Франко-русский союз и политическая ситуация в Европе к концу XIX в. 1 страница

 

К началу 90-х гг. на Западе Российской империи противостоял мощный политический и военно-стратегический германо-австрийский блок. Все иллюзии времен князя А. М. Горчакова и Александра II о приоритетах династической «сердечной дружбы» перед всеми прочими политическими факторами окончательно развеялись. Вена являлась для Берлина главным, ближайшим и надежнейшим партнером и союзником.

В этих условиях Россия пошла на шаг, который трудно было еще недавно и представить: она заключила военно-политический союз с республиканской Францией, страной, где находили прибежище многие русские диссиденты и престолоненавистники. Но государственные интересы возобладали над консервативными убеждениями Александра III, и две столь непохожих страны стали партнерами, определив тем самым расстановку сил в мире в последующие десятилетия.

Первым шагом к образованию союза стало политическое соглашение августа 1891 г., в котором стороны обязывались прилагать все силы к поддержанию мира и для этого проводить консультации по всем острым международным вопросам. Через год, в августе 1892 г., Россия и Франция заключили военную конвенцию. Ее основной смысл содержался в первой статье: «Если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все войска, какими она может располагать, для нападения на Германию. Если России подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция употребит все войска, какими может располагать, для нападения на Германию».

В конвенции говорилось, что Франция должна выставить против Германии армию в 1300 тыс. человек, Россия от 700 до 800 тыс. Обе стороны обязывались ввести эти силы в действие полностью и со всей быстротой», с тем чтобы Германии пришлось одновременно сражаться и на Западе, и на Востоке. Положения франко-русского союза являлись секретными. На этом настаивали в Петербурге, чтобы не форсировать военно-стратегическое сближение между Берлином и Веной. Но сохранять долго в тайне столь важный международный договор было сложно, и через несколько лет Франция и Россия официально признали свои союзнические обязательства.

Когда в апреле 1894 г. наследник престола цесаревич Николай Александрович был помолвлен с гессенской принцессой Алисой, то в Париже возникли опасения за судьбу союза, тем более, что в Берлине умышленно раздували этот факт, стараясь придать ему некое политическое значение. Но эти опасения были совершенно безосновательными. Россия твердо была намерена придерживаться заключенного соглашения. Александр III недвусмысленно заявил, что пока будет существовать Тройственный союз, «наше сближение с Германией невозможно».

В октябре 1894 г. в России появился новый правитель, Николай II, и сразу возникли вопросы о том, насколько молодой монарх будет следовать прежним курсом в вопросах внешней политики. Здесь узловым пунктом являлся франко-русский союз. За несколько дней до похорон Александра III, состоявшихся 7 ноября, русским дипломатическим представителям за границей был разослал циркуляр, опубликованный затем и в газете «Правительственный вестник», где говорилось: «Россия ни в чем не уклонится от вполне миролюбивой, твердой и прямодушной политики, столь мощно содействовавший всеобщему успокоению». Это служило подтверждением неизменности внешнеполитического курса.

Вступив на престол, Николай II не был посвящен во многие подробности дипломатической деятельности, а содержание статей франко-русского союза ему было известно в самой общей форме. Но очень скоро император был введен в курс дела, ему были сообщены все детали дипломатических переговоров и условия заключенных Россией соглашений и конвенций. Принимая главу официальной делегации Франции генерала Р. Буадефра, прибывшего на похороны Александра III, Николай II заверил его, что и во внутренней, и во внешней политике он «будет свято продолжать дело отца».

Общий внешнеполитический курс России не изменился: союз с Францией и поддержание как можно более дружеских отношений с другими державами. Особенно велика была роль подобных отношений с Германий, экономическая и военная мощь которой росли год от года, а ее международное влияние постоянно усиливалось. Берлин был заинтересовал в политическом сближении с Петербургом, и Вильгельм II, осознавая значение России, стал пропагандировать идею о необходимости возобновить альянс двух монархий, для поддержания равновесия в мире и «укрепления консервативных принципов в политике».

