Как можно скорее домой.

 

Я никак не могла забыть телефонный разговор с офицером Греем. Особенно меня мучила и не давала спать по ночам одна мысль: выступили ли с обвинениями другие девочки, на что намекал офицер Грей. Или это было только тактической уловкой полиции заставить меня расколоться? Было ли у Тома что-то с другими девочками? Не врал ли он мне все это время, утверждая, что я единственная с кем у него отношения.

Я посмотрела в свой дневник, где я вела записи и придвинула прикроватную лампу. Сейчас была глубокая ночь и за окном стояла кромешная тьма. Комната за пределами освещения выглядела мутновато-серой, но даже в ее темных углах я не могла спрятаться от навязчивых мыслей.

Было ощущение, что мне негде укрыться или обрести покой. Что еще хуже, я не могла помочь Тому. Я оставила его одного разбираться с проблемой, которую сама же и создала. А он даже не знает, о моих истинных чувствах к нему.

Я склонилась над дневником и продолжила составлять список вопросов. С недавних пор, я избавлялась от мучающих меня вопросов и засыпала благодаря тому, что записывала их на бумагу. Сейчас я взглянула на список и ужаснулась. Вопросов было много, а ответов на них ничтожно мало.

Будут ли сняты обвинения с Тома, если я не давала обвинительных показаний? Поверил ли мне офицер Грей? Я и мои друзья часто врали своим родителям по разным поводам, но врать полиции совсем не одно и то же.

Что, если мне не поверили, ведь мои показания так сильно отличаются от показаний других студентов? Попросят ли меня пройти проверку на детекторе лжи?

Если были другие девочки, дали ли они показания против Тома? Что если уже слишком поздно?

Прошел ноябрь, из-за напряженной обстановки в доме праздники пришли без особых торжеств. Мне, наконец-то, исполнилось шестнадцать лет.

Мой отец устроил небольшую вечеринку, и мама купила красивый праздничный торт, но три месяца, проведенных в Чили, отбило у меня все настроение отмечать день рождения. В моих мыслях, снах и даже молитвах постоянно присутствовал Том.

Знает ли он, что мне исполнилось шестнадцать? Не все ли ему равно? Ненавидит ли он меня за то, что я разболтала про него подругам? Не думает ли он, что я рассказала полиции лишнее о наших отношениях? Потерял ли он работу в Королевских Дубах?

Эти вопросы не давали мне покоя, и я поняла, что мне трудно сконцентрироваться на чем-то другом. Мысли о Томе и проблемы с учебой привели к тому, что я стала терять в весе и, будучи всегда худышкой, похудела еще больше.

В конце концов, прожив в Чили пять месяцев, мой отец собрал нас в зале на семейный совет. Он попросил меня и Тома сесть на наш бархатисто-зеленый диван, в то время, как мама стояла рядом с ним.

— Что ж, у нас сложное положение,— сказал он печальным тоном. — Если вы двое продолжите в том же духе, ваша жизнь здесь не будет иметь никакого смысла. У нас пока нет возможности отправить вас обоих в частную американскую или британскую школу, поэтому сделать мы можем немногое. У нас остается только один вариант — вернуться в Соединенные Штаты, чтобы Тони мог поступить в колледж, а Изабель окончить старшую школу. Вы не оставили мне выбора, хотя я считаю ваши поступки эгоистичными и незрелыми. Если вы не сдадите экзамены в следующем месяце, к которым вы оба отказались готовиться, мы будем вынуждены вернуться и…

Вдруг отец резко замолчал, какое-то мгновение он беспомощно смотрел на деревянный пол, затем схватился за грудь и упал на колени, хватая ртом воздух. Первым среагировал Тони. Он спрыгнул с дивана и поймал отца прежде, чем тот упал на пол. Моя мать склонилась над ним на коленях, истерично выкрикивая его имя, пытаясь приобнять его. Я вскочила с дивана и вызвала скорую помощь.

Позже в больнице, доктор сообщил, что у отца был не сердечный приступ, как мы и думали. Это был нервный срыв.

— Это стресс,— сообщила нам мама, когда мы вышли из отцовской палаты. — Он мечтал начать здесь новую жизнь, а сейчас он не может, потому что собственные дети не позволяют ему этого. Почему вы оба не можете пойти на уступки? Неужели мы так много просим? Ваш отец не вынесет больше этого.

Когда она вернулась к отцу в палату, Тони и я обменялись виноватыми взглядами. Я чувствовала себя ужасно. Мы так были зациклены на своих желаниях, что не задумывались о том, как наш выбор повлияет на отца. Мы оба были причиной стресса, который привел его к нервному срыву.

