Электрический холод

Олиан прыгнул в воду в одежде, куртке, шерстяной шапке, но без перчаток. Вода обожгла холодом до костей. «Казалось, меня казнят на электрическом стуле», — вспоминает он. Кто-то с бере­га кинул импровизированный спасательный трос. Он схватил и обвязал вокруг пояса.

Люди не очень хорошо переносят экстремальные температуры. Животные (например, крысы или голуби) справляются с ними гораз­до лучше. Если вы сунете палец в воду с температурой 17° С, то уже через минуту почувствуете что его слегка ломит. При более низких температурах боль приходит быстрее и отличается большей силой. Олиан прыгнул в воду, температура которой была всего 1°С.

Вот что чувствует человек, прыгнувший в такую холодную воду: сначала резко ускоряется сердцебиение, немедленно подскакивает кровяное давление. Тело автоматически ограничивает доступ кро­ви к поверхности кожного покрова, сужая сосуды. Но она не пре­кращает циркулировать, и холодная кровь с поверхности тела в ко­нечном счете достигнет сердца. Сужение сосудов замедляет этот процесс, но и приносит боль. В то же время у вас может возникнуть внезапное желание помочиться. Таким способом ваше тело пыта­ется сократить общий объем жидкости, находящейся в организме. Тем временем частота сердечных сокращений падает, и количество ударов в минуту начинает уменьшаться до тех пор, пока совершен­но неожиданно сердце не перестанет биться совсем.

По мере дальнейшего охлаждения кожи боль будет усиливать­ся. Она становится почти непереносимой по силе. Затем боль вне­запно пропадет, и будет казаться, что каким-то чудом вода стала теплее. В действительности, чтобы обеспечивать доступ кислоро­да к коже, кровеносные сосуды вновь расширятся, и волна крови вернется на поверхность тела. Именно поэтому при низких темпе­ратурах у нас краснеют щеки и нос. Но затем, как только вы нач­нете чувствовать себя более комфортно, процесс снова меняет на­правление. Опять сужаются сосуды, и возвращается боль. Такое сужение и расширение сосудов будет продолжаться, пока темпе­ратура тела не понизится еще больше, а потом сосуды вообще прекращают расширяться. В попытке в первую очередь спасти сердце тело перестанет поставлять кровь в конечности, делая их кандидатами на обморожение.

Как только вы погружаетесь в воду, на коже появляются му­рашки. Это встают дыбом ваши волосяные фолликулы. Техниче­ский термин, обозначающий такую реакцию, — horripilation (от латинских слов horrere — «вставать дыбом» и pilus — «волос»; по вполне понятным причинам близкий родственник этого слова — английское horrible, «ужасный»). Подобно остальным нашим ре­акциям, обеспечивающим выживание, эта тоже представляет со­бой наследие эволюционного процесса и является классическим примером того, насколько устаревшими могут быть наши реакции на страх. Животным, обильно покрытым шерстью, мурашки по­могают повысить изоляцию от низких температур. А в тех случа­ях, когда животные испытывают страх, их шерсть в результате этой реакции встает дыбом, создавая более устрашающий силуэт. Но у людей слишком мало волос, чтобы в полной мере пользо­ваться всеми плюсами этого феномена.

Тем временем, как и в любой другой экстремальной ситуации, вы быстро начнете терять способность размышлять и принимать решения. Кроме того, будет ухудшаться и тонкая моторика. Люди теряют способность уверенно управлять своими руками в воде с температурой ниже 12° С. Плавая, можно оттянуть наступление гипотермии. Но по мере дальнейшего остывания тела вас охватит сильная дрожь. Дрожь представляет собой нечто типа непроиз­вольных гимнастических упражнений. Она заставляет мышцы со­кращаться, генерируя тепло.

Неспособность человека выдерживать низкие температуры на протяжении многих лет была предметом интереса ученых, иногда весьма извращенного. В 1930-е гг. врачи, придерживаясь теории, что холод способен убить пораженные ткани, пытались лечить низкими температурами шизофрению и опухоли. Во время Вто­рой Мировой войны нацистские ученые проводили над узниками Дахау зверские эксперименты, подвергая их воздействию экстре­мально низких температур. До сих пор большинством наших зна­ний о реакциях человека на воздействие холодной воды мы обяза­ны страданиям этих заключенных.

