Наука говорит и ведет себя так, словно овладела всем знанием. Мудрость же в вечном движении вперед слышит эхо своих одиноких шагов на пустынном берегу необъятного Океана.

 

Молчание... О! Лучше практиковать его, чем говорить о нем.

Это переживание, которое я имела здесь, давно: разногласие — с одной стороны желание незамедлительно распространить и использовать познанное и с другой — контакт с более высоким знанием, где человек остается насколько это возможно спокойным, чтобы оно могло иметь трансформирующий эффект. У меня было живое переживание этого, — полдня яркого переживания, — но сейчас оно кажется мне старым, старым и оставшимся далеко позади.

 

— В чем сила такого молчания? Когда человек поднимается вверх, он входит в своего рода великое безмолвие; оно застывшее, и оно повсюду; но в чем сила этого безмолвия? Делает ли оно что-нибудь?

 

— Это то, чего люди искали в прошлом, когда хотели уйти от жизни. Они могли войти в транс, покинуть свое тело, войти в это и быть совершенно счастливыми. Точно также было и с саньясинами, хоронившими себя заживо. Они говорили: «Теперь я закончил свою работу», — их язык был весьма выразителен. — «Я закончил, я вхожу в Самадхи», — и они хоронили себя заживо. Они шли в комнату или еще куда-нибудь, потом ее закрывали — и этим все заканчивалось. И вот что происходило: они входили в транс, и через некоторое время их тело, естественно, растворялось, и они пребывали в покое.

 

— Но Шри Ауробиндо говорит, что это молчание исполнено силы.

 

— Силы, да.

 

— Я хотел бы узнать точно, в чем эта сила? Потому что у человека есть ощущение, что он мог бы там оставаться чуть ли не вечность...

 

— Не «чуть ли» — Вечность.

 

— ...Без всяких изменений?

 

— Да, потому что это не проявлено, это вне проявления. Но Шри Ауробиндо хочет, чтобы мы принесли это сюда, вниз. В этом состоит трудность. И требуется принять немощь и даже видимость идиотизма, нужно принять все, но даже у одного из пятидесяти миллионов не хватит на это смелости.

Есть миллионы способов сбежать. И только один способ остаться: воистину, иметь смелость и упорство, принять любую видимость слабости, беспомощности, непонимания, даже видимого отрицания Истины. Но если человек не примет, он никогда не изменится. Те, кто хотят остаться великими, просветленными, сильными и могучими и т. д. и т. п., ладно, пусть остаются такими, они ничего не могут сделать для земли.

И это непонимание — это такая крохотная вещь, очень маленькая вещица, потому что сознание таково, что оно не затрагивается ни в малейшей степени — но это непонимание тотально и всеобъемлюще! То есть человека оскорбляют, презирают и т. д. именно за то, что он делает; потому что они — все «великие умы» земли — считают, что он забыл о своей божественности. Они не высказывают это напрямую, просто говорят: «Что? Вы претендуете на божественное сознание? Ну тогда...» И это встречаешь в каждом, во всех обстоятельствах. Время от времени у кого-то из них бывает краткий проблеск, но это совершенно исключительный случай, тогда как в-основном: «Ладно, ну-ка, покажи свою силу», — и так повсюду.

 

— Для них Божественное на земле должно быть очевидно всемогущим.

— То есть: «Покажите вашу силу, измените мир. А для начала сделайте то, что я хочу. Я хочу сказать, что первейшая и главнейшая вещь — сделать то, что я хочу, — покажите вашу силу». Это то, что они говорят постоянно.

25 сентября 1965 г.

 

Ненависть — это признак тайного влечения, которое, стараясь спрятаться от самого себя, яростно отрицает собственное существование. Это тоже игра Бога в Его творении.

Эгоизм — единственный грех, подлость — единственный порок, ненависть — единственное преступление. Все остальное легко можно обратить в добро, эти же качества — самые упорные противники божества.

 

Это соответствует своего рода вибрации — вибрации, полученной от людей, которые ненавидят. Это вибрация, которая фундаментально является, так сказать, тем же самым, что и вибрация любви. В самых глубинах она ощущается как то же самое. Хотя на поверхности они противоположны, но ненависть опирается на ту же самую вибрацию. Можно сказать, что человек в такой же степени раб того, что он ненавидит, как и того, что он любит; может быть, даже в большей. Это нечто захватывающее вас, преследующее вас; то, чем вы дорожите; ощущение, которым вы дорожите, потому что за его насилием скрывается теплота влечения, которое так же велико, как тепло, которое ощущается при любви. И кажется, что такое искажение феномена существует только в активном проявлении, то есть оно исключительно поверхностно.