— Но как насчет того, что хотим мы? — тихо произнес Тони. — Нас не спрашивали, нужна ли нам новая жизнь. Нас не спрашивали, хотим ли мы ехать сюда, бросить всех друзей, потерять все, что у нас было дома…

Его голос затих, и он взглянул на меня, нахмурив брови.

Я покачала головой, в молчаливом согласии. Я не знала, что сказать ему или как ответить на это самой себе.

Я чувствовала вину за то, что произошло с моим отцом, но я согласна с Тони, нас никто не спрашивал о переезде, а ведь мы вправе принимать какие-то решения самостоятельно. Дано ли нам право претворять свои мечты в жизнь.

 

 

После того, как отец вернулся из больницы, обстановка в доме стала еще более гнетущей. Казалось, никто не хотел разговаривать друг с другом, из-за страха услышать что-то неприятное и дом больше стал похож на зону военных действий.

Каждый раз после молчаливой трапезы, Тони и я спешили вернуться в свои комнаты, чтобы побыстрее избавиться от чувства неловкости и выходили оттуда только когда родители на следующее утро уходили по делам. Мы, как никогда раньше, проводили больше времени друг с другом, стараясь найти решение проблемы, но безуспешно.

Однажды поздним ноябрьским утром, мой отец зашел в зал, где я с братом смотрела CNN.

— Вот ваши билеты на самолет,— отрывисто произнес отец, бросая конверт на диван между мной и братом. — Через неделю вы с матерью летите обратно в Калифорнию.

Тони посмотрел на отца.

— А как же ты, папа? Ты поедешь с нами?

— Я? Можете забыть про меня на время,— резко ответил отец. — Здесь, то место, где мне хочется жить. Я остаюсь тут. Можете начинать собирать чемоданы. Взять все вещи не получится, возьмите только то, что поместится в два чемодана.

Прежде чем кто-то из нас смог произнести хоть слово, отец повернулся и вышел из комнаты. Мы с Тони, не ожидавшие такого поворота дела, переглянулись. Мы вернемся в Соединенные Штаты? Этот вариант никогда не рассматривался. С мамой, но без него?

— Он покидает нашу семью? — смущенно спросила я. — Зачем он это делает? Почему он отправляет нас домой?

— Он расстроен, потому что не хочет, чтобы мы уезжали. — Наконец, высказался Тони. — Мы все ему испортили… может, нам стоит остаться, как ты думаешь?

— Как же Эми? — спросила я. — Ты не скучаешь без нее? Ты разве не хочешь вернуться к ней?

— Конечно, я скучаю, — не раздумывая, ответил Тони. — Но я много думал с тех пор, как папа попал в больницу, и думаю, что наша семья важнее любой подруги.

Я уставилась на конверт, лежащий на диване, и подумала о возвращении в Калифорнию и прежней нормальной жизни. Я ужасно скучала по друзьям, своей жизни там, но больше всего по Тому. Но это вовсе не означало, что именно таким образом нам стоит ехать назад. Было бы правильно, чтобы родители были вместе, и семья была полной и счастливой.

Я, наконец, вздохнула и покачала головой.

— Тони, папа уже купил нам билеты. Ты знаешь, какой он, когда что-то решит, — прошептала я, глядя на него. — Не думаю, что у нас есть выбор. Думаю, нам просто надо ехать.

Тони ничего не ответил, но позже ночью мы оба вытащили свои чемоданы и начали складывать туда свои вещи. Отец некоторое время стоял в дверном проеме, наблюдая за нами, так и не сказав ни слова.

 

Наш дядя вызвался подвезти нас в аэропорт и приехал к нам рано утром. Мой отец безмолвно стоял на крыльце и смотрел, так и не тронувшись с места, чтобы помочь нам с сумками. Он игнорировал нас с тех пор, как отдал нам билеты на самолет и вел себя так, будто нас уже не было дома.

Сегодня он разговаривал только с мамой, которая держалась за его руку, словно утопающий за соломинку. Когда приехал мой дядя, он загрузил наши сумки в кузов машины. Отец все это время смотрел на нас, затем подошел к маме и крепко обнял ее, смахивая слезы со своих глаз.

Когда настала очередь прощаться с нами, он повернулся к нам и холодно произнес

— До свидания, — и отвернулся.

Не было никаких объятий или поцелуев, и никаких проявлений того, что он огорчен нашим отъездом. Как только мы сели в машину, он зашел в дом и больше не появлялся.

Все дорогу до аэропорта у меня в горле стоял огромный комок. Настроение было паршивое, еще больше подливал масла в огонь мой дядя, бросая язвительные замечания по поводу того, что мы с Тони ведем себя как эгоистичные дети и разрушаем жизнь отца.

