Пассивность во время катастрофы

После того как Чо покинул учебный кабинет Технологического университета, Виоланд заметил, как онемело все его тело. Каза­лось, что у него отнялись все конечности. Отчасти это чувство бы­ло вызвано естественными анестезирующими веществами, выра­батываемыми телом в рамках паралитической реакции. Но Вио­ланд не знал об этом. Поэтому он решил, что в него попали пули. «Я не знал, что чувствует человек, получивший огнестрельное ра­нение, — говорит он. — Я помню, как говорил себе: друг мой, а ведь все не так плохо, как могло бы быть». Но он не оставлял по­пыток прийти в движение и постепенно понял, что может про­биться через пелену этого оцепенения: «Я, так сказать, немного поерзал на полу и подумал, что вроде бы в меня не попали».

В классе стояла тишина, нарушаемая только чьим-то приглу­шенным плачем. Кто-то пробормотал: «Все хорошо. Все будет хо­рошо. Скоро прибудет помощь». Но Виоланд не был так уж уверен, что их спасут. Он приподнял голову с пола ровно настолько, чтобы позволить звучащему внутри его головы голосу вслух обратиться к окружающим его студентам. «Притворяйтесь мертвыми, — сказал он, — он не убьет нас, если будет думать, что мы уже умерли».

Нечто подобное иногда переживают жертвы изнасилований. По результатам многочисленных исследований Гэллапа и его кол­лег, около 10 % женщин, оказавшихся жертвами сексуального на­силия, потом говорят, что во время нападения почти совсем теря­ли способность двигаться. Поразительно, но 40 % вспомнили, что ощущали какие-то симптомы паралича, например ощущение «замороженности» или странную невосприимчивость к боли или хо­лоду. В действительности этот процент немного превышает про­цент жертв сексуального насилия, пытавшихся оказать сопротив­ление или убежать от нападающего. Другими словами, паралич вполне может быть более распространенной реакцией на попытку изнасилования, чем оборона или побег. К сожалению, жертвы из­насилования, как правило, не понимают, что сделали. Как выяс­нил Гэллап, многие из них потом испытывают мучительные угры­зения совести, обвиняя себя в том, что просто капитулировали пе­ред насильником. Они не осознают, что все их действия могли быть весьма удачной адаптивной реакцией. Кроме того, паралич жертвы может создавать большие сложности в деле привлечения насильника к ответственности, так как отсутствие следов сопро­тивления вполне может выглядеть как подтверждение согласия жертвы на сексуальную близость.

Как ни странно, мы склонны списывать свой паралич на минут­ную слабость, одновременно с этим находя более веские мотивы в поведении птиц. Но все, что мы узнаем в результате исследований поведения животных, говорит нам, что это жестко «зашитая», адап­тивная реакция, выполняющая совершенно конкретные задачи.

В процессе подготовки материалов данной книги я постоянно встречала рассказы о том, как люди впадали в паралич в самых не­ожиданных ситуациях. У всех, начиная с пожарных и заканчивая инструкторами по вождению автомобилей, обязательно имелась история о человеке, впадающем в такое состояние в момент испу­га. Эти люди не всегда понимали причины такого поведения, но не раз наблюдали его. Даже трейдер и специалист по рискам Нассим Талеб сказал мне, что видел, как, теряя все свои деньги, в паралич впадали биржевые брокеры. «Они просто замирали в полном без­действии», — говорит он.

С У., командиром элитного израильского подразделения, спе­циализирующегося на выполнении секретных операций, мы встретились на бензозаправке недалеко от Иерусалима. Из сооб­ражений безопасности он предпочитает назначать встречи в не­приметных местах. В силу того, что ему приходится работать «под прикрытием», он попросил меня не раскрывать его имени, а обозначить в тексте книги инициалом У. Как это бывает в боль­шинстве случаев с людьми его рода занятий, он был совсем не по­хож на профессионального убийцу. Это был субтильный человек в черной футболке и джинсах. Его улыбка светилась добротой, и он бегло говорил по-арабски. Мне было нетрудно представить, как он сливается с толпой на палестинских территориях. Попивая лимонад, мы говорили с ним о шести годах, в течение которых он, находясь в состоянии предельного стресса, провел сотни опера­ций. Конечно, когда я спросила его, не приходилось ли ему на­блюдать, как кто-нибудь впадает в состояние паралича, у него на­шлась такая история.

В 2002 г. подразделение У. вело слежку за двумя подозревае­мыми, направляющимися из Наблуса, города на западном берегу реки Иордан, находящегося под контролем палестинского прави­тельства, в Иерусалим. Мужчины были террористами-самоубий­цами, и, по имеющимся данным, у них с собой была бомба. По пу­ти они сделали остановку на переполненной автомобильной сто­янке. У. наблюдал за ними из припаркованного неподалеку автомобиля при помощи дистанционно управляемой камеры. Хо­тя стоянка была заполнена машинами и людьми, он решил, что лучшей возможности может не представиться, и приказал своим людям обезвредить террористов. На операцию ушло всего несколь­ко секунд. Четверо одетых под палестинцев бойцов из подразде­ления У. стремительно атаковали подозреваемых, ликвидировав одного и ранив другого. Бомба, говорит У., была найдена в одной из принадлежащих им сумок.