Человек одержим в гораздо большей степени тем, что ненавидит, чем тем, что любит. И одержимость идет из этой внутренней вибрации.

Все эти «чувства» — как их назвать? — они обладают определенным типом вибрации, имеющей в центре нечто очень существенное и, так сказать, покрытое слоями. Вибрация в центра одна и та же, но по мере своего расширения она искажается. С любовью это вполне очевидно: внешне она в подавляющем большинстве случаев превращается во что-то совершенно отличное по своей природе от внутренней вибрации, потому что это нечто, что уходит в себя, сжимается и стремится притянуть вещи к себе в эгоистическом импульсе обладания. Вы хотите, чтобы вас любили. Вы говорите: «Я люблю этого человека», — но тут же присутствует и ваше желание: «Я хочу быть любимым». Поэтому искажение почти так же велико, как и в случае с ненавистью, которая желает уничтожить объект, который она любит, чтобы не быть им связанным. Поскольку вы не можете получить от объекта любви то, чего вы хотите, вы стремитесь уничтожить его, чтобы стать свободным; в иных случаях вы почти сгораете от внутренней ярости, потому что не можете получить, не можете поглотить то, что любите. И по правде говоря (смеясь), с позиции более глубокой истины разница здесь невелика!

И лишь тогда, когда центральная вибрация остается чистой и выражает себя в изначальной чистоте, когда это становится развертыванием — как бы это выразить?... это нечто лучащееся, вибрация, распространяющая свечение; и это — цветение, да, сияющее цветение. Тогда она остается истинной. Материально это выражается как самоотдача, самозабвение, благородство души. И только это является истинным движением. А то, что обычно называют «любовью», так же далеко от центральной вибрации истинной Любви, как и ненависть; только одна поражает, а другая уходит в себя, сжимается и затвердевает. Вот и вся разница.

И это не идеи, это все видимые вибрации. Это весьма интересно.

На самом деле, недавно мне пришлось основательно это изучить. Я имела возможность увидеть эти вибрации. Внешние результаты могут быть печальными; с практической точки зрения они могут оказаться ужасными; надо сказать, такого рода вибрация побуждает вредить, уничтожать, но с точки зрения более глубокой истины это искажение ненамного больше, чем другое, оно лишь более агрессивно, но даже тогда...

Проследив это переживание дальше и глубже, сосредоточившись на этой вибрации, осознаешь, что это начальная вибрация творения, вибрация, которая изменилась, исказилась во всем, что существует. И все же в ней есть всеобъемлющее тепло — нельзя назвать это «сладостью», но тем не менее, это своего рода мощная сладость — всеобъемлющее тепло, в котором есть как улыбка, так и печаль — гораздо больше улыбки, чем печали...

Это не оправдывает подобного искажения, но это прежде всего реакция на выбор, который человеческая ментальность — особенно человеческая мораль — делает между двумя видами искажения. Есть целая серия искажений, которые люди заклеймили как «плохие», и есть целая серия таких, к которым они полны снисходительности, почти одобрения. Однако, с точки зрения сущности одни искажения нисколько не лучше других — это дело выбора.

На самом деле человеку прежде всего нужно ощутить эту центральную вибрацию и затем оценить ее уникальное и удивительное качество, чтобы в дальнейшем автоматически и спонтанно избегать любых возможных искажений — и добродетельных и порочных.

Мы всегда возвращаемся к тому, что есть только одно решение: постичь истину вещей и держаться ее; этой истины, истины сущностной Любви — и держаться ее.

25 декабря 1965 г.

 

Мир — бесконечная периодическая десятичная дробь, целая часть которой — Брахман. Кажется, будто период начинается и кончается, но дробная часть бесконечна; у нее никогда не будет конца и никогда на самом деле не было начала.

116. — Начало и конец вещей — это условные термины нашего опыта; для истинного бытия вещей эти термины не обладают реальностью: нет ни конца, ни начала.

 

Только на прошлой неделе это переживание достигло полного развития.

В сущности, это одна и та же вещь, как для миров, так и для индивидов, как для универсумов, так и для миров. Различается лишь продолжительность — индивидуум мал, мир чуть побольше, универсум еще чуть больше! Но то, что имеет начало, имеет и конец.

 

— И все же Шри Ауробиндо говорил, что «нет ни конца, ни начала».

 

— Мы вынуждены пользоваться словами, но сама Вещь ускользает. То, что нам известно как «вечный Принцип», «Высшее», «Бог», не имеет ни начала, ни конца — мы вынуждены говорить «это есть», но это не так, потому что это за пределами Проявления и Непроявления; это нечто, чего мы не может понять и познать в Проявлении, и это то, что не имеет ни начала, ни конца. Но это То постоянно и вечно проявляется в том, что имеет начало и конец. Но есть два способа «окончания»: один представляет собой разрушение, аннигиляцию, другой — трансформацию; и похоже, что по мере совершенствования Проявления необходимость в разрушении будет уменьшаться, пока со временем она не исчезнет и не сменится процессом прогрессивной трансформации. Но это весьма очеловеченный и внешний способ представления.

Я вполне осознаю неадекватность слов, но через слова вы должны уловить понимание самой Вещи... Трудность для человеческой мысли и еще большая трудность для выражения состоит в том, что слова всегда заключает в себе ощущение начала.

(Молчание)

У меня было восприятие этого проявления — пульсирующего проявления, так сказать, которое расширяется и сжимается, расширяется и сжимается... И приходит время такого расширения, такой текучести, пластичности, способности к переменам, когда для того, чтобы проявление могло принять новую форму, уже не будет нужды в поглощении, будет происходить прогрессивная трансформация. Я знала оккультиста, который говорил, что наше универсальное творение — седьмое по счету, что пралайя уже происходила шесть раз, но это творение уже не будет поглощено подобно предыдущим, оно трансформируется без поглощения, которое, очевидно, уже не будет иметь смысла, ибо если каждый в этом творении обладает вечным сознанием, совершенно неважно, как это будет выглядеть. Лишь в ограниченном человеческом сознании есть такого рода амбиция или потребность в чем-то, что не имеет конца, потому что внутри есть нечто, что можно назвать «памятью вечности», и эта память побуждает в проявлении стремление участвовать в этой вечности. Но если это чувство вечности присутствует и оно активно, мы не печалимся; мы не печалимся, когда выбрасываем изношенную одежду — возможно, мы привыкли к ней, но даже и тогда мы не печалимся! Здесь то же самое — если универсум исчезает, значит, он полностью выполнил свои функции, он исчерпал свои возможности и должен быть заменен другим.

Я проследила всю траекторию. Когда ваше сознание и развитие еще слишком малы, вы ощущаете огромную потребность в том, чтобы земля не исчезала, чтобы она была всегда, — она может продолжать трансформироваться, но она всегда должна быть землей. Несколько позже, когда вы становитесь достаточно зрелыми, вы придаете этому гораздо меньше значения. А когда вы в постоянном контакте с ощущением вечности, это становится лишь вопросом выбора; это уже не потребность, потому что уже не воздействует на активное сознание. Несколько дней назад — я не помню, когда, но совсем недавно — я жила в этом сознании все утро, и наблюдая кривую развития существа, я видела, что эта потребность, казавшаяся такой глубоко-укоренившейся — в том, чтобы жизнь на земле продолжалась, чтобы она продолжалась неопределенно долго — эта потребность осуществилась, так сказать; она уже не является глубоко укоренившейся; это как представление, на которое смотришь и решаешь: это должно быть так или так. Весьма интересное изменение точки зрения.

Это как если бы художник — но художник, сам себя оформляющий — производил одну пробу, другую, третью — сколько нужно — и потом достиг чего-то завершенного и достаточно восприимчивого, способного приспосабливаться к новому проявлению, к потребностям этих новых проявлений без необходимости вбирать все обратно, перемешивать и выдавать все заново. И все это, как я уже сказала, не более чем вопрос выбора. В конце концов, проявления создано для блаженства объективизации — блаженства, или интереса, или... И раз уж то, что приняло форму, достаточно пластично, восприимчиво, гибко и широко, чтобы постоянно преобразовываться под действием новых проявляющихся сил, уже нет надобности все разрушать, чтобы сделать заново.