Как и Стайли, Олиан немедленно выработал план. Он думал, что река будет достаточно мелкой, чтобы позволить ему добрать­ся до выживших в катастрофе вброд. Но он сразу же понял, что ошибался. Земля быстро ушла из-под его ног, и ему пришлось ба­рахтаться в воде. Планом Б предполагалось добраться до постра­давших по поверхности воды. Может быть, он сможет перепрыги­вать с одной льдины на другую. Он забрался на ближайший кусок льда размером с обеденный стол. Но как только он поднялся на ноги, льдина перевернулась, сбросив его обратно в реку. Олиан предпринял еще одну попытку, но льдина держалась на воде слишком нестабильно. Пробыв в воде всего несколько минут, он заметил, что его руки начали терять чувствительность. По ощуще­ниям они стали похожи на гигантские деревянные дубинки, со­вершенно бесполезные в тех нелепых танцах, которые он совер­шал в воде.

После этого Олиан попытался проплыть между льдинами. В шко­ле он был очень хорошим пловцом и до сих пор несколько раз в неделю занимался плаванием. Он сделал несколько гребков, но это не помогло. Самолет раскрошил лед, но осколки были распо­ложены на поверхности воды настолько плотно, что пробраться между ними было невозможно: «Это было похоже на пазл. Каж­дая льдина находилась именно на своем месте».

Планы А, Б и В потерпели полный провал. «Впору было переходить на греческий алфавит, и мне начало казаться, что я попал в большие неприятности». Поэтому Олиан повел себя самым неэле­гантным способом. Он бросился на льдину, переполз через нее, а потом снова упал в воду. Он делал это снова и снова, медленно продвигаясь к обломкам самолета. Каждые пару минут он кричал пассажирам: «Держитесь. Я уже иду!»

Когда Олиан вошел в воду, температура его тела, скорее всего, была нормальной, то есть около 37° С. На протяжении некоторого времени его тело могло поддерживать такую внутреннюю темпе­ратуру за счет сужения кровеносных сосудов и благодаря тому, что Олиан активно двигался. Тем не менее по мере остывания тела падала и температура. Потомак был на один градус холоднее са­мой холодной воды, использовавшейся во время экспериментов в Дахау. В общем, врачи считают, что пациенту необходимо оказать медицинскую помощь, когда температура тела опускается ниже 35° С, а при падении ее ниже 32° С возникает опасность для жизни человека. При температуре ниже 30° С возникают аномалии сер­дечного ритма. Во время экспериментов в Дахау нацисты пришли к выводу, что смерть становится почти неизбежной при падении температуры ниже 23° С.

Олиан не был знаком с людьми, которых пытался спасти. Я спро­сила его, не возникало ли у него сомнений или сожалений, когда он, обжигаемый холодом, барахтался в ледяной воде. «У меня бы­ли смутные мысли о том, вернутся ли мои руки в нормальное ра­бочее состояние, — говорит он, — но потом что-то щелкало в го­лове, и я говорил себе, что это не имеет значения и мне нельзя ос­танавливаться». Олиан соглашается, что в его действиях не было никакой логики: «Если бы в какой-то момент мне в голову закра­лась рациональная мысль, я не смог бы этого сделать».

Когда спрашиваешь героя, почему он совершил свой поступок, он неизменно отвечает, что у него не было выбора. Не мог же он смотреть, как тонет человек... Или гибнет от голода. Или сгорает в пожаре. Всем героям становится не по себе, когда на них навеши­вают этот ярлык. Они объясняют свои действия обстоятельствами, а не особенностями собственной личности. «Я — просто обычный человек, случайно оказавшийся в конкретном месте и сделавший конкретное дело, — говорит Олиан. — Если это повторится через неделю, все может закончиться совсем по-другому».

Но на месте крушения рейса 90 присутствовала контрольная группа. Не менее двух дюжин человек не бросились в воду, что было вполне разумным решением. Сделай они это, и в тот день могло бы быть еще больше жертв. Но что же отличало Олиана от всех остальных?

Дело вовсе не в том, убеждает меня Олиан, что он какой-то особенно хороший человек. «Множеству людей я вполне могу не нравиться, — говорит он со смехом, — потому что я постоянно на кого-нибудь за что-нибудь злюсь». К своим собратьям по челове­ческому роду он тоже относится без особого оптимизма: «Обыч­ное человеческое поведение, как правило, никуда не годится». Ес­ли бы не произошла эта катастрофа, он застрял бы в пробке, гово­рит он, и ругался бы на окружающих его людей, вместо того чтобы спасать их.