Эти сигналы не находили отклика в России. В начале 1895 г. русский МИД отправил послу в Берлине директиву, где говорилось, что в случае проявления попыток кайзера возобновить существовавший ранее политический договор («договор перестраховки») необходимо недвусмысленно дать понять, что Николаю II «не угодно возобновлять какое-либо письменное соглашение», поскольку оно оказалось бы «в некотором противоречии с установившимися отношениями нашими и Франции». Послу предписывалось «поддерживать и развивать самые дружеские отношения лично с Вильгельмом II и берлинским кабинетом, не поощряя однако его стремление к заключению секретного соглашения».

Великобритания, находившаяся к концу XIX в. в политическом «блистательном одиночестве», тоже проявляла признаки внимания к России. Приход к власти нового правителя давал возможность изыскать обоюдоприемлемую формулу сосуществования двух империй.

Эта стратегическая цель манила и Россию: во всех отношениях представлялось гораздо более выгодным иметь с Альбионом если уж не дружеские, то хотя бы невраждебные отношения. Королева Виктория была готова отойти от своей традиционной русофобии. Династические матримониальные связи открывали большие возможности. Правда, первоначально она без всякого энтузиазма отнеслась к брачной партии своей внучки Алисы с русским престолонаследником, но когда познакомилась с ним лично, то предубеждение почти сошло на нет. В день бракосочетания Николая II, 14 ноября 1894 г., королева устроила пышный прием в Виндзорском замке, на который, впервые за время ее правления, были приглашены все члены русской дипломатической миссии. «Королева Великобритании и Ирландии и Императрица Индии» была необычайно любезна с гостями, удостоила многих из них беседой, а на банкете провозгласила тост «за здоровье моих дорогих внучат».

Николай II испытывал большое уважение к престарелой королеве: ведь она была так любима его женой, которой еще в раннем детстве заменила мать. Однако родственные симпатии — симпатиями, а интересы государства — прежде всего. В одном из своих посланий в Англию «любимый внук» заметил: «Увы! Политика, это не то, что частные или домашние дела, и в ней нельзя руководствоваться личными чувствами и отношениями. Подлинный учитель в этих вещах — история, а передо мной лично, кроме этого, всегда священный пример моего любимого Отца, как и результаты его деяний!». Британский монарх все это знал как никто. Упоминание же имени умершего царя не могло не воскресить в ее памяти неприятные минуты и дипломатические неудачи, которые королева всегда остро переживала.

Николай II отправил «дорогой Бабушке» несколько писем, и каждое из них полно изъявлений нежных чувств. Но рядом с этим встречаются пассажи уже совсем иного свойства. В октябре 1896 г. царь писал: «Что касается Египта, дорога Бабушка, то это очень серьезный вопрос, затрагивающий не только Францию, но и всю Европу. Россия весьма заинтересована в том, чтобы были свободны и открыты ее кратчайшие пути к Восточной Сибири. Британская оккупация Египта — это постоянная угроза нашим морским путям на Дальний Восток; ведь ясно, что у кого в руках долина Нила, у того и Суэцкий канал. Вот почему Россия и Франция не согласны с пребыванием Англии в этой части света и обе страны желают реальной независимости канала».

К концу XIX в. позиции России на мировой арене были прочны и общепризнаны. У нее была самая большая сухопутная армия в мире (около 900 тыс. человек), третий в мире флот (после Англии и Франции). И хотя вооруженные силы России уступали ведущим мировым странам по уровню военно-технического оснащения, но с конца XIX в. этот разрыв начал стремительно сокращаться.

Противоречия между Россией и европейскими державами на Балканах, в Турции (старая и больная проблема черноморских проливов), в Средней Азии и на Дальнем Востоке сохранялись и порой приводили к острым конфронтациям в различных географических пунктах, но до рубежа военного столкновения дело не доходило. России боялись и с ней считались. Русско-японская война и последующие затем социальные волнения сильно поколебали эти представления и некоторые политические лидеры, например германский император Вильгельм И, буквально начали воспринимать Россию как «колосса на глиняных ногах». Это опасное заблуждение непосредственно повлияло на развитие последующих событий в мире.

