Мир управляется из детской

Ильин настаивает на несколько иной формуле, более всеобъемлющей: «Мир не только строится в детской, но и разрушается из нее; здесь прокладываются не только пути спасения, но и пути погибели».

Философ называет семью лабораторией человеческих судеб. И снова поражает неординарным подходом: эта семейная лаборатория возникает «от природы, на иррациональных путях инстинкта, традиции и нужды».

Люди живут, ходят друг к другу в гости, лгут, изворачиваются, радуются чужим потерям, удовлетворяют свои потребности, «изживают свои склонности и страсти» — и все это воспитывает, творит новое поколение. Он подчеркивает, что благороднейшее из искусств — искусство воспитания детей — почти всегда «недооценивается и продешевляется». Вместо того чтобы открывать им путь к любви и внутренней свободе, мы наносим им неизлечимые раны, уродуем их души — создаем мир по своему подобию, лукавый и коварный, жадный и мстительный.

Предсказания...

Он предсказывал: придет час, и дети будут свидетелями того, как рухнет казарменный социализм, как на его обломках будут состязаться анархия и деспотия, как «демократическая» клановая диктатура будет создавать свою демократическую инквизицию, ибо демократия в России хочет строить все на сговоре, эта демократия соберет вокруг себя жаждущих власти, господства, командования. Это будут люди инстинктивно разнузданные, душевно ожесточившиеся и духовно омертвевшие, ибо они все из прошлого, из эпохи коммунизма, где все были рабами, и дети будут всматриваться в отцов и матерей и долго еще будут осваивать в своих душах и в своих деяниях то худшее, что вобрали в себя, постигая инстинктом души саму сущность предшествующего поколения.

У новых «бесов» нет времени на воспитание детей. Им некогда остановиться, прорефлексировать, сосредоточиться на своих вчувствованиях: они в вечном стремлении удовлетворить жажду власти, крови, насилия. Они становятся беспомощными перед детской чистотой, перед детскими глазами, в которых застыли щемящие вопросы: «Чему вы хотите меня научить? Посмотрите, насколько вы отвратительны, — неужто и я должен стать таким?». И отмахнется от своего дитяти взрослый усталый человек: «Не до тебя, сыночек, иди-ка погуляй лучше» — это в лучшем случае, а в худшем, но, может быть, и не совсем худшем, а в правдивом, замечательном — скажет горячо или с обидой: «Нет правды на земле, но нет ее и выше!». Блеснут бесы страшным оком, обдадут жаром детскую душу — и уйдет ребенок к своим сверстникам, таким же необласканным и неприютным! Когда начинает черстветь сердце ребенка? Когда из красивой девочки вырастает жадная торговка, злая, мстительная мегера? Когда из наших прекрасных юношей вылезает какое-нибудь кувшинное рыло карьериста или подхалима?

Сегодня говорят о мировоззренческом вакууме, о том, что поколение растет вялым и беспринципным, бесчестным и циничным. И Ильин по этому поводу предостерегал: ста-

нут создаваться эпохи, где безответственность родителей будет расти из поколения в поколение. «Это как раз в те эпохи, — настаивает философ, — когда духовное начало начинает колебаться в душах, слабеть и как бы исчезать; это эпохи крепнущего безбожия и приверженности к материальному, эпохи бессовестности, бесчестия, карьеризма и цинизма. В такие эпохи священное естество семьи не находит себе больше признания и почета в человеческих сердцах; им не дорожат, его не берегут...». Тогда между родителями и детьми развернется пропасть, отец и мать перестанут понимать своих детей, а дети начнут жаловаться на абсолютную отчужденность, и уже много лет спустя дети воспроизведут в своих семьях эту отчужденность: новая эпоха, как бы ее ни обновляли и ни подкрашивали, оборачивается новым оскудением, новым заболеванием. Этот кризис подрывает семью, общество, государство.

История показывает, что все великие крушения и даже исчезновения народов «возникают из духовно-религиозных кризисов, которые выражаются прежде всего в разложении семьи», в разрушении родственности.