Место Фрэзера в развитии этнологической теории

ФРЭЗЕР — представитель эпохи, которая в антропологии заканчивается с его смертью. Во всех своих непосредственно теоретических разработках он эволюционист, интерес кото­рого устремлен к «примитивному», касается ли это человече­ства в целом или конкретных верований, обычаев и форм по­ведения современных «дикарей». В своей работе он следует сравнительному методу, собирая и сопоставляя данные со всего света, относящиеся ко всем уровням развития и ко всем культурам. Сравнительный метод в сочетании с эволюцион­ным подходом предполагает существование некоторых пред­посылок общего характера. В чем они заключаются? Люди принципиально схожи между собой. Постепенно развиваясь от некоторого примитивного уровня, они проходят различ­ные стадии эволюции. Общая мера их действий и их мыслей может быть открыта индуктивным путем, если обработать обширный массив данных, сличая их между собой. В этом подходе понятие пережитка получает первостепенную важ­ность для эволюциониста. Оно служит ключом для понима­ния преемственности в рамках эволюционных преобразова­ний и связующим звеном между стадиями. То, что было жи­вым и стойким верованием на одном уровне, на уровне более высоком становится суеверием. Формы брака и родственных отношений могут застыть в виде системы терминов и таким образом выжить в языке, хотя прошло много времени с тех пор, как перестал существовать групповой брак или проми­скуитет. Продвигаясь в глубину эволюционных уровней раз­вития, мы достигаем самой примитивной из доступных ста­дий, то есть «истоков» институтов, обычаев и идей.

Фрэзер никогда не излагал целиком и последовательно теоретических принципов эволюционизма. В его работах мы

 

не найдем ни точного определения таких понятий, как «ис­токи», «стадия», «пережиток», ни даже схемы, которая бы показала нам, как он представлял себе ход эволюции и дви­жущие силы «прогресса». Но читателю, который вниматель­но ознакомился хотя бы с несколькими страницами его ра­бот, становится очевидным, что всеми этими понятиями Фрэзер пользовался и в объяснении явлений постоянно применял эволюционную и сравнительную схемы.

Он был принципиальным приверженцем психологиче­ского истолкования верований и поведения человека. Его теория магии как результата ассоциации идей и его три по­следовательно высказанные гипотезы о происхождении то­темизма как верования во «внешнюю душу», «магическое стимулирование плодородия» и «воплощение животного» задуманы в перспективе индивидуальной психологии. Те, кто знаком с его интерпретацией табу, различных аспектов тотемизма, развития магии, религии и науки, представляют себе, что повсюду в своих теоретических построениях Фрэ­зер мало внимания уделяет проблемам социальной психоло­гии. Как уже говорилось, к психоанализу он вообще отно­сился враждебно, а бихевиоризм никогда не был частью языка, на котором он говорил и которым мыслил.

Хотя Фрэзер и находился под влиянием Робертсона Смита, первого современного антрополога, установившего социологическую точку зрения на религию, ни в одном из изложений своих теорий он не раскрывал вполне социаль­ные аспекты явлений. Это видно из его согласия с теорией Моргана о первобытном промискуитете и развитии форм брака. Фрэзер никогда не осознавал социального фактора в фольклоре и мифологии. Для него магия и религия — все еще по сути «философия жизни и судьбы» как они могли представляться мышлению первобытного человека, дика­ря, варвара или древнего грека или римлянина. Едва ли он хоть в каком-нибудь из своих теоретических комментариев следует принципу Робертсона Смита, гласящему, что рели­гия есть верование организованной группы людей и что оно не может быть понято, пока мы не рассмотрим систему догматов как часть организованного культа и традиции коллектива.

Фрэзер все еще склонен связывать табу с «амбициями и алчностью вождей и жрецов», которые используют «аними­стические верования для укрепления своей власти и умноже-

 

ния богатства». Тот факт, что табу — лишь малая часть зако­нов и обычаев первобытного общества и что законы и обычаи не могут быть объяснены как «суеверия» или «политическое и религиозное надувательство», Фрэзер нигде не объясняет. Те же самые замечания могут быть отнесены к четвертому то­му «Тотемизма и экзогамии», где рассматриваются экономи­ка, искусство и познание у примитивных народов.

Совершенно другой Фрэзер выступает на сцену, как только отзвучали его краткие вступительные замечания. Он становится нашим проводником, ведущим за собой по авст­ралийским пустыням, тропическим джунглям Амазонки и Ориноко, степям Азии и африканским нагорьям. Его ин­терпретация фактов строго привязана к контексту, различ­ные аспекты культуры и интересы человека взаимосвязаны, комментарии и привлекаемая по ходу информация озарены светом подлинного прозрения, постигающего побуждения людей. Несложно показать, что Фрэзер близко подходит к разработке психоаналитического освещения подсозна­тельных и бессознательных мотивов поведения. Подтверж­дение легко увидеть в том, как данными Фрэзера пользуют­ся Фрейд, Ранк и Рохейм. В своей способности истолковать побуждение и мысль, основываясь на действии, в своем убеждении, что доверять следует делам, а к словам можно относиться с недоверием, Фрэзер, в сущности, является би-хевиористом в социальном смысле. Его бихевиористская тенденция проявляется в стремлении документально свя­зать все психологические истолкования с данными о фор­мах поведения.