 

Глава 8

 

Смена эпох: период царствования Александра III

 

§ 1. Положение в стране к началу 80-х гг. XIX в. Народнический террор

 

Реформы, проводимые в России с начала 60-х гг. XIX в., ускорили экономическое развитие, раскрепостили частную инициативу. Росли города, строились железные дороги, возникало множество промышленных предприятий. Повышалась грамотность населения, открывались сотни новых учебных заведений. Либерализировалась система судопроизводства. Подданные царя получили право защищать свои интересы в суде, в том числе и против произвола должностных лиц. Власть цензуры была ограничена, и в 60-е гг. в России появились сотни новых газет и журналов. Существенно были облегчены правила выезда за рубеж, и тысячи русских туристов и путешественников начали ежегодно покидать Россию, многие стали получать образование в самых престижных учебных центрах Европы. Политика государства была направлена на то, чтобы постепенно превратить Россию в либеральное, правовое государство.

Однако далеко не все поддерживали этот государственный курс. Находились и те, кто не хотел изменений, кто вздыхал по временам Николая I, когда все области деятельности, все сферы общественных занятий людей строго контролировались государственной властью и почти на все надо было получать разрешение начальства. Тогда государственную власть на местах безраздельно олицетворяли чиновники, нередко трактовавшие «интересы государства» на свой лад, что неизбежно порождало произвол. Для немалого числа представителей «чиновной корпорации» подобное положение вещей являлось желательным. Жесткая административная вертикаль устраивала и верхи дворянства, которое, по мере развития капитализма, распространения частной инициативы теряло некоторые юридические и имущественные права. Эти общественные элементы не являлись сторонниками преобразований.

Главную же опасность курсу обновления страны все-таки представляли не люди «вчерашнего дня». Угроза исходила совсем с другой стороны, со стороны тех, кто считал, что реформы слишком «медленны» и «неглубоки». Эти леворадикальные течения и кружки, требовавшие «коренных изменений», заявили о себе как раз в начале 60-х гг. XIX в. Они получили название «народников».

Родоначальниками их идеологии являлись А. И. Герцен и Н. Г. Чернышевский, а главный девиз сформулировал еще В. Г. Белинский: «Человеческая личность выше истории, выше общества, выше человечества». Позже эту «социологическую формулу» развил известный идеолог «крестьянского социализма» Н. К. Михайловский (1842-1904), заключивший: «Единицей меры при определении относительного значения различных форм государственного общежития может быть только человеческая личность. Человеческая личность, ее судьбы, ее интересы, вот что должно быть поставлено во главу угла нашей теоретической мысли и нашей практической деятельности». По этим представлениям «личность» не могла занять «достойное положение» ни при капитализме, ни при «царской диктатуре», поэтому надо было отбросить и разрушить реальные «социальные формы общежития» и соорудить на их обломках некое общинное «царство света и справедливости» на принципах равенства и бескорыстия.

По своему социальному положению подавляющая часть народников происходила, как тогда говорили, из разночинцев («из разных чинов»). Как правило, это были выходцы из малообеспеченных семей (священников, мелких чиновников, обедневших дворян), получившие возможность учиться, делать карьеру, занять видное место в обществе как раз благодаря реформам Александра II. Но учеба и служба их не манили: они мечтали «осчастливить» народ и страну, перестроить все в России по своему усмотрению. С конца 50-х гг. они начали объединяться в тайные кружки и союзы, вырабатывать стратегию и тактику борьбы с существовавшим общественным строем.

Общая численность их никогда не была большой: в период «расцвета» народничества, в 70-е гг. XIX в., их по всей России насчитывалось не более двух тысяч человек. Опьяненные идейным «горением», они шли на акты фанатического самопожертвования, что невольно вызывало симпатию немалого числа русских людей, далеких от революционных устремлений. Симпатия к народникам в кругах «просвещенной публики» объяснялась духовно-нравственным климатом русского общества. Издавна в России социально-этические нормы формировались в русле православно-христианской традиции сострадания униженным и оскорбленным, а бескорыстное общественное подвижничество всегда считалось великой общественной добродетелью..

Общественно-политические воззрения народников являли странный симбиоз христианской этики и социалистических теорий. Как позже справедливо заметил А. Ф. Керенский, «это своеобразное русское движение интеллектуально было связано с едва начинавшимся тогда в Европе социалистическим движением, эмоционально — с христианством». Многие лидеры народничества, эти, как писали о них клевреты, «апостолы» и «мадонны» революции, несомненно, испытывали влияние христианского этатизма.

Известная народница, одна из основателей партии социалистов-революционеров Е. К. Брейшо-Брешковская (1844-1934), которую после падения монархии в 1917 г. многие газеты и соратники называли «бабушкой русской революции», на склоне лет вспоминала, что «путь страдания» она избрала еще в раннем возрасте под влиянием чтения Евангелия и Жития святых. «Я была потрясена тем, что я слышала от матери и в особенности жизнью великомученицы Варвары, и решила еще девочкой пострадать за народ». В свою очередь, другой известный народник, «дедушка русской революции» Н. А. Морозов (1854-1946), один из организаторов убийства Александра II, коротал свои дни на каторге сочинением «истинного жизнеописания Христа». Пользовавшаяся же беспредельным почитанием в среде революционеров — «богоматерь террора» — В. Н. Фигнер (1852-1942) утверждала, что «путь в революцию ей открыло Евангелие». Сходные интересы и признания можно обнаружить в биографиях и многих других «борцов за счастье народное».

Бросая бомбы, убивая кинжалом из-за угла, стреляя из револьвера в одних, они хотели сделать счастливыми других. Эта «социальная философия» не имела ничего общего с христианством, утверждающим самоценность каждой человеческой жизни. Однако народники не испытывали раскаяний, они воспринимали собственные кровавые акты как народный ответ «самодержавной деспотии». Их отличала фанатическая ненависть к общественному устройству в России. Им не нужны были преобразования, они мечтали о крушении. Во имя осуществления этой мечты молодые люди шли на самые невероятные поступки, жертвовали карьерой, а нередко и жизнью (и не только своей).

Все народнические декларации пропитаны духом ненависти. С начала 60-х гг. в различных районах России, в университетах, аптеках, магазинах стали появляться или написанные от руки, или отпечатанные на гектографе листки, содержавшие угрозы в адрес власти, наполненные призывами сокрушить государственный строй и установить новый общественный порядок. Различались эти тексты лишь степенью грамотности составителей. По своему содержанию они были очень схожи.

«Для окончательного разрыва с кровожадным деспотизмом русского императорства торжествующая революция должна уничтожить права наследственной короны, и громадная социальная партия, питающая ненависть к дому Романовых, будет первой представительницей в его неизбежном истреблении». «Россия стонет под тяжким игом деспотизма вечно пьяных, безумных государей, и народ русский, вероятно, привыкший к этому безобразию, молчит и стонет. Что же заставляет его стонать? Неужели он не может освободиться от этого варвара — ИМПЕРАТОРА?». «Революция должна изменить радикально все, все без исключения, основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка. Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови». «Скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком «Да здравствует социальная демократическая республика Русская!» двинемся на Зимний дворец истребить живущих там».

Подобного рода ритуально-кровожадные пассажи содержались в подавляющем большинстве нелегальных документов той поры. «Геростратов комплекс» авторов таких воззваний подтверждает распространенный вывод о том, что контингент народников по преимуществу формировался из людей с неуравновешенной психикой.

Неизменно выступая от имени «народа», «народоправцы» этот самый народ не знали и не хотели знать. Его нравы и психологию они постигали по «Запискам охотника» И. С. Тургенева, по рассказам и романам Г. И. Успенского, повестям Н. Г. Помяловского, публицистическим сочинениям В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского. По сути дела народничество всегда являлось замкнутой организационноидеологической кастой, члены которой самоотверженно боролись за воплощение в жизнь утопической мечты. После того как появились русские переводы Ф. Лассаля и К. Маркса, после Парижской коммуны 1871 г. народничество начало приобретать черты доктрины «рабочего социализма», в соответствии с которой, в отличие от стран Запада, в России главную роль в будущем социальном перевороте сыграет не промышленный рабочий, а крестьянин.

