Бездомные и безродные

 

У Олега Олеговича нет дома. Был когда&то, но теперь нет. Ему не нужен дом, че& ловеку вообще не нужен дом. Человек, можно сказать, и не стоит дома.

 

Многих спасают помойки! Помойки — самое лучшее, что пока еще есть у чело& веков. Прежде Олег Олегович тоже питался с помоек. Но теперь он — лорд, белая кость. Олег Олегович снимается в кино. Поначалу я этому не поверил. Но он мне объяснил. Сейчас снимается много всякого кино, снимается и про таких, как он или как я. Про таких, как он, но не для таких, как он. Это кино отчасти считается даже элитарным. Вот он именно в таком кино и подвизался. Его приглашают. Теле& фона у него нет, но когда нужно, к нему присылают подростка. Который знает все места Олега Олеговича. Есть такой подросток.

Этому я, правда, тоже не поверил.

 

Как ни странно, Олег Олегович пользуется некоторым успехом у женщин. Не только у тетки Тамары, у него и другие женщины есть. Так что Олегу Олеговичу

 

НЕВА 12’2014

 

Станислав Шуляк. Без сестры / 23

 

можно было бы и позавидовать. Но я ему не завидовал. У меня перед ним капи& тальное преимущество: у меня есть сестра, у него ее нет.

 

У Олега Олеговича нет дома, но есть несколько обиталищ. Есть угол в подвале. Еще есть газовая котельная. Он там не работает, но его знают. Он приходит и отпус& кает того, кто находится на смене, домой. Выполняет его работу, за что и ночует в тепле до утра.

Он привел меня в свою котельную.

Пока истопник собирался, я, понурившись, топтался у входа.

 

— Не спалите здесь ничего, — сказал тот Олегу Олеговичу. Хотя смотрел на меня.

 

Товарищ мой купил по дороге бутылку вина, мы выпили. Еще была килька в то& мате и черный хлеб, мы поели. Неподалеку гудела печь, было жарко и маетно.

 

— Твоя сестра… — застенчиво сказал Олег Олегович. — Расскажи мне о ней.

 

В другое время я, может, и не стал бы рассказывать о сестре. Но тут я опьянел и разомлел. Что такого, если я расскажу ему? Он — хороший человек, хотя и очень простой. Его интерес к сестре не мог ее никак принизить или запятнать. Хуже было другое. У меня не всплывало в уме никакого связного эпизода, рассказав который я бы представил точный образ сестры.

 

— Сестра… — начал я и задумался. Олег Олегович благоговейно молчал. — Я старше… Намного. Но она… она сидела рядом и была для меня как мама.

 

— Как мама, — прошептал тот.

 

— Давно&давно. Я был мальчик. Я только пошел в школу, в первый класс. В са& мый первый день. Мы жили в институте, там работал отец, писал диссертацию. Докторскую. Нам дали комнатку, временно, тогда такое бывало. В школу отвела меня мама, было три урока. И на третьем уроке я уписялся. Надо было всего лишь поднять руку и сказать: «Людмила Борисовна, можно выйти?» Но я не поднял и не сказал, я хотел и терпел, а потом не вытерпел и написял в штаны. Все это увидели. Меня не ругали — такое с некоторыми случалось.

 

— И со мной было…

 

— Меня отдали в школу шести лет, я умел читать и считать до пятидесяти, а в детский сад я не ходил, потому был стеснительным мальчиком, не знал, как нужно говорить со взрослыми, я и сейчас не знаю. Прозвенел звонок, все спустились со второго этажа в раздевалку. Всех ожидали мамы и бабушки, всех целовали, помо& гали одеться, а меня не встречал никто, мама работала и не пришла. Всех увели, я остался один. Я мог бы уйти сам, там всего&то нужно было перейти дорогу, но я не умел шнуровать ботинки, и главное — всех встретили, а меня нет. Я стал плакать. Гардеробщица стала меня утешать, хотела даже вести домой, но я вырвался и побе& жал сам, с расшнурованными ботинками…

 

Я замолчал. Олег Олегович слушал, затаив дыхание.

— А сестра? — наконец спросил он.

— Что сестра?

— Ты хотел рассказать про нее.

— Хотел.

— Где же сестра?

— Сестры нет, — будто опомнился я. — Ее тогда еще вообще не было.

 

Олег Олегович сходил к печке, что&то там подкрутил или проверил. Потом вер& нулся.

 

— Я понимаю, почему ты об этом вспомнил. Я и сам не знал, почему я вспомнил.

 

— И почему?

— Ты очень точно… описал состояние… как бы до своего рождения, состояние

 

НЕВА 12’2014

 

24 / Проза и поэзия

 

дожизния … состояние безсестрия … Потом появилась она, и ты будто ожил, у тебяпоявился новый смысл, так?

— Может быть.

Олег Олегович разлил остатки вина.

— За сестру! — сказал он.

 

— За сестру!

 

Я чувствовал себя человеком — у меня была сестра. Ее осталось всего лишь найти. Со мной теперь был Олег Олегович. Он соглашался мне помогать.

 

Беда только в том, что у него какие&то закоснелые интонации. Не пойму, для чего на свете жить человеку с закоснелыми интонациями. Интонации должны быть прогрессивные, передовые и победительные, только такие интонации украшают говорящего, прочие же интонации говорящего принижают и изгажи& вают.

 

Ночью мне снились лодка и озеро, категорический императив, турнирная таб& лица, детородный уд, неспокойная вода. В лодке сидела женщина, спиною ко мне. Ей было зябко, лодку несло ветром от берега. Весла лежали в лодке, женщина не делала попытки установить их и грести. Не пыталась спасти себя. То ли не умела грести, то ли что&то иное ее удерживало. Сестра, догадался я.

 

Я будто парил над лодкой. Лодку относило ветром, но ветром в ту же сторону относило и меня. К тому же сзади надвигалась какая&то тень — то ли Витебского проспекта, то ли трамвая, то ли читального зала, то ли курса валют — разные быва& ют тени. Эта же тень была звучащею.

— Сестра! — надсаженно крикнул я.

 

Она стала оборачиваться, я увидел ее лицо и сразу проснулся, крича от ужаса. Лица не было, был голый череп: скалящиеся огромные зубы, вместо глаз пустые глазницы.

Надо мной нависал Олег Олегович.

 

На улице было темно, печь гудела, отсветы пламени скакали по стенам. Я сидел весь в холодном поту.

 

— Что? — спросил я.

— Ты кричал.

— