Семантическое моделирование

Семантическое моделирование осуществляется с помощью образной мотивировки. «Образность как макрокомпонент семантики основывается на гносеологических, психологических, прагматических и собственно языковых предпосылках» (Банин 1995: 238). Образное отражение действительности во всех его проявлениях обусловливается социальной значимостью самого человека. Отражаемые в образе предметы и явления выступают его содержанием, которое и формирует семантическую структуру языкового знака в процессе эволюции самого образа. Образ, лежащий в основе языкового значения, не является моментальным и консервативным снимком познаваемого предмета. Возникновение и совершенствование образа – процесс временной, благодаря которому отражение становится все более откорректированным и адекватным познаваемому объекту.

Согласно К.А. Долинину, «семантика языкового знака охватывает как план содержания языка, так и его план выражения, а именно его образную основу» (Долинин 1978: 59). Л.Ельмслев придерживается той же точки зрения (Ельмслев 1960). Образная основа знака в определенной степени организует его содержание, то есть является концептуальным срезом содержания. Это и есть семантическое моделирование денотата, осуществляемое образными средствами. Л.А. Коралова так определяет понятие лингвистической образности: «Лингвистическая образность – это сложенное средствами языка двуплановое изображение, представляющее один предмет через другой» (Коралова 1975). Из этого следует, что к собственно образным средствам языка, строго говоря, относятся лишь те, в которых номинальные и реальные денотаты знака не пересекаются по объему.

Под данное определение попадает лишь метафора, аллегория, символика, метонимия и так называемая индикаторная образность. Если, например, рассматривать метафорическую идиому a dark horse (подозрительная личность), то мы увидим, что множество лошадей темной масти (номинальный денотат данного словосочетания) и множество подозрительных личностей (реальный денотат) не пересекаются по объему. Иными словами, не существуют объектов, которые могли бы входить в оба множества. В образе этого словосочетания фиксируется анализ сторон действительности.

В случае с другой (метонимической) идиомой a brass hut (штабной офицер, воен. жаргон) множество медных касок (номинальный денотат) и множество штабных офицеров (реальный денотат) тоже не пересекаются по объему, так как нет ни одного предмета, который был бы одновременно головным убором и человеком. (Офицер в каске – это не объект, входящий в оба множества, а комбинация двух объектов, входящих каждый в свое множество). Именно такие знаки могут быть названы образными строго согласно термину.

Единицы типа a gunboat (канонерская лодка), согласно вышеприведенной трактовке, не являются образными с лингвистической точки зрения, так как в данном случае реальный денотат входит в состав номинального; канонерские лодки – это разновидность военных судов, вооруженных артиллерийским оружием.

Приступая к анализу способов моделирования действительности в языке на семантическом уровне, рассмотрим ряд ключевых понятий.

Под номинальным значением языковой единицы определяется то, которое непосредственно выводится из значений ее конституэнтов по стандартным правилам семантической комбинаторики, или, в традиционных терминах, «сумма значений частей». У единиц, не имеющих значимых частей (у грамматически непроизводных слов), в качестве номинального выступает исходное (буквальное) значение. У семантически непроизводных единиц номинальное значение совпадает с реальным, у семантически производных единиц номинальное и реальное значения различаются. Номинальное значение составляет часть плана выражения языковой единицы.

Внутренней формой языковой единицы называем номинальное значение языковой единицы, воспринимаемое на фоне реального, выступающее в функции его мотиватора и выраженное морфемными и словообразовательными средствами (у слов) либо лексическими и морфосинтаксическими средствами (у устойчивых сочетаний слов).

Выделяется внешняя форма языковой единицы, подразумевая ее звуковую форму. В сумме с внутренней она составляет форму плана выражения языковой единицы. У некоторых единиц она служит фонетическим мотиватором реального значения.

Разделяем рассматриваемые в статическом аспекте структурно-семантические модели на симилятивные и индикаторные в зависимости от характера переосмысления исходного значения словосочетания. В основе симилятивных моделей лежит гомоморфное подобие образа и темы, а в основе индикаторных моделей – та или иная ассоциативная (в том числе метонимическая) связь между ними. Характер переосмысления позволяет отнести каждую языковую единицу к той или иной модели.

Симилятивные знаки (от лат. similare «уподоблять») построены на основе подобия номинального и реального значений. Они выполняют выразительную функцию, то есть выражают один объект через другой, структурно похожий на него. Индикаторные же знаки (от лат. indicare «указывать») построены на основе указания на реальное значение с помощью номинального. Они выполняют изобразительную функцию, то есть изображают один объект через другой, ассоциированный с ним. В обоих случаях один объект репрезентирован другим объектом. Это обозначает, что номинаторы с переносным значением носят образный характер. Присущую им разновидность внутренней формы мы называем образной основой знака. Анализ английских существительных и субстантивных устойчивых сочетаний позволил нам выделить две модели с двумя образными основами: симилятивную и индикаторную образности.

