­ставляет великую ценность.

Достоевский как философ пророчески предвидел парадоксаль­ную зависимость между техническими достижениями и нравствен­ным онемением. Говоря о грядущих гигантских результатах науки и техники в деле преобразования и покорения природы, он писал в «Дневнике писателя. 1876 год» о том, что люди вдруг могут по­чувствовать себя осыпанными счастьем, зарытыми в материальных благах; они будут летать по воздуху; говядины хватит по три фунта на человека — словом, ешь, пей и наслаждайся. Казалось, человече­ство с восторгом должно было бы ожидать будущего, в котором нет материальных лишений.

«"Вот, — закричали бы все филантропы, — теперь, когда человек обеспечен, вот теперь только он проявит себя! <...> Теперь, те­перь только настала высшая жизнь!" <...> Но вряд ли, — пишет далее Достоевский, — и на одно поколение людей хватило бы этих восторгов! Люди вдруг увидели бы, что жизни уже более нет у них, нет свободы духа, нет воли и личности, что кто-то у них украл все разом, что исчез человеческий лик и настал скотский образ раба, образ скотины, с тою разницею, что скотина не знает, что она скотина, а человек узнал бы, что он стал скотиной. И за­гнило бы человечество; люди покрылись бы язвами и стали ку­сать языки свои в муках, увидя, что жизнь у них взята за хлеб, за "камни, обращенные в хлебы"».

И сегодня мы можем сказать, что цена обращения с помощью науки «камней» природы в «хлебы» цивилизации оказывается слиш­ком высокой. Плоды технического прогресса не только не способ­ствуют совершенствованию человека, но, напротив, понижают его духовную высоту.

В начале XIX в. И. В. Киреевский видел причину европейского кризиса в утрате духовной цельности:

«Промышленность управляет миром без веры и поэзии. Она в на­ше время соединяет и разделяет людей, она определяет отечество, она обозначает сословия, она лежит в основании государствен­ных устройств, она движет нравы, дает направление наукам, ей поклоняются, ей строят храмы, она действительное божество, в ко­торое верят нелицемерно и которому повинуются»^[124]. Так в самом начале пути технического прогресса были поставле­ны вопросы, которые особенно волнуют нас сейчас, — о значении и смысле промышленности, науки и прогресса. Чтобы выйти из замк­нутого эгоистического круга, наука должна преобразиться и вклю­чить в свою методологию такие далекие пока от нее категории, как совесть, милосердие, любовь. Наука, которая могла бы работать в на­правлении не мнимого, а подлинного прогресса, — это наука, кото­рая опирается не только на естествознание, но и на высшую челове­ческую мудрость, на все области гуманитарного знания.