Склонность Фрэзера усматривать в антропологических фактах неотъемлемую часть жизни людей, в контексте куль­туры в целом и даже на фоне ландшафта и естественной сре­ды обитания, отчетливо проявляется во всей своей красоте уже в его комментарии к переводу «Описания Греции» Пав-сания (1898) и достигает зрелости в «Золотой Ветви», где за не вполне удовлетворительным истолкованием магии сле­дует серия картин, где нашему взору предстает колдун как вождь или верховный жрец, колдун в роли охранителя по­чвы, военачальника и попечителя плодородия у людей и в природе.

Прочитайте один за другим тома этого длинного цикла и вы найдете там энциклопедию фактов, касающихся перво­бытного отношения к природе, ранних форм политической

 

организации, табу и других норм права. Страсть Фрэзера к исследованию не только главной дороги, но и всех побоч­ных путей и перспектив, открывающихся на каждом шагу, заключает в себе возможность более полных и здравых тео­ретических истолкований, чем те, которые в явном виде формулирует сам автор. Его обсуждение представлений о влиянии половых отношений у человека на раститель­ность содержит ряд идей, позднее сформулированных пси­хоанализом, но факты, на которые они опираются, собраны воедино безошибочной интуицией Фрэзера. Список запре­тов и правил поведения, которые он включает в число «та­бу», содержит обширный материал для изучения права у примитивных народов. И здесь, если следовать рассужде­ниям Фрэзера, мы понимаем, что первобытное право отно­сится к действиям, интересам и претензиям, которые, с од­ной стороны, связаны с жизненно важными проблемами человека, пищей, половой жизнью, общественным и имуще­ственным положением, а с другой — обязательно должны ограничиваться и вводиться в определенные рамки, потому что сам их предмет искушает человека нарушить правила обычая.

Тома, посвященные земледельческому ритуалу, богам и богиням плодородия, а также магическим и религиозным представлениям о календарном цикле, содержат и сегодня живую теорию, заключенную в самом изложении фактов. Прозрение Фрэзера, связавшего ритуал и практические дей­ствия по производству продовольствия, весьма многословно сообщает нам о том, что религиозные и магические верова­ния всегда работали как упорядочивающее, интергирующее и организующее начало и на примитивном уровне, и на бо­лее высоких уровнях развития человека. Мы видим, что ма­гия — не пустое заблуждение, а тот кристаллизованный оп­тимизм надежды, который влечет человека, убежденного в достижимости желанного, вперед к осуществлению его це­лей. Мы видим также, что социальная роль лидера, вождя или царя в ранних формах общества не определяется лишь его способностью себе на пользу эксплуатировать суеверия простых людей. Лидерство в примитивном обществе видит­ся как воплощение убеждения человека в том, что индивид, умеющий руководить практическими делами, способен манипулировать сверхъестественными стихиями судьбы и удачи. И именно прагматическая, внутренне присущая

 

магии и религии ценность обеспечивает их устойчивость и жизнеспособность.

Художественное мастерство Фрэзера, равно как и его здравый смысл в достижении научного синтеза разрознен­ных этнографических данных, лучше всего проявляются в описательных томах «Тотемизма и экзогамии». Фрэзер описывает тотемистические верования и ритуалы в контек­сте социальной и политической организации каждого пле­мени. Мы находим здесь описания хозяйственного и обще­ственного устройства, понятий права и верований общего характера, военной деятельности и церемоний. Всему это­му, как правило, предпослана картина ландшафта и отчет о природном окружении, в котором туземцы живут и отку­да они черпают средства к существованию. Во многих отно­шениях «Тотемизм и экзогамия» представляет собой чуть ли не лучшую вводную книгу для чтения молодым антропо­логом, потому что здесь дана более простая, более привле­кательная и более комплексная картина целого ряда пле­менных культур, чем в какой-либо другой из известных мне книг. Лишь недавно появилась сравнимая с этой книга, а именно «Наши первобытные современники» Дж. Р. Мер-дока⁴, приближающаяся по стилю и качеству изложения к Фрэзеру, но более широкого охвата и содержащая более точную информацию.

Возможно, три тома «Фольклора в Ветхом завете», а так­же поздние работы Фрэзера о бессмертии «Поклонение природе» и «Страх перед мертвыми» дают менее полную контекстуальную информацию о верованиях, чем описа­тельные главы «Тотемизма и экзогамии». Но даже здесь художественное мастерство Фрэзера и его любовь к целост­ности и всеохватности делают его книги столь же поучи­тельными, сколь и приятными для чтения.

Среди работ сэра Джеймса Фрэзера особого внимания за­служивает тонкий томик, озаглавленный «Задача Психеи» («Psyche's Task») и позже переизданный как «Заступник дьявола» («The Devil's Advocate»). В каком-то смысле это, наверное, самый крупный и оригинальный вклад Фрэзера в теорию эволюции человечества. Основная его идея враща­ется вокруг связи магических и религиозных воззрений с не­которыми фундаментальными институтами человеческого

⁴ Murdock G. P. Our Primitive Contemporaries. N. Y., 1934.