1. В основе соотношения номинального и реального значений у модели с симилятивными номинаторами лежит художественное сравнение, при котором значение имеет комплекс общих сем (основание сравнения). Например, в известном 18 сонете У. Шекспира (Sometime too hot the eye of heaven shines) словосочетание the eye of heaven имеет номинальное значение «глаз небес» и реальное значение «солнце». Во внутренней форме таких языковых единиц эксплицированы семы, чужеродные реальному значению (не входящие в его состав). Это, по Ч. Пирсу, символико-иконические знаки.

Симилятивные языковые единицы образованы на основе семантического переноса. Семантический перенос основан на подобии сопоставляемых фреймов. Но это подобие носит не классификационный, а симилятивный характер. В художественном сравнении сопоставляются не тематически родственные, классификационно близкие референты (например, a glass, a jug), а тематически удаленные друг от друга референты (например, язык и меч, карандаш и кинжал в предложении: «He has a tongue like a sword and a pen like a dagger …» (H. Caine). Образ совершенно несопоставляемых, на первый взгляд, предметов в реальной жизни «язык и меч», «ручка и кинжал», тем не менее легко воспринимается средствами художественного языка. Представляемые таким образом мыслительные образования, а именно, по мнению А.П. Бабушкина, некие «пространственные (объемные и контурные) схемы познаваемых объектов действительности (Бабушкин, 1996: 48), формируются не только простой ассоциацией объектов, но и их ассимиляцией. Это позволяет говорить о том, что художественное сравнение носит симилятивный характер и устанавливает реальное подобие референтов, тем самым обогащает познание.

Подтверждением сказанному может быть пример, в котором с помощью семантического переноса расположение зубов и губ сравнивается с открытым страстным цветком, являющимся объектом восхищения (когнитивная же модель: «часть лица – цветок», далее КМ): «But her teeth protruded perfectly – pushing the lips out like an open passionate flower». (Ch. Bukowski. Women, p. 30).

Художественная речь передает образное представление действительности, пропущенное через индивидуальное сознание. О`Генри в рассказе «The Sisters of the Golden Circle» представляет автобус (Rubberneck Auto) в ярком образе человека – любителя кофе, страдающего сильным сердцебиением, созданного на основе сравнения шума мотора автомобиля со стуком сердца: «the inside of the automobile began to thump and throb like the heart of a coffee drinker» (КМ: «действие инструмента – действие части тела»).

Еще одним примером симилятивной модели может служить олицетворение города в рассказе О. Генри «The Making of the New Yorker», где образ города сопоставляется с образом безучастного к судьбам людей сфинкса: «The chill, sphinx-like, ironical, illegible, unnatural, ruthles expression of the city left him downcast and bewildered» (КМ: «город – мистическое существо»).

В художественной литературе образ может быть реализован в языковом знаке, в котором, собственно, ему и сообщается некий смысл, включающий в себя признак, образ действия. В метафорическом выражении ...yellow fingers of winter frog (G. Green) зимний туман представляется нам «некой силой, неким веществом, которое захватывает все, «держит своими цепкими пальцами (fingers)», но почему желтыми? Здесь, вероятно, нам следует обратиться к коннотации этого цвета и, в частности, к исследованиям П.В. Яньшина, в которых выделяется особенная активность желтого, уступающая, пожалуй, только красному. Желтый способствует повышению возбуждения, настроения, тревожности, общей психической стимуляции (Яньшин 2006: 353). Желтый цвет также несет определенную напряженность, «обнаруживает … скрытую силу, которая … действует нагло и навязчиво на душу», как пишет В. Кандинский (Яньшин 2006: 353). Может быть, и эти «желтые пальцы» олицетворяют собой скрытую силу тумана, который «действует» весьма смело и нагло» (Макарова 2005: 19).

Ср.: A grim fraternity, passing grim lives in that sweet spot, that God had made so bright! Strange that Nature`s voices all around them – the soft singing of the waters, the whisperings of the river grass, the music of the rushing wind – should not have taught them a truer meaning of life than this. They listened there, through the long days, in silence, waiting for a voice heaven; and all day long and through the solemn night it spoke to them in myriad tones, and they heard it not (Jerome K. Jerome).

Дж. Лакофф и М. Тернер приводят пример из индийского стихотворения «The Peacock`s Egg», в котором характер неторопливой походки влюбленных женщин отражается в образе медленного течения реки (КМ: «предмет – человек»), а мерцание косяка рыб представлено в образе блестящего пояса (КМ: «предмет – предмет»):

Now women-rivers

belted with silver fish

move unhurried as women in love

at dawn after a night with their lovers (Кемаева 2003: 39).