Первой заметной народнической организацией стала «Земля и воля», существовавшая в 1861-1863 гг. и объединявшая несколько десятков юношей и девушек — большей частью студентов различных петербургских учебных заведений. Возникла она в период, когда противники режима не сомневались, что скоро грядет народное восстание. По мере исчезновения надежды на скорое крушение «деспотической власти» землевольцы пришли к убеждению, что сам народ не сможет поднять восстание для установления «социалистической республики». К этой заветной народнической цели его надо подготовить, «просветить». К этому же призывали молодых людей их «духовные отцы».

В 1861 г. А. И. Герцен в своем «Колоколе» призвал русских революционеров «идти в народ», чтобы вести там революционную пропаганду. В 60-е гг. началось «хождение в народ», достигшее своего апогея в 70-е гг. Сотни молодых людей устремились в деревню, устраивались там фельдшерами, землемерами, ветеринарами, «новыми землепашцами» и при каждом удобном случае вели беседы с крестьянами, объясняя им, что для того, чтобы ликвидировать притеснения, чтобы добиться благополучия и достатка, надо свергнуть власть и устроить «народную республику». Народники не призывали честно трудиться, получать образование, повышать культуру земледелия. Их это не интересовало. Они настраивали крестьян готовиться к восстанию. Подобные беседы заканчивались почти всегда одинаково. Крестьяне, которые многим в своей жизни были недовольны, слишком верили в Бога и безусловно почитали царя, чтобы довериться этим странным городским молодым людям, которые сами почти ничего не умели толком делать, но призывали к бунту. Пропагандистов они или сдавали полиции, или сами с ними расправлялись. Немалому числу «борцов за народное счастье» с трудом удавалось уносить ноги от разъяренной крестьянской толпы. Это «хождение в народ» продолжалось более десяти лет и окончилось полным провалом во второй половине 70-х гг.

Потом свое крушение они сами и их многочисленные почитатели объяснили «усилением полицейских репрессий». На самом деле же все обстояло иначе. «Борцы за светлое будущее» и их эпигоны боялись признавать неоспоримый, но просто убийственный для них факт: в общем и целом крестьянство не только не проявляло никакого интереса и тяги к народнической демагогии, но и встречало этих «буревестников свободы» крайне враждебно.

После бесславного провала «агитационного этапа движения» народники решили, что необходимо развернуть террор против власти. Таким путем удастся посеять страх, растерянность, что ослабит государственный порядок и облегчит главную задачу — свержение власти царя. Один из лидеров «активного крыла» А. Д. Михайлов (1855-1884) следующим образом объяснил неизбежность террористической деятельности: «Когда человеку, хотящему говорить, зажимают рот, то этим самым развязывают руки».

В 1876 г. возникла новая организация «Земля и воля», в программе которой уже было четко записано, что нужны действия, направленные на «дезорганизацию государства» и на «уничтожение наиболее вредных или выдающихся лиц из правительства». Вторая «Земля и воля» объединила около двухсот человек и стала вынашивать планы организаций взрывов и убийств. Самым известным делом рук этих террористов стало убийство в 1878 г. шефа полиции генерала Н. В. Мезенцева.

В среде народников не все безусловно одобряли террор. Некоторые, как, например, известный в будущем марксист-революционер Г. В. Плеханов, отстаивали прежнюю тактику. Эти «умеренные» настаивали на продолжении «политической пропаганды» и не считали террор единственным средством решения политических задач. В 1879 г. организация «Земля и воля» раскололась на две организации: «Народная воля» и «Черный передел».

