ГОЛАЯ ОБЕЗЬЯНА

 

Биологи­ческую обусловленность культуры можно вообще отнести к внутренним фак­торам куль­турной деятельности, ибо биология человека – это постоянная детерминанта чело­веческой жизни, которая определяет образ и конфигурацию культуры. Человек – это «голая обезьяна». В начале культурной эво­люции биологический фактор является определяющим, но в процессе истории он все более отходит на периферию. Эволюция че­ловеческой культуры – это все меньшее влияние биологического фактора и все большее влияние других фак­торов, которые формируют куль­туру (в большинстве случаев не в лучшую сторону).

В любом случае, сильна ли биологическая составляющая в человеке или нет, - можно согласиться, в частности, с мнением американского антрополога Л. Тайчера, который утверждал, что игнорирова­ние биоло­гической природы чело­века часто приводит при попытках социального регу­лирования к кризи­сам и срывами программ этого социального регулирования. Представляет интерес также его точка зрения о пагубности выхода хозяйственной дея­тельности за рамки биологических норм, что приводит к гу­бительным последствиям не столько природного окружения человека, сколько для са­мого человека. Интересно и мнение английского антрополога Десмонда Мор­риса, ав­тора знаменитой книги «The Human Zoo» (1969), где он подчеркивал, что, хотя человек и живет в цивилизованном индустриальном обществе, он мало чем отличается от «ди­каря-охотника», который бродит по «джунглям» городских кварталов и улиц, движимый теми же желаниями, страстями и страхами, - как и его далекий предок-ди­карь, который бродил по джунглям тропического леса.

Правильно подчеркивал М. Рьюз: «Мы умные животные, но все-таки животные. Этот факт мы обязаны принимать во внимание даже тогда – и в особенности тогда - ко­гда размышляем о самом человеческом из всех человеческих атрибутов, каким является наше моральное чувство» (Рьюз М. Эволюционная этика: здоровая перспектива или окончательное одряхление?»\\ Вопросы философии. 1989. №8. С.35)

В любом случае, всякая культура должна обладать способностью удовлетворить основные потребно­сти чело­века как биологического вида. Это, прежде всего, потребность в питании и воспроиз­водстве потомства. Если культура не способна удовлетворить эти базовые по­требности человека, то устойчивое существование того или иного типа культуры не­возможно.

Все формы че­ловеческой культуры являются развитием тех форм отражения реальности, организации и деятельности, которые уже существуют в природе. Культурные методы являются копиями с уже выработанных природой способов организации жизнедеятельности живого. Использование этих способов организации, оперирование ими, приспособление их для своих целей – в этом и состоит процесс культурной деятельности. Самые последние достижения человека в передовых областях современного знания – кибернетике и гене­тике, давным-давно созданы природой. Взять хотя бы мозг – творение природы, кото­рый является совершенной биохимиче­ской кибернетической системой, - те кибернети­ческие системы, которые создал человек, пока не могут с этой системой соревноваться ни по количеству, ни по плотности воспринимаемой информации.

Без обращения к фактам биологии понимание человеческой культуры не­возможно. В этом состоит одна из главных аксиом, необходимых для адекватного по­нимания человече­ской культуры. Потому так критикуемый биологический редукцио­низм, идущий от Г. Спенсера и Ч. Дарвина, в отношении применения биологических аналогий при истолковании человека и человеческой культуры вполне обоснован.