Симилятивный семантический перенос особенностей живой природы на человека мы наблюдаем в стихотворении А.Ch. Swinburne «In a Garden»:

Baby, flower of light

Sleep and see

Brighter dreams than we,

Till good day shall smile away good night (Кемаева 2003: 101).

В этом стихотворении метафорический образ «человек – растение», а именно «ребенок – цветок», поддерживается обратным образом «день – человек» (Till good day shall smile away good night). Отметим, что сочетание двух образов не случайны для поэзии, поскольку в поэзии человек обычно «видится» как часть природы, а природные явления воспринимаются как окружающие человека живые существа, подобные человеку.

До словесного облачения образ г руза обязанностей в субстантивном словосочетании the pressure of responsibilities остается стержневым элементом мысли: человек знает умом, что ему нужно сделать, в каком объеме. Виртуальная реальность становится актуальной лишь тогда, когда возникает наглядно-чувственный образ от «больших усилий» и «количества работы», «проецирующий, в свою очередь, образ словесный» (Илюхина 1998: 15).

Отсутствие нравственных принципов и внутреннего разногласия в lack of moral fiber, internal dissension превращается в «живую» внутреннюю форму слова, в которой динамика предметного действия сообщает слову почти ощутимую поэтическую (образную) энергию. Без этой энергии слово не может отрицать нравственные принципы и аргументировать чье-либо намерение.

Симилятивное переносное значение может быть с некоторой долей условности подразделено на два подвида образности: метафорическая и аллегорико-символическая. При метафорическом переосмыслении происходит перенос значения в иную тематическую сферу, а при аллегорико-символическом – еще и на иной, более высокий уровень абстракции.

Термин символ употребляется в том смысле, какой придается ему в теории художественного творчества. В этой трактовке символ представляет собой образную конструкцию, которая выполняет знаковую (моделирующую и коммуникативную) функцию и при этом обладает свойством полиинтерпретативности, способностью формировать вокруг себя поле виртуальных интерпретаций на основе семантического инварианта, зафиксированного во внутренней форме символа. «Символ вещи, – указывал А.Ф. Лосев, – есть внутренне-внешне-выразительная структура вещи, а также ее знак» ( Лосев 1973: 56).

Рассмотрим механизм понимания символа на примере отрывка из романа Ч.Дикенса «Холодный дом». Образ древнего ящера в первой книге романа благодаря контексту становится символом института судейства – вымирающего, нелепого, все сокрушающего монстра английского общества: «Implacable weather. As much mud in the streets, as if the waters had but newly run from the face of the earth, and it would not be wonderful to meet a Megalosaurus, forty feet long or so, waddling like an elephantine lizard up Holborn Hill». Характеристики ящера как «древнего» (as if the waters had but newly returned), «огромного» (forty feet long, elephantine), «неуклюжего» (waddling) (в данном контексте приравнивающегося к «несущему разрушения») перекликаются, образуя ассоциативные цепочки, с последующим описанием судебного двора, в котором повторяются те же значения: «древний» (old, worn-out, threadbare), «огромный» (large advocate, too deep, mountains piled, High Court of Chancery, High Chancellor, превосходная степень «the densest», «the thickest»), «несущий разрушения» (pestilent, ruined, dead) (Мазанова 2000: 130).

В этом смысле понятие символа сближается с понятием аллегории. Отличие символа от аллегории состоит в том, что аллегория воспроизводит ту или иную область действительности «в ее абстрактном контуре», жестко-схематично и потому упрощенно, в то время как символ гораздо сложнее и содержательнее аллегории, его «нельзя дешифровать простым усилием рассудка, он… не существует в качестве некоей рациональной формулы, которую можно «вложить» в образ и затем извлечь из него» (Аверинцев 1973). Поскольку этот критерий носит несколько размытый, неопределенный характер, на практике порой бывает трудно четко разграничить аллегорию и символ. Поэтому в дальнейшем будет использоваться общее понятие аллегорико-символического знака. Его отличие от метафоры состоит в том, что он ассиметричен: «В подлинной метафоре невозможно сказать, какой момент является пояснением и какой – поясняющим» (Лосев 1982). Так, при метафорическом сравнении разреза солнца и монеты (The slash of sun on the wall...becomes a coin on the floor...) (J. Updike)) оба референта равноправны: разрез солнца может быть метафорой монеты, а монета – метафорой разреза солнца. В символе же и в аллегории тема всегда абстрактна, а образ конкретен. Таким образом, метафора, аллегория и символ по-разному и в разной степени моделируют действительность.

