Предварительные замечания. В советской и постсоветской философии всегда принималось как факт взаимодействие и взаимопроникновение философии и конкретной науки

В советской и постсоветской философии всегда принималось как факт взаимодействие и взаимопроникновение философии и конкретной науки. Наличие философских оснований у естествознания и математики никогда не ставилось под сомнение. Философия при этом, правда, интерпретировалась по-разному. Она интерпретировалась либо как онтология, либо как гносеология, либо как то и другое вместе. В любом случае, однако, философия рассматривалась как самостоятельная сфера знания и деятельности, обладающая своим концептуальным аппаратом и имеющая за собой длительную традицию, уходящую корнями в античное прошлое. Позитивистский принцип “наука — сама себе философия” никогда не был популярен. Он третировался либо как идеологически порочный, либо как входящий в противоречие с практикой исследования. “Если наука — сама себе философия, то чем же мы занимаемся, зачем мы нужны?” — рассуждали философы, занимающиеся философией науки. Даже философы, продолжающие неопозитивистскую традицию логического анализа научного знания, отмежевывались от антиметафизической установки позитивистов, третировавших ряд традиционных философских проблем как псевдопроблемы.

В настоящей статье пойдет речь об одной концепций философии (the philosophy of science), сложившейся в 70-е годы XX века, — концепции, построенной на принципе “наука сама себе философия”. Это конструктивный эмпиризм одного из лидеров современной философии профессора Принстонского университета (США) Баса ван Фраассена (род. в 1941 г.). Конструктивный эмпиризм — продолжение и развитие антиметафизических исканий неопозитивизма (обычно именуемого в США логическим эмпиризмом). После временного отступления от антиметафизической линии, характерного для постпозитивистской философии науки 50—60-х гг., “общественное мнение” специалистов в этой области знания снова чутко прислушивается к преодолению метафизики, развернутому рядом ее представителей в 70—80-е гг. Об этом говорят как полемическая книга, построенная на обсуждении конструктивного эмпиризма ван Фраассена^[1], так и тот факт, что именно ван Фраассен выступил с лекцией при закрытии 10-го Международного конгресса по логике, методологии и философии науки (Флоренция, 1995).

Обычно в нашей литературе, как, впрочем, и в постпозитивизме, антиметафизическая установка оценивалась как разрушительная. Эта установка приравнивалась к своего рода обскурантизму в отношении философии как культурно значимой традиции в западном мышлении. Однако такая интерпретация — всего лишь интерпретация. Неопозитивисты 20-х и 30-х гг. видели в преодолении метафизики не разрушение, а созидание. Они видели свою задачу не в принижении философии до уровня конкретной науки, а в возвышении ее до такого уровня. Для типичного советского, да и для постсоветского философа, “science” — точное естествознание и математика), априори лишена самодостаточности: она нуждается в философии для своего обоснования и развития, философия же, вообще говоря, интересна и продуктивна и без науки. Неопозитивисты, наоборот, видели в научной строгости и четкости изначальную ценность. Они считали, что философия, чтобы встать на свои собственные ноги, нуждается в научном анализе и прояснении. “Ясность языка, понимание значения собственного слова, представляется нам, — писал Ганс Рейхенбах в своей программной статье, открывающей журнал Erkenntnis, — высшей потребностью философской литературы; кто почувствовал хоть однажды такую ясность и понимание в творениях собственного процесса мышления, тот знает, что философия — не поэтическое выражение чувственного содержания, не одеяние историко-психологических возможностей объяснения мнений, выраженных другими людьми, а что философия означает исследование, анализ и прояснение, постоянно прогрессирующие поиски знания”^[2].

Антиметафизическая установка ван Фраассена восходит, однако, к левому флангу неопозитивизма, представляемому прежде всего Рудольфом Карнапом. Левый в данном случае означает радикальный, нетрадиционный, разрушающий устои (что-то вроде футуризма в литературе и абстракционизма в изобразительном искусстве). “Благодаря развитию современной логики, — писал в 1930 г. Рудольф Карнап, — стало возможным дать новый и более острый ответ на вопрос о законности и правах метафизики. Исследования “прикладной логики” или “теории познания”, которые поставили себе логическим анализом содержания научных предложений выяснить значение слов (“понятий”), встречающихся в предложениях, приводят к позитивному и негативному результату. Позитивный результат вырабатывается в сфере эмпирической науки; разъясняются отдельные понятия различных областей науки... В области метафизики (включая всю аксиологию и учение о нормах) логический анализ приводит к негативному выводу, который состоит в том, что мнимые предложения этой области являются полностью бессмысленными. Тем самым достигается радикальное преодоление метафизики, которое с более ранних антиметафизических позиций было еще не возможным”^[3].

Итак, Карнап показывает, что логический анализ, примененный к бытующим в метафизике сочетаниям слов, которые на первый взгляд кажутся правильно построенными предложениями, удостоверяет их бессмысленность: либо в них имеются неосмысленные слова, либо на деле в них нарушены правила синтаксиса.

Б. ван Фраассен развернул борьбу с метафизикой на новом витке историко-философской спирали. Уже в 50-е годы появились статьи У.Куайна, поставившие под сомнение “факт” жесткой границы между наукой и метафизикой. В философии науки 60-70-х гг. стала часто декларироваться неизбывность и даже продуктивность метафизики. В трактатах о структуре научного знания стал учитываться “метафизический компонент”. Ван Фраассен полемизирует с так называемым научным реализмом, с популярным в 70—80-е гг. течением в философии науки, представленном рядом авторитетных фигур (Весли Салмон, Вилфрид Селларс и др.). Метафизика здесь все в том же поиске “крайних” и “окончательных” оснований знания, оснований, которые на поверку выходят за пределы всякого возможного опыта. Правда, в отличие от философского реализма, антипода идеализма и феноменализма (против всех трех вкупе объявляли поход неопозитивисты) научный реализм не претендует на построение “картины мира”, не постулирует реальность теоретических объектов и тем более каких-либо субстанций. Тем не менее он ориентирует науку как познание реальности как данности, лежащей вне науки. А это в свою очередь чревато тем, что ван Фраассен считает “маразмом и провалом” эпистемологии науки, а именно — “философским обоснованием научного метода”^[4].

В следующей секции настоящей статьи будет кратко охарактеризовано то место, которое занимает ван Фраассен в современной философии науки. В третьей секции речь пойдет об основном принципе философии ван Фраассена — принципе спасения явлений. В четвертой — о его концепции научного объяснения, преломляющей тему метафизики как тему границы науки, в пятой — об историко-философском погружении конструктивного эмпиризма, об аналогии, проводимой ван Фраассеном, между аргументами научных реалистов и аргументами Фомы Аквинского в пользу бытия Бога.