Низовые формы культуры вообще поддаются адекватному истолкова­нию их как био­логических форм, излишний антропо­морфизм тут не нужен, и можно применить «ка­нон» извест­ного американского зоо­пси­холога Ллойда Моргана (1852-1936), который гла­сит, что, то или иное действие нельзя истолковывать как результат действия какой-либо высшей формы психи­ческой деятельности, если есть возможность объяснить эти дей­ствия на основе более низших форм проявления психической способности. Это своеобразная «бритва Оккама» для культурологических исследований. Нет, к примеру, особой необходимости в сфере сексуальной деятельности человека прибегать к сложным культурологическим интерпретациям: самка человека возбуждается и входит в состояние эструса (течки) от самца при виде его красоты (свидетельства здоровья и силы), его материаль­ных атрибутов (наличия средств и жи­лища) так, как и самка лю­бого животного. Хотя все эти биологические по сути явления оформляются в культурные формы, но суть ос­тается та же. Но бывает, что культура влияет и в этой сфере, что вызывает, к примеру, досадный сбой в биопрограмме человече­ской самки в отношении стратегии поиска партнера в случае отбора самца по «уму»: если самка нормального животного выбирает себе самца по «уму», который сам­ками понимается в соответствии с их био­логической предзаданностью - как потенциаль­ная возможность обеспечить потомство средствами пропитания, - то у самки человека эта биопрограмма, действуя по этой же логике, часто дает серии оши­бок в выборе, ибо ум человека куль­туры не свидетельст­вует еще о воз­можности успеха его в деле обеспечения материаль­ного благополучия. Это явление на­блюдается довольно часто, тем не менее самки чело­века все равно, сле­дуя своей жи­вотной биопрограмме, «испорченной» культурой, по­стоянно совершают эти ошибки по протя­жении всей исто­рии культуры.

Наша европейская культура до недавнего вре­мени шла по пути картезиан­ства. Де­карт утверждал, что животные – это механизмы, и человек кардинально отличен от животного. Картезианство такой своей позицией сыграло отрицательную роль в ново­европейской культуре. Странно, эта точка зре­ния была принята, хотя в то время была прекрасно из­вестна иная точка зрения, из­ложенная в хорошо известной и читаемой во все времена книге Аристотеля «История животных», в которой особой принципиальной разницы между человеком и животным Аристотель не видит, отмечая аналогию чело­века с обезьяной задолго до Дарвина. Точка зрения Аристотеля, была развита и вы­ражена более принципи­ально дарвинизмом. Дарвин всегда подчеркивал, что различие умственных способно­стей человека и животного не качественное, а чисто количественное: «Как бы ни было велико умственное различие между человеком и выс­шими живот­ными, оно только количественное, а не качественное» (Дарвин Ч. Со­чинения. Том 5 М, 1953 с.239).

Ему вторит один из основоположников психологии, незаслуженно неоцененный фило­соф Вильгельм Вундт: «.. познание жи­вотных отличается от познания человека только степенью своего развития. Между че­ловеком и живот­ным нет разницы более глубокой, нежели такая существует и между различными животными. Все одушевленные организмы образуют непрерывную цепь однородных существ, везде пред­ставляющую связь и нигде не имеющую промежутка» (Вундт В. Душа человека и животных. СПб., 1865. с.561)

Это касается и так называемых «моральных качеств», более того, «моральные каче­ства» животных оказались значительно выше. И тем более человек подвергается влиянию цивилизации, тем далее он отодвигается от «благородного дикаря» Ж.-Ж.Руссо. Животное, по крайней мере, не убивает себе подобных, и самый страшный хищник не убивает своих жертв больше, чем требу­ется необходимостью пропитания. Как писал киник Менипп из Гадар (сер. III в. до н.э.): «Львы не оскверняют себя убийством львов, волки не отрав­ляют волков, кони не всту­пают в заговор против коней, а слоны не за­хватывают крепостей, чтобы их разрушать. Звери, живя вместе с нами, становятся руч­ными, а люди, общаясь друг с другом, стано­вятся дикими. Братья из мести убивают братьев, отцы подсыпают яд своим детям, за­конные сыновья отрубают го­ловы своим родителям, а жены предают мужей» (3, с.269-270). А еще жестче писал русский ученый М.А. Энгельгард: «.. что та­кое свирепость тигра по сравнению с человеческой, по разнообра­зию, утонченности, вычурности и ин­тенсивно­сти?» (47, с.11). Этот русский «Жан-Жак» утверждал, что «.. ис­то­рия человечества, история цивилизации с древнейших времен до XVIII столетия, есть исто­рия постепенного ожесточения нравов, развитие свирепости и мучительства, ухудше­ние человеческих отношений и расцвета взаимной грызни и злобы..» (там же. с.10). Он с печалью констатировал: «Сколько раз люди пытались быть добрыми, и сколько раз эти попытки оканчивались сугубым зверством» (там же. с.14). Энгельгард утверждал, в духе Руссо, - чем более прогрессирует человечество умственно, тем бо­лее оно нравственно де­градирует. «Цивилизованный человек – прирожденный преступник» (там же. с.63) - в этом его глубочайшее убеждение, к сожалению, имеющее достаточ­ное ос­нование на истину.