Международный аэропорт Сантьяго казался более заброшенным, чем в тот раз, когда мы впервые прилетели сюда. Было больше праздно шатающихся туристов, но место выглядело серым и унылым, мы уже без радости ожидали изменения в своей жизни.

Я села рядом с Тони в углу зала ожидания около нашего выхода. Моя мама, сидела одна, через несколько мест от нас, и казалась одинокой, печальной и отчаявшейся. Она ничего не говорила, но охватившее ее уныние было написано на лице.

Первые дни в Калифорнии были очень трудными. Находясь в Чили, я не задумывалась, каким будет наше возвращение в Калифорнию. Где мы будем жить?

Мы будем жить в том же районе? Как мама одна, без отца, сможет оплачивать счета? Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Раньше я попросту думала, что по возвращении нас ждет «обычная» жизнь.

В действительности жизнь еще долго не войдет в обычное русло. Нам пришлось остаться в мрачной, захудалой гостинице на то время, пока мы не снимем дом. Тони практически переехал в дом Эми, оставив меня в темном и жалком гостиничном номере наедине с мамой, пребывающей в депрессии.

Теперь мы целыми днями не видели Тони, и я не могла себе позволить уйти с друзьями и оставить маму одну. Я оставалась с ней, делая все, чтобы она не впадала в еще большее уныние.

Ни разу за всю жизнь я не видела, чтобы мама была в таком подавленном состоянии. Она всегда была стержнем нашей семьи, которая сплачивала нас всех вместе. Без нее мой отец был беспомощным, и мы всегда обращались к ней с проблемами и радостями. Она была нашей силой. Сейчас, мама перестала есть, не вставала с постели и не отвечала на мои вопросы.

Она пребывала в своем мире печали и горести, и я никак не могла утешить ее или облегчить ее состояние. Я не могла оставить ее. Я боялась, что если я оставлю ее одну, она совершит что-то безумное, например, сведет счеты с жизнью.

В то же время, беспокоясь о здоровье и душевном состоянии мамы, меня преследовали мысли о Томе. Как мне теперь связаться с ним? Стоит ли мне позвонить ему? Полиция закрыла дело или нет? Он все еще в «Королевских Дубах»? Захочет ли он поговорить со мной? В моей голове царил беспорядок, у меня болела грудь от тех эмоциональных американских горок, в которые превратилась моя жизнь.

 

 

 

— Изабель, что мы здесь делаем? — однажды спросила меня мама, когда мы вместе лежали на громадной кровати. — Мы должны быть с отцом, в Сантьяго. Мы оставили его, и сейчас он совсем один. Ты же знаешь, что ему нельзя быть одному.
Он семейный человек и теперь лишен семьи по нашей вине.

— Мама, не расстраивайся, — прошептала я и нежно погладила ее растрепанные волосы, стараясь избавить ее от беспокойных мыслей. — Папа к нам скоро вернется. Сейчас он зол и обижен на нас, но когда он остынет, то поймет, как скучает без нас.
Он вернется. Ты же знаешь, он не может долго без нас. А сейчас тебе нужно одеться, чтобы мы смогли подыскать дом. Те ведь не хочешь, чтобы папа, вернувшись сюда, застал нас в гостинице?

Я поняла, что это единственное, что может заставить маму встряхнуться; каждый раз, когда я упоминала отца, она как-то реагировала.

Она уже чувствовала вину за то, что огорчила и оставила его, и я не хотела еще больше ухудшить положение. Я научилась пользоваться этим, чтобы расшевелить ее и надеялась с помощью этого подыскать дом. У моей мамы были чилийский друзья в Хиллсайде и они пообещали помочь мне привести маму в прежнее состояние.

Мы часто ели у них дома, они поддерживали нас и предлагали маме выйти на работу. Через несколько недель я, наконец-то, убедила маму связаться с ее бывшими клиентами.

Будучи финансовым консультантом, она была очень успешна в Калифорнии, и я была уверена, что ее клиенты будут рады ее возвращению. Работа была для нее полезна, потому что отвлекала ее от мыслей об отце, оставшемся в одиночестве.

Это помогло ей вернуться в прежнюю жизнь, и она приободрилась, приступив к работе.

Начав достаточно зарабатывать, для того, чтобы оплатить все счета, мы перестали волноваться и сняли дом с тремя спальнями недалеко от Королевских Дубов. Тони переехал к нам от Эми, и наша семья воссоединилась. Хотя место отца до сих пор пустовало и нам сильно не хватало его.