С этой траекторией пришло также изречение: «То, что имеет начало, должно иметь конец», — это представляется одной их тех человеческих ментальных конструкций, которые не обязательно верны. Но что интересно, субъективно эта проблема становится менее острой, когда наблюдаешь ее с более высокой или, точнее, более центральной позиции.

И кажется, что... (не «принцип», потому что это не принцип) закон для индивидуумов, для миров или для универсумов один и тот же.

(Долгое молчание)

Как только пытаешься все это выразить (Мать делает жест переворота), все искажается... Я наблюдала этот опыт отношения с Сознанием, со Всем: земли — сознания земли — со всем; сознания проявленного универсума со Всем; сознания, управляющего всеми универсумами — со Всем; и тот невыразимый феномен, когда видишь, что каждая точка сознания (точка, не занимающая никакого пространства), любая точка сознания способна ко всем переживаниям... Это очень трудно выразить.

Можно сказать, что только границы создают различия — различия во времени, различия в пространстве, в размерах, в способностях. Только границы. И как только сознание выходит за свои границы в любой точке проявления, каким бы ни было измерение этого проявления (да, размеры проявления не имеют никакой важности), в любой точке проявления, если выходишь за границы — там это Сознание.

С этой точки зрения можно было бы сказать, что именно принятие границ сделало проявление возможным. Возможность проявления пришла с ощущением пределов... Это невозможно выразить. Всегда, как только начинаешь говорить, появляется ощущение (тот же жест переворота)... все переворачивается, и все кончено, сущностная вещь исчезла. Тогда появляется метафизическое чувство и говорит: «Можно было бы представить это так, а можно представить эдак». Когда говорят: каждая точка содержит в себе Сознание Бесконечности и Вечности, — то это лишь слова, ничего кроме слов. Но существуют возможность этого переживания. Это все равно, что выйти из пространства... Было бы забавно сказать, что даже камень, даже... о, вода, и конечно, огонь обладают этой силой Сознания — изначального (все приходящие слова глупы), сущностного, первичного (все это ни о чем не говорит), вечного, бесконечного Сознания... Все это бессмысленно и вызывает впечатление пыли на стекле, мешающей ему быть прозрачным!.. И наконец, в заключение — после этого переживания (за последние дни оно повторялось несколько раз, оно царило полностью, вопреки всему — работе, деятельности — оно управляло всем) всякая привязанность к формулам, даже таким, которые веками волновали людей, кажется мне детской. И теперь это только вопрос выбора: вы можете выбирать, будет ли это так, так или так; вы можете говорить то или это — забавляйтесь, дети мои, если это вас забавляет.

Но несомненно (это наблюдение полезно для всех), несомненно, что человеческий ум, чтобы иметь потребность действовать, должен создать себе место обитания — более-менее обширное, более-менее завершенное, более-менее пластичное — но он нуждается в месте обитания. Только (смеется) это не то! Это все искажает.

И что странно, что весьма странно, что внешне человек автоматически продолжает жить в соответствии с определенными способами жизни, которые уже и не кажутся необходимыми, уже и не имеют силы привычки, но принимаются почти автоматически, с ощущением (своеобразным чувством или ощущением, но это не чувство и не ощущение, это очень тонкое понимание), что Нечто, такое огромное, что его нельзя определить, хочет этого. Я говорю «хочет» или «выбирает», но оно «волит» это: это Воля, которая действует не так, как человеческая воля, но волит это, видит это или решает это. И во всем, в каждой вещи есть светлая, золотая, императивная вибрация... которая неизбежно всемогуща. И в придачу она дает совершенный комфорт определенности, который спустившись немного ниже, в сознание, выражается улыбкой благожелательной иронии.

 

— Дальше Шри Ауробиндо говорит о мирах, у которых нет ни начала, ни конца, и говорит, что их творение и разрушение — «игра в прятки с нашим внешним сознанием...» [24]

— Это, безусловно, очень элегантный способ сказать то, о чем я только что говорила.

 

— Я хотел спросить вот что: с «другой стороны» материальный мир воспринимается так же ясно, или все испаряется?