Сопоставление человека и животного доходит иногда до точки зрения о неполноцен­ности человека вообще как биологического существа. Этой точки зрения придержи­вался, как известно, представитель немецкой философской ан­тропологии А. Гелен. Он, в частности, сравнивая общественную организацию муравьев, которая базируется на ин­стинктивных формах ментальности, отмечает, что форма организации людей, осно­ванная на эйдетических формах, обладает меньшей степенью стабильности и устойчивости. О несовершенстве человека писал известный английский писатель и философ Артур Кестлер, кото­рый считал возможным мнение, что человек – «…жертва мелкой погреш­ности, скорее всего, просчета в организации нервной системы, который прививает человеку склонность к маниакальным идеям и толкает на самоуничтожение.. В человеке созидательная способность и патология – две стороны од­ной медали» (Кестлер А. Человек – ошибка эволюции? \\Диалоги. М.,1979 с.142-143).

Следует еще заметить, что животные не проигрывают не только в умственном и мо­ральной отношении чело­веку, - у животных присутствуют также зачатки эс­тетических способностей. Прекрасно из­вестно, что некоторые птицы украшают свои гнезда. К примеру, австралийские и но­во­зеландские самцы птиц - шалашников, как сви­детельствует, в частности, Е. Панов, строят специальные «беседки», куда они пригла­шают самок для брачных игр. Эта «бе­седка» совершенно не отвечает практическим це­лям - шалашник размером со скворца сооружает «беседку» до метра в периметре, пол её украшает цветами, перьями и т.д. Также и музыкальные способности у животных крайне развиты, особенно у птиц. Венгерский орнитолог и музыковед Петер Секи, ос­нователь орнитомузыкалогии, проигрывая песни птиц с замедленной скоростью нашел поразительное сходство их с народными песнями и со звучанием музыкальных инструментов. Вполне вероятно, что именно песни птиц и послужили базой для возникновения форм музыкального искусства у человека.

 

2. ЧЕЛОВЕК – СОЦИАЛЬНОЕ ЖИВОТНОЕ

 

Общественная форма организации не достижение человеческой культуры – это типичная форма существования у животных (да и у растений – они в одиночку не растут). Так что опре­деление человека как «общественного животного» несостоятельно, к этому классу можно отнести фактиче­ски всю фауну нашей планеты. Интерес к изучению социальных форм организации жи­вотных уходит в далекое про­шлое. Род­ство социальной организации животных, осо­бенно общественных насекомых (пчел, муравьев и др.) всегда вызывало интерес у лю­дей, служило основой для создания мощ­ной традиции «жи­вотного эпоса» в литературе, устойчиво служит ос­новой в обы­ден­ном мировоззрении для по­нимания и типологии по­ведения тех или иных общест­венных групп в человеческом обществе. В принципе, исходная и первая форма мировоззрения – тотемистическое мировоззрение – было ос­новано именно на этом со­постав­лении.

С особой остротой проблема социаль­ной жизни жи­вотных встала в вто­рой половине XIX века в связи с вольной интерпрета­цией со­циал-дарвинистами учения Ч. Дарвина о «борьбе за существование» как фактора био­логической эволюции. Эта интерпретация и перенесение её на жизнь чело­веческого об­щества вызвало от­ветную реакцию. В частности известен в то время А. Эспинас в конце XIX века, который подчеркивал: «От самых низших ступе­ней лестницы и до самых высших, все животные в известный момент их существования входят в состав какого-нибудь общества: соци­альная среда составляет необходимое ус­ловие сохране­ния и обновление жизни» (Эспинас А. Социальная жизнь животных. Спб, 1882. С.3). В связи с кри­тикой социал-дарвинистов такую же точку зрения развивали анар­хи­сты. В частности особо интересны взгляды представителя анархизма П. Кро­пот­кина, который ут­верждал:

В нашей стране во вторую половину XX века проблемами социальных форм у животных за­ни­мались многие биологи: Т.А. Тих, Л.А. Файнберг, Е. Н. Панов, М.Л. Бу­товская, Р.С. Карпинская, В.Е. Кипятков, Ю.М. Плюснин и многие другие. Прежде всего, эти исследования связаны с ана­лизом закономерностей жизни популяций. Попу­ляция, представ­ляющая собой со­вокупность особей одного вида, имеющих единый гео­графических ареал, с определенным спо­собом своего поведения и способов репродук­ции, стала уже основным объектом биологии, в отличие от классической биологии, ко­торая уделяла осо­бое внимание морфологии биологиче­ских видов. Во многом это было связано мощным развитием популяционной экологии, рождение которой было стимулировано книгой Ч. Элтона «Экология жи­вотных» (1927).

Развитие исследований социальности животных за рубежом во второй половине XX века во многом связано с основателями со­временной этологии:К.Лоренцем, Н. Тинбергеном, Ардри. Особое развитие получило исследование социальности в связи с исследованием «агрессивно­сти» и «альтруизма». Социобиология – это направление, которое связывается с выходом книги известного американского энтомолога Э.Уилсона «Социобиология: новый синтез» (1975).

Хозяйственная деятельность (особо социально организованных) также не вызывает сомнений, примером того служат, опять-таки, муравьи, ко­торые занимаются «скотоводством» и «строительством», варьируя формы этого «ско­товодства» и «строительства» в достаточно больших диапазонах, что начинает вызвать сомнение мнение о том, что этот широ­кий диапазон задает исключительно только инстинкт. К тому же много животных используют и орудия труда, - примеров этому множество.

 

В результате ясно, что Ландшафт Культуры взаимопереплетен с Ландшафтом Биосферы, ибо сам человек есть биологическое существо, его формы мысли, типы по­ведения, формы общественной организации и виды хозяйственной деятельности – это подражание идентичным формам других биологических существ.

 

РАСОВАЯ ТЕОРИЯ.

 

Расовая теория была в XIX веке в такой же сте­пени популярной, в какой она является теоретически несостоятельной. Идеологом ра­совой теории был Жозеф Артюр Гобино (1816-1882), французский аристократ и ди­пломат, ко­торый в 1854 году издал книгу «Опыт о неравенстве че­ловеческих рас», ставшей еван­гелием расистов. Эта теория представляет чистейшую мерзость, но «нау­кообразно оформлен­ную» - на такую обычно и способен аристократ. Он раз­личал три расы: бе­лую, желтую и черную, ут­верждая, что эти расы отличаются не только цве­том кожи, но разными психическими склонностями. Его идеям следовал Ж. Лапуш (Лапуж) (1854-1936). Лапуш исто­рию Ев­ропы объ­яснял борьбой двух рас – арийской: белокурых, длинноголовых (долихокефа­лов), кото­рые яв­ляются наибо­лее прогрессив­ными, и чер­новолосыми короткоголовыми (брахикефалы), которые обладают меньшими спо­собно­стями и бо­лее инертны. По мне­нию Лапуша, какая-либо культура начинает развитие лишь в том случае, когда во главе её становятся арийцы. Эти идеи в Германии развивал О. Аммон, Л. Вольтман, - по­следний принял активное участие в выработке программы национал-социалистической рабочей партии Германии. В Анг­лии эти же идеи развивал Х.С. Чемберлен, который впоследствии принял германское гражданство и был объявлен нацистами «пророком» Третьего Рейха. Подда­вались влия­нию расовой теории и более серьезные исследова­тели. К примеру, И. Тэн брал за один из факторов исторического процесса именно расу, но трактуя её расшири­тельно, как социокультур­ную общность. Известный социолог Гумплович утвер­ждал, что три основных класса в государстве – воины, торговцы и промыш­лен­ники – это пред­стави­тели разных рас. Первые два класса относятся к коче­вым народам, по­следние - к осед­лым. Опять - таки раса здесь трактуется крайне расширительно.

Гальтон Ф. В виде евгеники это учение в разных вариантах получило распространение во всех странах. Евгенические общества появились везде. Представителем евгеники в СССР был Н.И. (И.И.??) Крылов.