Большая часть народников — «непримиримые» — объединились в «Народной воле», стремившейся свергнуть монархию, созвать Учредительное собрание, ликвидировать постоянную армию, ввести общинное самоуправления. Немало и других, не менее утопических целей ставили себе нелегалы. Единственным средством борьбы они считали террор, называя убийства «революционным правосудием». Один из активистов этого направления Н. А. Морозов, тот самый, который после ареста сочинял трактат о жизни Христа, разъяснял в нелегальном «Листке “Земли и воли”» в марте 1879 г.: «Политическое убийство — это единственное средство самозащиты при настоящих условиях и один из лучших агитационных приемов». Народники явились прямыми предвестниками большевиков, пришедших к управлению страной в конце 1917 г. и сделавших убийство «совершенным средством» «самозащиты и агитации».

Главной мишенью для народников с самого начала их террористической деятельности, еще с 60-х гг., был царь. Первое покушение на него произошло в апреле 1866 г., когда недоучившийся студент Д. В. Каракозов пытался из револьвера убить во время прогулки Александра II в Летнем саду в Петербурге. Затем были другие покушения. Пятая их попытка, в 1880 г., гулким эхом отозвалась по всей России.

5 февраля 1880 г. произошел взрыв в главной императорской резиденции в Петербурге — Зимнем дворце. Царь Александр II в это время в одной из комнат дворца мирно беседовал со своим шурином (блатом жены) герцогом Александром Гессенским, когда раздался сильный грохот. Оказалось, что двумя этажами ниже, под караульным помещением, злоумышленники заложили динамит (позднее выяснилось, что его было около двух пудов) и взрыв прогремел в половине шестого вчера, как раз в то время, когда должен был начаться обед. По счастливой случайности в срок трапеза не началась, и никто из членов императорской фамилии не пострадал. Но погибло 13 солдат караула и 45 было ранено, из которых несколько человек позже скончались. Царь немедленно распорядился представить ему список вдов и сирот. Все они получили щедрое пособие.

Власть не бездействовала. Членов нелегальных террористических групп арестовали, предавали суду. В 60-70-е гг. состоялась серия судебных процессов, на которых выносились приговоры, в том числе и смертные. Однако к высшей мере наказания приговаривались единицы. (Завесь XIX в. в России за политические преступления было казнено около 500 человек, за уголовные же преступления смертная казнь в России вообще не применялась.)

Эти процессы порой становились не столько мерой устрашения, сколько «школой мужества». Открытая судебная процедура с участием адвокатов, в присутствии публики и журналистов, способствовала тому, что некоторые из процессов превращались в своеобразный бенефис террористов. Речи, произносимые обвиняемыми и их защитниками, были наполнены выпадами против существующего общественного строя, пламенными призывами бороться за «благо народа». Отчеты о судебных заседаниях публиковались на самых видных местах в газетах, а сами антигосударственные декларации обвиняемых размножались в нелегальных типографиях и распространялись по всей стране. Агитация оказывала свое воздействие. Если встать в ряды революционеров стремились лишь единицы, то сочувствующих «высоким идеалам» и «жертвенности» находилось значительно больше.

Положение дел в империи расстраивало и озадачивало немалое число людей. В их числе и самого царя. Казалось бы, что проводившиеся реформы должны встречать поддержку и понимание образованных, наиболее энергичных, которым они-то и открывали большие возможности. Но часто происходило нечто совсем иное. Университеты превращались в центры антиправительственной пропаганды, некоторые земства и городские думы больше интересовались не делами благоустройства, а политическими вопросами.

Появились группки молодежи, как правило из недоучившихся студентов, ставшие носителями разрушительных тенденций. Эти, как их часто называли, «нигилисты» (от латинского слова «nihil» — ничего).отвергали все, осмеивали и отбрасывали любые авторитеты: власть, церковь, прошлое. Эти нигилисты (термин И. С. Тургенева) и пополняли ряды тайных антиправительственных организаций, распространявших подстрекательские листовки, а некоторые перешли и к вооруженной борьбе против порядка и закона.