Среди невольных свидетелей происходящего на автостоянке.У. заметил две совершенно разных реакции. Когда раздались вы стрелы и крики, небольшое количество в основном молодых лю­дей бросилось бежать. Но скрыться оказалось некуда, так как стоянка была окружена большими горами мусора. Но что же сде­лали все остальные? Они упали на землю и замерли прямо там, где только что стояли. Они не пришли в движение, даже когда опас­ность уже миновала. По воспоминаниям У., многие продолжали так лежать даже спустя час. Они не получили никаких ранений, а просто лежали без движения.

Естественно, всегда есть вероятность того, что люди находятся в отчаянии или в шоковом состоянии. Но между этими чувствами нет четкой границы. Мы не можем впасть либо в шок, либо в пара­лич. Эти модели поведения, скорее всего, связаны между собой. Естественно, потребуются дополнительные исследования, но уже сейчас можно сказать, что недооценивать сложность выражаю­щейся в бездействии реакции будет большой ошибкой.

«Я не был человеческим существом»

Как и ожидал Виоланд, Чо вернулся в кабинет французского и запер дверь. Когда он пришел, Виоланд снова замер на полу. Но на этот раз раздалось слишком много выстрелов: «Казалось, что он начал всаживать во всех, кто был в комнате, еще по одной пуле. Должно быть, он стрелял в одних и тех же людей несколько раз. Выстрелов было гораздо больше, чем людей в кабинете. Мне кажется, я трижды слышал, как он вставляет новую обойму». Виоланд ожидал вот-вот узнать, что чувствует человек, в тело которого вонзается пуля. В ка­кой-то момент, под звуки канонады, он встретился взглядами с ле­жащей напротив девушкой. Он не знал ее имени, но они, даже не вздрагивая, продолжали неотрывно смотреть друг на друга.

Наконец стрельба прекратилась. Последним выстрелом Чо за­стрелился. В дверь колотили полицейские, выкрикивая указания, которые Виоланд почти не запомнил. Он помнит, как поднялся на ноги и, подняв руки, пошел прямо к двери. Он не помнит, чтобы видел лежащую на полу убитую преподавательницу или вообще кого-нибудь, кто не находился в непосредственной близости от его стола. Позднее Виоланд узнал, что из всех студентов, находившихся в тот день в классе французского языка, единственным человеком, в которого не попало ни одной пули, был он, Клэй Виоланд.

Ответив на мои вопросы, он сам начал расспрашивать меня: «А вы знаете, почему один человек реагирует так, а другой — ина­че? На это влияет склад личности или что-нибудь другое? Знает ли кто-нибудь, почему некоторые люди делают такие вещи?» Я отве­тила, что не знаю в точности, а потом дала ему один из правдивых, но весьма неудовлетворительных ответов. Я сказала ему, что наше поведение почти всегда является продуктом нашего генетическо­го склада и жизненного опыта. Он вежливо возразил мне. «Я не вижу, какое отношение может иметь жизненный опыт к данной ситуации, — сказал он. — Когда все это происходило, я перестал быть человеческим существом». Я спросила его, что он имеет в ви­ду. Ему было очень трудно объяснить: «Я даже не знаю, что за эмоции я ощущал. Я не плакал».

Человеческие существа думают, размышляют и принимают ре­шения. Мы не всегда понимаем, сколько дополнительной работы, с нашего ведома или без него, постоянно выполняет наш мозг. Ог­лядываясь в прошлое, Виоланд, подобно всем остальным выжив­шим в экстремальных ситуациях людям, соединил свои действия в стройное повествование: «Если попытаться уместить самое глав­ное в одно слово, то дело было в движении. В действительности я притворялся мертвым не столько для того, чтобы убедить его в том, что я мертв, сколько просто для того, чтобы не двигаться». Но в тот момент, добавляет он, ему вовсе не казалось, что он при­нимает какие-то решения. «Только теперь, когда я задумываюсь об этом месяц спустя, мне кажется, что это была стратегия. Но через неделю после событий, я, скорее всего, сказал бы, что это была непредсказуемая реакция и я не знал, что делаю». Когда и спросила Гэллапа, похож ли рассказ Виоланда на тысячи изучен­ных им случаев паралича у животных и людей, он ответил: «Зву­чит как совершенно хрестоматийный пример». На Виоланда на­пал смертельно опасный хищник, и он проявил радикальную и бессознательную реакцию, способную помочь ему выжить. Имен­но это могло стать причиной его спасения.

В лето, последовавшее за расстрелом, Виоланд решил остаться в Блэксбурге, штат Вирджиния, где находится университет. В мо­мент нашего разговора он сказал, что пока у него все нормально. Раз в неделю он неожиданно для себя срывался в слезы, но в ос­тальном чувствует себя вполне хорошо. Его друзья, судя по всему, считали, что он будет находиться в более плачевном состоянии. Он получил электронные письма от трех человек, вышедших живыми из Всемирного торгового центра, и был очень благодарен им. Они предупредили его, что самый сложный для него период может на­ступить через полгода или год. Он не знал, что делать с этой ин­формацией, и поэтому решил не отказываться от ранее задуман­ных планов. Все летние каникулы он зарабатывал деньги и репети­ровал со своим ансамблем. А на осенний семестр он планировал отправиться учиться в Париж, где можно было бы практиковаться во французском и где никто не знал бы, что с ним произошло.