 

— Это другое переживание нескольких последних дней. Для меня стало совершенно определенным — хотя выразить это очень трудно — что так называемое «ошибка» материального мира как он есть, была необходима; иначе говоря, материальный способ или путь восприятия, осознания вещей был достигнут с помощью «ошибки» этого творения и без нее не существовал бы; и он не уйдет в небытие при достижении нами истинного сознания; он является чем-то, что было добавлено особым образом, что воспринималось и переживалось в тот момент в сущностном Сознании.

Это было что-то вроде оправдания творения, которое сделало возможным определенный способ восприятия, — его можно было бы описать словами «точность», «четкость» в объективизации, — и которое не могло бы существовать без этого способа. Потому что, когда это Сознание — совершенное Сознание, истинное Сознание, это Сознание — присутствовало и жило здесь, исключая всякое другое, было также что-то, похожее на разновидность вибрации с объективной четкостью и точностью, которая не могла бы существовать без этой материальной формы творения... Видите ли, всегда было это великое «Почему?» — «Почему это так?» Зачем здесь все это, приведшее к тому, что человеческое сознание интерпретирует как страдание, несчастье, беспомощность и все прочее, все ужасы обычного сознания — почему? Почему это есть? И на это был ответ: в истинном Сознании есть вид вибрации точности, четкости и ясности в объективизации, который не мог бы существовать без этого, не имел бы возможности проявиться. Это несомненно. Это ответ — всемогущий ответ на «почему?»

Очевидно — совершенно очевидно — что то, что мы ощущаем как прогресс, как прогрессирующее проявление, не просто закон материального проявления, как мы его знаем, но сам принцип вечного Проявления. Спускаясь на уровень земной мысли, можно решить, что нет проявления без прогресса. Но то, что мы называем прогрессом, что является «прогрессом» для нашего сознания, это... это может быть что угодно, необходимость, если хотите — существует своего рода абсолют, которого мы не понимаем, абсолют бытия: это так, потому что это так, вот и все. Но для нашего сознания это становится все больше и больше, лучше и лучше (эти слова глупы), все более и более совершенным, воспринимаемым все лучше и лучше. В этом сам принцип проявления.

Переживание было очень беглое, но достаточно точное, чтобы можно было сказать, хоть и весьма приблизительно, что (я хочу сказать об особом «аромате» Непроявленного) Непроявленное имеет свой особый аромат благодаря Проявленному.

Все это лишь слова, но это все, что у нас есть. Возможно, когда-нибудь возникнут слова или язык для того, чтобы выразить эти вещи надлежащим образом; это возможно, но это всегда будет перевод.

Здесь есть уровень (указывает на грудь), где что-то играет со словами, с образами, с фразами, вот так (жест мерцания, колебания) и создает красивые картины; оно обладает способностью приводить вас в контакт с Вещью, которая, вероятно, больше (по крайней мере, так же велика, но возможно, и больше), чем здесь (указывает на лоб), чем метафизические выражения; «метафизическое» — это способ говорить. А здесь — образы, иначе говоря, поэзия. Это фактически более прямой способ достичь этой невыразимой вибрации. Я вижу выразительность поэтической формы Шри Ауробиндо: в нем есть простота и очарование, — простота, прелесть и проникновенное очарование, — которые приводят вас в непосредственный контакт более глубоко, чем все вещи, идущие из головы.

 

— Когда человек в этом вечном Сознании, для него не составляет большой разницы, иметь или не иметь тело; но когда человек, что называется, «мертв», остается ли восприятие материального мира четким и ясным, или оно становится таким же смутным и неопределенным, как восприятие иных миров для находящегося на этой стороне, в этом мире? Шри Ауробиндо говорит об игре в прятки. Но игра в прятки интересна тогда, когда одно состояние бытия не исключает сознания других состояний бытия.

 

