Глава 7. «Making love with you has left me peaceful, warm, and tired
«Making love with you has left me peaceful, warm, and tired What more could I ask, there`s nothing left to be desired Peace came upon me and it leaves me weak So sleep, silent angel, go to sleep» The Hollies – «The Air That I Breathe»
Ну и с той поры они, стало быть, зажили вместе. Вместе жили и до этого, конечно, раз уж Гарри выперли из собственного дома, но теперь всё стало по-другому. Если использовать современный слэнг – они путались друг с другом. Довольно меткое словечко, если учесть, что в длинных конечностях Гарри по утрам легко было запутаться, и приходилось выскальзывать из кровати, осторожно приподнимая то костлявую руку, то исцарапанную ногу. Почему-то очень страшно было его разбудить, так что целое утро Северус всё равно что на минном поле чечетку отплясывал: убавлял все звуки в доме, не скрипел половицами. Он просыпался рано, а Гарри дрых до полудня, чтобы потом целую ночь изводить ласками, поцелуями, разговорами (что хуже всего). Северус был не из тех, кто любит поболтать в постели. Он вообще предпочел бы путаться с кем-то немым: считал, то, что людям друг о дружке знать нужно, словами не рассказывается.
Гарри иногда вытягивался в постели, заводил руки за голову и произносил, задумчиво глядя в потолок:
– А я в детстве всегда мечтал о собаке. Мне, конечно, запретили даже заикаться, но я долго её загадывал на все праздники. Или когда ресница упадет. Я почти внушил Дадли, что это он хочет собаку – ему бы купили – но потом дядя Вернон купил ему баскетбольный мяч.
– Всё это безумно интересно, – вздыхал Северус, отвернувшись, – но я тут пытаюсь заснуть.
– А, хорошо, – отвечал Гарри и тыкался губами ему в шею, облизывал и целовал, водил ладонью по груди, закидывал тяжелую ногу на бедро, терся, извивался ужом, сбивал все простыни. К чертям собачьим эти простыни.
Северус смутно понимал, что делает всё не так, как положено, и вообще все у них – между ними – неправильно. Жутко было от мысли, что отец узнает, хотя как бы он мог – из могилы, что ли? – но ничего поделать с собой Северус не мог, и справиться с этим страхом тоже не мог. Тряпка, нюня, трус. Девчонка.
Они с Гарри, стало быть, встречались. Имели отношения. Северус не предполагал, что будет с кем-то иметь отношения – он был не из таких; из каких, точно не скажешь, но уж точно не любящий муж и не страстный любовник, вообще что-либо «про любовь» отношения к нему не имело. Северус представлял, что однажды влюбится, и это, без дураков, обернется полной катастрофой. Вечным страданием и всяким таким.
А вот гляди ж ты.
Северус понятия не имел, что такое любовь и что у него к Гарри.
Что конкретно – какой химический сбой в голове – заставило его всерьез раздумывать о покупке собаки на протяжении целой недели.
***
В полицейский участок Северус пришел в форме. Не самая блестящая уловка, но уж какая есть. Затертый козырь. Толстый офицер с повисшими усами заставил заполнить бумаги. Целая чертова прорва бумаг. В здании было жарко, вентиляторы под потолками, капельки пота выступали на коже. У офицера даже усы казались потными, пропитанными влагой. Северус так яростно и резко писал, что порвал бланк ручкой, испугался было, что сейчас всё сначала, но офицер отправил своего помощника за Гарри.
– Вы уж приструните своего сынишку, – сказал он Северусу, и Северус кивнул.
– Я приструню сынишку, даже не сомневайтесь, – и лицо у него в этот момент было таким зверским, что усач неосознанно тронул кобуру, проверяя оружие.
А когда Гарри привели, он еще имел наглость удивиться.
– Ого! Ты пришел? – и вид имел самый радостный, такой, что с лицом у Северуса случилась вообще беда, усатый к стенке отошел и руку на пистолет положил. – Черт, и залог стрясли? Мне там на сутки всего, я ж ничего такого… – бряцнул браслетами, разведя руки. Спорить можно, уже друзей себе нашел там, за решеткой, собрал верную армию, перевернул умы людей, рассказав им о мире, любви да процветании. Раздал бандитам фенечки.
– За мной, – отчеканил Северус, мечтая убраться подальше из этого адового пекла.
Потом они ели мороженое на бензоколонке. Гарри поднял очки ко лбу, и Северус заметил, что лицо у него загорело смешно, с пятнами. Не слишком заметно, если только приглядеться.
– Ресница, – сказал Северус, протянув руку. Потом уже вспомнил, что надо угадывать. Так и замер с ресницей на пальце, как идиот, с талым мороженым в другой руке. Гарри склонился, обхватил палец губами.
– Я всё равно загадаю, – сказал, глядя снизу вверх.
***
– Я едва тебя вижу, – сказал Гарри. – У меня зрение очень плохое.
