Контекстуальность объяснения

Проблема структуры и функций научного объяснения — одна из ведущих в философии науки второй половины XX века. Собственно реабилитация реализма в этой области знания диктовалась логикой развития этой проблемы: “настоящее”, “глубокое” научное объяснение предполагает выявление скрытой от наблюдателя структуры реальности. А что такое реальность без реализма?

Ван Фраассен, разумеется, должен был реагировать на этот постпозитивистский “заход”. Однако проблема объяснения важна для него и для прояснения сути самого конструктивного эмпиризма. Здесь ему снова приходится возвращаться к теме преодоления метафизики, которая уже приобретает оттенок темы границы между наукой и метафизикой.

Итак, проблема научного объяснения исторически связана с реабилитацией реализма в философии науки. Однако сильнейший аргумент в пользу реализма коренится в коннотациях так называемого вывода к наилучшему объяснению. Этот вывод один из инструментов индуктивной логики. Как известно, учение об индукции никогда не достигало тех высот формальной точности, которыми отмечена дедуктивная логика. Хотя отдельные фрагменты индуктивной логики формализованы, в ней применяются неформальные правила, восходящие к Френсису Бэкону и Джону Стюарту Миллю. Одним из таких правил является правило “вывода к наилучшему объяснению”, впервые сформулированное, по свидетельству ван Фраассена, Чарльзом Пирсом. Это следующее правило: если эмпирическое свидетельство Е объясняется двумя (или более) альтернативными теориями Т₁ и Т₂, то та теория, которая обеспечивает лучшее объяснение, индуктивно подкрепляется Е.

Истолкованный в пользу реализма, вывод к наилучшему объяснению означает вывод к наилучшему приближению к реальности: та теория, которая наилучшим образом объясняет эмпирическое свидетельство, наилучшим образом соответствует реальности.

Отвергая этот аргумент, ван Фраассен указывает, что всякое объяснение контекстуально. Оно представляет собой ответ на вопрос: “Почему Р?”, где Р объясняемое явление. Однако этот вопрос всегда возникает в каком-то контексте: собственно несоответствие явления Х и контекста, в котором это явление рассматривается, порождает потребность в объяснении. Ответ на вопрос: “Почему Р?”, т.е. сам процесс объяснения, также контекстуален^[13]. Наилучшего объяснения просто не существует: объяснение, сформулированное в одном контексте, может оказаться нерелевантным другому контексту.

Уточняя свою трактовку объяснения, ван Фраассен обращается к логическому учению о предложениях, выражающих вопросы. Он выделяет в каждом вопросе “Почему Р?” три компонента, а именно: 1) тему, т.е. высказывание, описывающее явление, подлежащее объяснению (в принятых у нас обозначениях темой будет Р); 2) контрастный класс, т.е. класс высказываний, содержащий высказывание — тему, а также его альтернативы (если Р высказывание — тема обозначена как Р, то соответствующим контрастный класс будет Х = Р₁,..., Р_к); 3) отношение релевантности, определяющее уместность того или иного ответа на данный вопрос “Почему?”^[14].

Ван Фраассен приводит следующий пример. Пусть объясняется явление “проводник А деформировался”. Иными словами пусть темой будет высказывание “проводник А деформировался”. В зависимости от контекста эта тема может быть элементом различных контрастных классов. Например, контрастным классом может быть следующая пара высказываний: “проводник А деформировался и проводник А сохранил свою форму”. Контрастным классом может быть также следующая n-ка: “проводник А деформировался, проводник В деформировался,... проводник Е деформировался”.

Далее, при фиксированном контрастном классе возможны различные условия релевантности. Нас может, например, интересовать “человеческий фактор” — мы можем выяснять условия сборки и эксплуатации соответствующего электрического узла. Релевантным будет тогда объяснение, указывающее на ошибку или небрежность. Нас также может интересовать физика объясняемого явления. Релевантным тогда будет ссылка на воздействие сильных электрических полей, механических напряжений, тепловых процессов. Возможно условие-релевантности, вводящее в игру техническую теорию устройства, содержащего деформированный проводник. В этом случае ответ на вопрос “Почему?” предполагает описание функций данного проводника в этом устройстве.