— Вчера или позавчера, весь день с утра и до ночи нечто говорило: «Я есть — я есть или я имею сознание мертвого, живущего на земле». Я перевожу это в слова, но это было так, как если бы мне говорили: «Так выглядит сознание мертвого человека относительно земли и физических вещей... Я мертвый человек, живущей на земле». Согласно такой позиции сознания (потому что сознание все время меняет свою позицию), согласно такой позиции это было: «Так ощущают себя мертвые люди относительно земли»; потом: «Я абсолютно подобна мертвому человеку в отношении к земле»; потом: «Я живу так, как живет мертвый человек в сознании земли»; затем: «Я в точности как мертвый человек, живущий на земле»... и т. д. Я продолжала говорить, действовать и вести себя как обычно. Но это продолжалось долгое время. Долго, больше двух лет, я видела мир так (восходящий жест от одного уровня на другой), а сейчас я вижу его так (нисходящий жест). Я не знаю, как это объяснить, потому что здесь нет ничего ментализированного, а в нементализированных ощущениях есть что-то неуловимое, что трудно определить. Но слова и мысли были на определенном расстоянии (жест вокруг головы), как что-то наблюдающее и оценивающее, и высказывающее то, что оно видит — говорящее о том, что оно видит вокруг. И сегодня два или три раза это проявлялось очень сильно — я хочу сказать, что это состояние доминировало над всем сознанием — своего рода впечатление, или ощущение, или восприятие (но ни одно из них): «Я — мертвый человек, живущий на земле».

Как это объяснить?

Итак, к примеру, относительно зрения — больше нет объективной точности (Мать делает жест, показывающий, что она не видит глазами). Я вижу посредством сознания. Что касается слуха, я слышу совсем другим способом; есть своеобразная способность «различать» — это не «проницательность» — что-то в восприятии, что выбирает, решает (решает, но не автоматически), что услышано, а что не услышано, что воспринято, а что не воспринято. Это уже присутствует в зрении, но еще сильнее в слухе: некоторые вещи слышишь как постоянный шум, другие — кристально ясно, еще какие-то — смутно, едва различимо. Со зрением то же самое: все скрыто светящимся туманом — очень светлым, но все же туманом, т. е. четкости нет, а потом внезапно появляется что-то абсолютно четкое и ясное, детали видны необыкновенно четко. Обычно видение — это выражение сознания в вещах. Иначе говоря, все становится более и более субъективным, менее и менее объективным... И это не видения, навязывающие себя зрению или звуки, навязывающие себя слуху; существует определенное движение сознания, которое делает некоторые вещи ощутимыми, а другие — своего рода смутным фоном.

 

— Сознание выбирает, что оно хочет увидеть.

 

— В этом нет ничего личного — ничего личного. Конечно, присутствует ощущение выбора и решения, но нет ощущение, что это личный выбор или решение. К тому же, «личное» становится чем-то большим, чем необходимость включить в себя это (Мать касается своих рук). Например, принимать пищу становится странным — очень странным... Как будто кто-то смотрит на тело (которое уже не является чем-то четким и определенным, а скорее конгломерат элементов, удерживаемых вместе), и смотрит... на что-то, что происходит! Нет, это действительно странное состояние. Сегодня оно было очень сильным и доминировало в сознании. Бывают моменты, когда чувствуешь, что любая мелочь может прервать контакт (жест разъединения, как будто связь с телом прерывается), и только когда человек сохраняет полное спокойствие и полное бесстрастие — бесстрастие — контакт может продолжаться.

Этим переживаниям всегда предшествует очень глубокая и очень внутренняя близость к Высшему Присутствию, и что-то вроде намека: «Ко всему ли ты готова?» Естественно, я отвечаю: «Ко всему». И Присутствие становится таким чудесно интенсивным, что во всем существе возникает жажда, чтобы так было всегда. Только То существует, только То имеет причину существовать. И среди всего этого приходит вопрос: «Готова ли ты ко всему?»

Я говорю о теле, не о внутренних частях существа, но только о теле.

И тело всегда отвечает «да». Оно делает так (жест отдачи): никакого выбора, никакого предпочтения или даже стремления — полная, полная сдача. И тогда ко мне приходят такие вещи, как эта; вчера весь день было: «Я мертвый человек, живущий на земле».

С пониманием (еще не очень определенным, но достаточно ясным) огромной разницы между таким способом жизни и жизнью других людей — всех людей. Это еще не очень четко, но достаточно ясно. Очень ясно и ощутимо. Это другой способ жизни.

— Кто-нибудь мог бы утверждать, что это не достижение с точки зрения сознания, поскольку все расплывчато. Или это все-таки достижение?

— Это лишь переход. Это переходное состояние.

А с точки зрения сознания это огромное достижение! Потому что все связи, всякая привязанность к внешнему — со всем этим покончено, все это полностью отпало — отпало совершенно: абсолютная свобода. Иначе говоря, только То — Высший Владыка — теперь хозяин. С этой точки зрения, это может быть только достижением. Это такая радикальная реализация... Это представляется абсолютной свободой, чем-то, что по нашему мнению невозможно реализовать, пока ведешь обычную жизнь на земле.