– Вот как?
– Ага.
Северус сказал себе: вот в чем всё дело. Плохое зрение. Кто он для Гарри? Размытый силуэт, кто-то длинный и с темными волосами, без определенных черт. Ну уж нос должен был разглядеть, такой не пропустишь. А в остальном – это на руку, его близорукость. Кажись, еще и с мозгами беда – есть такое заболевание, как душевная близорукость? Не может быть, чтобы Гарри не замечал всего. Дурной, отвратный характер: это Северус уяснил. Он не делал ничего, чтобы понравиться людям, но даже когда делал – они предпочитали держаться стороной. Нельзя же винить во всем один только нос – это срабатывало где-то до старшей школы, а там уж Северус уяснил: сам факт его существования. Вот в чем ошибка-то. Не стоило рождаться на свет.
Но все это лирика, а правда вот в чем: он родился и жил, выжил в таких горячих переплетах, что и рассказывать неудобно. А теперь даже был (что-то вроде) счастлив. И Гарри его рассматривал. Взгляды Северус затылком чуял. Оглядывался, скалился.
– Может, хватит уже?
– Да я ведь не вижу ничего.
– На улицах ты меня мигом замечал, пока хвостом таскался.
– Знал бы ты, – рассмеялся Гарри, – сколько раз я подходил к посторонним дылдам.
Северус ухмылялся.
– Ты что, смеешься надо мной? – спрашивал Гарри, взъерошивая волосы.
Слеп как крот.
В полутьме, в постели, когда Северус ложился сверху, и Гарри доверчиво распахивал свои зеленые, затуманенные глаза, Северус отражался в них: неясный образ, темное и светлое, отпечаток уродливого в красивом. Держал лицо Гарри двумя ладонями, дышал, мучительно медленно двигался и, кажется, впивался зубами в губу, чтобы не издавать лишнего шума.
И Гарри улыбался, еле-еле заметно. Бормотал:
– Теперь я вижу.
***
Безделье – это что-то вроде искусства, понял Северус. Какой-то дзен, особый талант и прочее. Сам он был безнадежен в этом; слишком нервный, должно быть, весь напряжен, вечно на взводе. Не из тех людей, что валяются полдня в постели, замирают перед каким-нибудь вонючим цветочком и созерцают мир. Не из тех. Вот Гарри – сам-в-себе-вещь, или как оно там – валялся каракатицей на ковре с утра до обеда, растопырив ноги и руки, елозил подбородком по ворсу, дергал себя за волосы, перебирал старые пластинки. Он не спал, ни часу за день не спал, Северус следил. Просто бултыхался, как пчела в янтаре, в какой-то странной неподвижности. Молодые да резвые, Северус слышал такое выражение. Не про этого лентяя, вот уж точно.
Легонько пнув ногой его ногой в лодыжку, Северус сообщил:
– Ты лежишь на моем пути.
– А ты целый день носишься туда-обратно, – проворчал Гарри. Он стащил с дивана подушки и теперь лежал в уютном гнезде. Ни дать ни взять, выпавший птенец, решивший с комфортом коротать свои дни в траве под деревом. – Постоянно чем-то занят.
– Такое обычно с людьми и случается, – сварливо откликнулся Северус. – Они чем-то заняты. Всяким разным.
– Хммм, – Гарри потянулся, короткая штанина задралась, маленькие пальчики на ноге подогнулись. – Точно. Не хочешь прилечь?
– У меня куча дел, – буркнул Северус. Черта с два. Но надо же было что-то сказать. Дела он сам себе придумывал, с переменным успехом. При мысли, что дни его будут пустыми, не загруженными всякими заботами, наступал полнейший ужас. Тяни-толкай, чини-латай, падай, беги, стреляй, живи, пока силенок хватит, и ради всех святых – не останавливайся ни на секунду. Иначе каюк тебе. Начнешь думать о разном, к добру это не приводит.
Слишком много всего за плечами. Всяких воспоминаний.
– Давай. Это ненадолго, – сказал Гарри, вытянув руку. Растопырил пальцы, пошевелил ими этак повелительно, наглец.
Пол был жестким, подушки хлипкими, кости мигом заболели, шея затекла, нос зачесался, сплошной кошмар. Гарри умостился головой у него на груди, прильнул весь, вихры защекотали подбородок. Страшно захотелось чихнуть.
– Я уж боялся, кроме Элвиса у тебя ничего не водится, – сказал Гарри, дотянулся до приемника. Щелчок, потом шорох, с которым песок из дырявого ботинка сыплется, а потом музыка. Сентиментальные бредни.
– И что теперь? – спросил Северус минуту спустя, устав вслушиваться в слова.
– Да ничего, – фыркнул Гарри.
Вдох и выдох, солнечный денек, бодрые песенки.
Не так уж плохо.
Путаться с кем-то.
|