 

общества. Рассматривая управление, частную собственность, брак и уважение к человеческой жизни, Фрэзер показывает, в какой степени их установлению и развитию послужили ранние «суеверия». Он работает скорее с этическими поня­тиями, а не с научными идеями. В большинстве его аргумен­тов противопоставляется хорошее и плохое, суеверие и раци­ональное знание. Он даже говорит нам, что «эти институты иногда бывали выстроены на прогнившей основе».

И все же даже здесь здравый смысл приводит Фрэзера к предостережению читателя — и к противоречию самому себе. «...Существуют серьезные основания полагать, что они (обсуждаемые институты) стоят на чем-то гораздо более прочном, нежели суеверия. Ни один институт, основанный исключительно на суеверии, то есть на самообмане, не мо­жет существовать долго. Если он не отвечает какой-либо действительной потребности человека, если его основания не лежат глубоко в природе вещей, он должен отмереть, и чем скорее, тем лучше». Противоречие налицо. Сначала говорится, что эти институты иногда покоятся на прогнив­шем фундаменте, а затем утверждается, что их основа дол­жна быть глубоко укоренена в природе вещей. Решение указано самим Фрэзером. Такие институты, как брак, за­кон, собственность или управление, действительно «отве­чают потребности человека». Если бы Фрэзер полнее изу­чил природу этих потребностей, он смог бы прежде всего дать нам верную теорию «истоков» институтов в человече­ском обществе и таких аспектов культуры, как закон, уп­равление, хозяйство и социальная организация. Он открыл бы, что формы организации у человека, которые просуще­ствовали от самого начала и до наших дней, такие как семья, родство, локальная группа (муниципия) и государ­ство, отвечают вполне определенным потребностям органи­зованной жизни человека. Он мог бы показать — и показать убедительно и корректно, — что определенные формы ма­гии и религии внесли свой вклад в поддержание и развитие некоторых аспектов согласованной деятельности человека и образования групп.

В том виде, в каком существует эта подталкивающая к размышлению работа, каждая из четырех глав «Задачи Психеи» оканчивается знаком вопроса. После обсуждения роли магии в управлении говорится, что «многие народы относились к своим правителям, будь то вожди или цари,

 

с суеверным страхом, как к существам высшего порядка, ко­торые наделены могуществом, недоступным простым лю­дям». Здесь сами приводимые Фрэзером факты показыва­ют, что, как уже отмечалось, власть в качестве жесткой осно­вы порядка и управления необходима в доме, муниципии и племени. Суеверный благоговейный страх и почтение пер­вобытных людей перед их вождями — побочный продукт убеждения в том, что лидер руководит в силу своей власти, опыта, мана или святости.

В обсуждении вопроса частной собственности мы еще раз встречаемся с утверждением, что суеверный ужас рабо­тает «как властная причина, удерживающая людей от воров­ства». И все же понятие воровства подразумевает существо­вание частной собственности. Частная собственность как юридически определенное исключительное право на ис­пользование орудий и потребление товаров необходима, а отсутствие такого принципа привело бы к хроническому хаосу и дезорганизации даже самых простых видов деятель­ности примитивного человека. Будучи однажды установле­на, частная собственность находится под защитой религиоз­ных верований и магии, а также светских санкций.

Брак и семья в своих истоках соответствуют культурной потребности преобразования физиологического продолже­ния рода в организованную и законным образом учрежден­ную форму совместной жизни и сотрудничества. Таково происхождение брака. А контроль за «половой аморально­стью в форме адюльтера, блуда или инцеста» производится различными средствами, одно из которых — магические ве­рования. В этой главе Фрэзер оказывается в сложной сети противоречий. Как последователь Моргана, Макленнана и Бахофена, он предполагает существование первобытного промискуитета. Он не показывает, каким образом брак раз­вивается из этого первоначального состояния. Тем не менее, как мы предполагаем, очевидно, что брак и семья составляют начала человеческой культуры — это предполо­жение теперь повсеместно принято современными антро­пологами — и мы не можем даже ставить себе задачу про­следить исходные соображения половой морали. Ибо в ус­ловиях промискуитета или группового брака таковые не существовали бы.

Говоря об уголовном праве, Фрэзер пытается показать, что «боязнь духов, особенно духов убитых» сыграла здесь

 

большую роль. Современный антрополог по этому поводу стал бы настаивать, что ранние формы уголовного права бы­ли необходимой предпосылкой выживания группы. А боязнь духа умерших стала результатом чувства греха, связанного с убийством. Как таковая она, возможно, и вписывается в картину, но ведь для эволюциониста действительная про­блема — обнаружить, как уголовное право возникло. И толь­ко после этого мы сможем понять все верования, связанные с преступлением, и рассмотреть их в верной перспективе.

Так или иначе, сама проблема, поставленная Фрэзером в этой книге, а именно отношение между верованием и орга­низацией институтов в человеческом обществе, — одна из проблем, играющих огромную роль в современной антропо­логии.