Отсюда следует, что среди симилятивных языковых единиц можно выделить метафорические и аллегорико-символические. Примером языковой метафоры может служить фразеологическая единица dog`s ears («загнутые уголки бумажных листов»). Близки к метафорам и устойчивые сравнения – фразеологические компаративы (as hot as an oven (D. Cusack), as sharp as ferret (Ch. Dickens)).

Различие между метафорической и аллегорико-символической языковой единицей может быть пояснено с помощью понятий значения и ситуативного смысла. У метафоры значение и ситуативные смыслы в основных чертах совпадают: например, as obstinate as a mule (J. Galsworthy) во всех ситуациях ее употребления имеет один и тот же смысл, совпадающий со значением: «Некто очень упрямый». В отличие от метафор, аллегорико-символические языковые единицы могут иметь существенно различающиеся между собой ситуативные смыслы в рамках общего, весьма абстрактного значения.

2. Модели симилятивной образности противопоставлена другая – модель индикаторной образности. Переосмысление значения у нее основано на семантическом сдвиге в пределах одного фрейма, на изменении «перспективы» восприятия. Индикаторная образность отражает бытийный признак своего денотата. Восприятие предмета через его признак Г.С. Клычков называет «коллекцией», а связь между предметом и его признаком – «коллекторной связью» (Клычков 1975). Коллекторная связь есть не собственно знаковое, а значимое явление, и информация, получаемая реципиентом, не носит семантического характера.

В отличие от индексов, связь между означаемым и означающим у индикаторных языковых единиц является не коллекторной связью, а языковой моделью коллекторной связи. Индикаторные единицы, как симилятивные, представляют собой иконические знаки, но они мотивированы не подобием двух референтов, а связью «референт – его признак». Языковое моделирование коллекторной связи возможно тогда, когда обоим коммуникантам эта связь известна. Говорящий кодирует информацию о предмете, указывая на признак предмета, а реципиент декодирует сообщение, проделывая обратное умозаключение от признака к предмету.

У индикаторных языковых единиц соотношение номинального и реального значений основано на ассоциации. Например, у словосочетания un-American-looking Yellows (J. O`Hara) между реальным значением «такси» и номинальным значением «некие объекты желтого цвета, не выглядящие по-американски» наличествует метонимическое отношение типа «объект – его атрибут». По Ч. Пирсу, это индексально-символико-иконические знаки.

Слово рождает не только указание на объект номинации, но и неизбежно вызывает в нашем сознании ряд дополнительных (ассоциативных) связей, включающих в свой состав элементы близких с ним слов по наглядной ситуации, по прежнему опыту. Так, О. Генри переносит образ лица человека на образ лица земли: If they want Spain licked roby don`t they turn the San Augustin Rifles and Joe Seely`s deputy-sheriffs on to these Spaniards, and let us exonerate them from the face of the earth (O. Henry. Selected Short Stories., p.36). Ассоциативные связи языкового образа с другими элементами сознания позволяют ему высвечивать не один «кадр», а их сикретическую совокупность, т.е. некоторую обобщенно-целостную картину мира.

Связь знака и мира предстает в следующем примере: Einstein loved the park. When Travis slipped off the leash, the retriever trotted to the nearest bed of flowers... (D. Koontz. The Watchers, p.54).

Изображение главным образом состояния и свойства человека обусловливает особый характер строения индикаторных моделей и их высокую семантическую целостность. Рассмотрим другой пример. По содержанию модели «возраст человека» и планом выражения – существительное (имя собственное) + a + числительное построены примеры: «Dinah, a slim, fresh, pale eighteen, was pliant and yet fragile» (C. Holmes), «The man looked a rather old forty-five, for he was already going grey» (K.S. Prichard), «The delicatessen owher was a spry and jolly fifty» (T.Rawson).

Индикаторная номинация осуществляется, как правило, в эвфемических, эзотерических, художественных целях: He used to be the silver polisher. He had polished it from morning till night, until finally it began to affect his nose (F.S. Fitzgerald. The Great Gatsby, p.15). В данном примере переосмысливается значение слова «nose» с «части лица» на «обоняние».

У индикаторных языковых единиц отношение между темой и образом есть отношение между «перспективой» (семантическим «ядром») и фрагментом «фона» («периферии») значения.

Анализируя в целом зависимость между тематикой языковых единиц и ее семантико-синтаксической организацией, обнаруживаем, что симилятивные языковые единицы обозначают преимущественно много-актантные ситуации социальных интеракций, а индикаторные – главным образом состояния и свойства человека.

Таким образом, семантическое моделирование содержания знака, а через него – внеязыковой действительности осуществляется с помощью образной основы знака, которая представляет собой разновидность внутренней формы.