4 августа 1878 г. в самом центре Петербурга ударом кинжала был убит шеф жандармов, генерал-адъютант Н. В. Мезенцев. Убийце, члену «Земли и воли», С. Кравчинскому удалось скрыться за границу, где он выпустил брошюру, в которой, обращаясь к власти, восклицал: «Вы — представители власти; мы — противники всякого порабощения человека человеком, поэтому вы наши враги и между нами не может быть примирения». Александр II лично следил за сыском и дознанием по делам политическим, читал не только рапорты должностных лиц, но и многие нелегальные издания, изъятые при арестах и обысках. Он знал эту литературу, имел представление о настроениях нигилистов, но не мог понять причину той страстной ненависти, которую эти несчастные испытывали. Он прекрасно знал, сколько в русской жизни плохого, темного, даже дикого. Но монарх понимал и другое: управление государством — не рулетка, где проигрыш и выигрыш быстро известен. В политике же требуется время и неспешность, необходимо терпение и еще раз терпение. Некоторые же молодые люди горят нетерпением. Они хотят не изменений, а разрушения. Но пока жив, он не допустит подобного. Из собственного опыта вынес убеждение, что ослабление центральной власти чревато непредсказуемыми последствиями.

Когда составлял завещание в 1876 г., то заповедовал наследнику: «Да поможет ему Бог оправдать мои надежды и довершить то, что мне не удалось сделать для улучшения благоденствия дорогого нашего Отечества. Заклинаю его, не увлекаться модными теориями, пещись о постоянном его (Отечества) развитии, основанном на любви к Богу и на законе. Он не должен забывать, что могущество России основано на единстве Государства, а потому все, что может клониться к потрясениям всего единства и к отдельному развитию различных народностей, для нее пагубно и не должно быть допускаемо».

Царя возмущало не только поведение группок нигилистов, но и столичной публики. Особое негодование вызвал случай, происшедший за несколько месяцев до гибели Мезенцова. 21 января 1878 г. дворянка Вера Засулич ранила выстрелом из револьвера петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. И за что же она вознамерилась лишить жизни верного царского слугу? За то, что он приказал наказать розгами одного заключенного за нарушение тюремного режима. Потом же случилось совсем невероятное. На суде по этому делу в конце марта 1878 г. звучали невозможные речи, злодейке устраивали овацию, а коллегия присяжных вынесла ей оправдательный приговор, и она была отпущена на свободу прямо в зале суда! А на Литейном проспекте, около судебного здания, состоялась шумная восторженная манифестация в ее честь!

С целью навести порядок в стране царь решил сосредоточить власть в руках доверенного человека. Выбор пал на графа М. Т. Лорис-Меликова (1825-1888), прославившегося смелыми и решительными действиями в годы русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и в борьбе с эпидемией холеры, наблюдавшейся в Астраханской губернии. Граф получил большие полномочия. В России заговорили о диктатуре.

Новоявленный «диктатор» отнюдь не хотел прибегать к строгим мерам. Он был уверен, что если обратиться к уму и сердцу молодых людей, то те, кто увлекся революционной борьбой, прозреют и перестанут быть ненавистниками государства. (Дальнейшее показало, что это была напрасная надежда.) Лорис-Меликов полагал, что необходимо провести преобразование в политическом управлении и тогда наступит общественное спокойствие. Он настоял на упразднении Третьего отделения Императорской канцелярии, вместо которой был создан Департамент полиции, вошедший в состав Министерства внутренних дел. Было снято несколько высших сановников империи, не пользовавшихся симпатией в либеральных кругах. Лорис-Меликов выдвинул предложение привлечь к выработке новых законов выборных от населения. С этой целью предполагалось учредить совещательную комиссию при Государственном совете. Царь одобрил эту мысль.

Однако все эти действия и призывы не произвели впечатления на народников. Одержимые манией убийства, они продолжали вынашивать идею убить царя, надеясь, что таким путем им удастся вызвать панику и восстание. Руководители «Народной воли» — недоучившийся студент А. И. Желябов и порвавшая со своими родителями дочь генерала С. Л. Перовская — с группой единомышленников составили план покушения. Оно намечалось на 1 марта 1881 г. Накануне полиции удалось напасть на след заговорщиков и арестовать Желябова, но это не изменило планов террористов.