Наилучшее объяснение по своей сути — это истинное объяснение. Принимая, что из двух или более объяснений одно является наилучшим, мы предполагаем, что это последнее либо истинное, либо может считаться “пока” истинным (пока не получены какие-либо новые фундаментальные результаты). Ван Фраассен же не принимает истинность в качестве того условия, которому должна удовлетворять научная теория, вошедшая в обиход исследования. Достаточно, если теория будет “спасать явления”, будет эмпирически адекватной. Но две или более теорий могут спасать частично совпадающие группы явлений и без того, чтобы одна из них была “наилучшей”. Теории, “спасающие” такие группы явлений, могут, правда, сравниваться по их “эмпирической силе”. Но это сравнение не предполагает, что какая-либо из теорий является “сильнейшей”, “наилучшей”. “Эмпирическая сила” сугубо относительный параметр: одна теория превосходит по “эмпирической силе” другую, если она “спасает” не только те явления, которые “спасает” последняя.

Как отмечалось выше, согласно ван Фраассену, эмпирическая адекватность теории — лишь фундаментальное (и поэтому минимальное) требование, предъявляемое к теории. Кроме того, всякая теория — составная часть какой-либо исследовательской программы, в ней исследователь реализует свое понимание науки, свое мировоззрение (“картину мира”, “онтологию”). Это “прагматическое измерение” науки, как называет его ван Фраассен, весьма существенно для его трактовки объяснения: объяснение — это прагматическая процедура, надстраивающаяся над “спасением явлений”. “Научное объяснение, — пишет ван Фраассен, — относится не к чистой науке, а к применению науки. А именно — мы употребляем науку, чтобы удовлетворить некоторые наши желания (desires), и эти желания разнятся от контекста к контексту. Вместе с тем все наши желания предполагают в качестве главного желание дескриптивной информации”^[15].

Чтобы пояснить сказанное, приведем еще одну цитату из ван Фраассена: “Традиционно говорят, что теории входят в два типа отношений к наблюдаемым явлениям: описание и объяснение. Описание может быть более или менее точным, более или менее информативным, как минимум факты должны “допускаться” теорией, как максимум теория имплицирует рассматриваемые факты. Но в дополнение к описанию, которое может быть более или менее информативным, теория может давать объяснение. Это нечто “сверх и кроме” описания. Если две теории строго эмпирически эквивалентны, они могут различаться в том как они используются, чтобы давать ответы на вопросы объяснения”^[16].

Лишая процедуру объяснения того фундаментального значения, которое ей придают сторонники “вывода к наилучшему объяснению”, ван Фраассен дезавуирует сам этот вывод. Если объяснение — лишь надстройка над “спасением явлений”, то безосновательно заключать, исходя из него, что-либо о сути логических отношений в научном знании. Согласно ван Фраассену, в науке основательно лишь требование эмпирической адекватности, требование воспроизведения в теории эмпирически наблюдаемых явлений. Теория может содержать утверждения о ненаблюдаемых сущностях. Но эти утверждения оцениваются лишь в плане их вклада в “спасение явлений”. Заключать нечто о “спасении явлений”, исходя из картины ненаблюдаемого мира, предполагаемой теорией, как это делают сторонники “вывода к наилучшему объяснению”, неправомерно. Поскольку утверждения о не наблюдаемых сущностях базируются на таких неформальных критериях, как “простота”, “красота”, “завершенность”, использование их в качестве основания рассуждений оборачивается одним из худших образцов психологизма в логике.

Прибегая к объяснениям, исследователь волей или неволей оказывается во власти метафизики — “картины мира”, “онтологии”. Этой метафизики нельзя избежать, но важно понимать, что она относится к прагматическому измерению науки. Цель науки, заключающаяся в самой сути исследования, — “спасение явлений”. Однако “метафизический багаж” может сделать теорию более перспективной в плане “спасения явлений” (примером может служить квантовая механика, снабженная “скрытыми переменными”). “Мы можем различать два эпистемических подхода к научной теории, — повторяет ван Фраассен. — Мы можем утверждать ее истинность... И взывать к вере; или мы можем просто утверждать эмпирическую адекватность теории и взывать к принятию как таковому. Как в том, так и в другом случае мы ломаем себе шею: эмпирическая адекватность не полностью дается в том, что мы знаем на любой данный момент времени. Тем не менее есть разница: утверждение эмпирической адекватности значительно более слабое, чем утверждение истинности, оно сдерживает принятие метафизических поступлений”^[17].