Это соответствует переживанию абсолютной свободы в высших частях существа, когда человек уже не зависит от тела. Но что замечательно — я очень сильно настаиваю на этом — теперь эти переживания имеет сознание тела, а тело все еще видимым образом находится здесь!

Безусловно, здесь не остается ничего из того, что дает человеческим существам «уверенность в жизни». Очевидно, что нет уже никакой поддержки из внешнего мира; нет ничего, кроме... высшей Воли. Говоря обычными словами, тело ощущает, что оно живет только потому, что верховный Господь хочет, чтобы оно жило, иначе оно не могло бы жить.

 

— Да, но мне кажется, что состояние совершенства должно охватывать все; иначе говоря, человек мог бы быть в высшем состоянии, не отменяя материального состояния.

 

— Но оно не отменяется этим!

— Но все же вы говорите, что оно «далеко», что оно «за занавесом», то есть потеряло свою точность и определенность.

 

— Это чисто человеческое и поверхностное восприятие. Я совсем не чувствую, что потеряла что-то — наоборот! Я ощущаю, что это гораздо более высокое состояние, чем прежнее.

— Даже с материальной точки зрения?

 

— Делается то, чего хочет Господь — вот и все; здесь и начало, и конец.

Если Он говорит мне... Тело может сделать все, что Он захочет; оно больше не зависит от физических законов.

 

— Что Он хочет видеть, он видит; что Он хочет слышать, Он слышит.

— Вне всякого сомнения.

— И когда Он хочет видеть или слышать материально, Он видит и слышит в совершенстве.

 

— О! В совершенстве. Есть моменты, когда зрение более четкое, чем когда-либо раньше. Но оно текучее, оно приходит и уходит, потому что, вероятно, это только обещание того, что должно прийти. Но, к примеру, восприятие внутренней реальности людей — не того, что они о себе думают, на что претендуют или чем кажутся, все это исчезает — но восприятие их внутренней реальности бесконечно более точное, чем раньше. Например, я вижу фотографию; это уже не вопрос видения «через» что-то: я почти ничего не вижу, кроме того, чем является этот человек. «Через» уменьшается до такой степени, что иногда не существует вовсе.

Естественно, если бы человеческая воля хотела воздействовать на это тело, если бы человеческая воля говорила: «Мать должна делать то или это, или она должна быть способна сделать то или быть способна сделать это...», — она была бы полностью разочарована, она сказала бы: «Мать уже ни на что не годится», — потому что тело не стало бы повиноваться этой воле... Люди постоянно навязывают свою волю друг другу, или человек сам воспринимает внушение и проявляет их как свою собственную волю, не замечая, что все это внешняя Ложь.

(Молчание)

В теле есть уверенность, что если бы я («я» означает тело) хотя бы на несколько секунд потеряла контакт с Высшим, оно бы сразу умерло. Только Высшее поддерживает в нем жизнь. Вот так обстоят дела. Поэтому естественно, что для невежественного и глупого сознания людей это состояние прискорбно, для меня же это — истинное состояние! Потому что они инстинктивно, спонтанно, так сказать, абсолютным образом, считают признаком совершенства силу жизни, обычной жизни... Итак, всего этого больше не существует — это полностью ушло.

Да, много раз, несколько раз, тело задавало вопрос: «Почему я не чувствую Твоей Власти и Твоей Силы в себе?» И в-ответ всегда была улыбка — я перелагаю в слова, но ответ был без слов — ответом всегда было: «Терпение, терпение, чтобы это случилось, вы должны быть готовы».

4 и 9 марта 1966 г.

 

117. — «Ибо не было времени, когда бы я не существовал, равно как и ты, и эти владыки народов, и в будущем все мы не прекратим существовать».* Не только Брахман, но и существа, и вещи вечны в Брахмане; их сотворение и уничтожение — это игра в прятки с нашим внешним сознанием.

Любовь к уединению есть признак предрасположенности к знанию; само же знание достигается лишь тогда, когда неизменное ощущение уединенности не покидает нас ни среди толпы, ни на поле боя, ни в рыночной сутолоке.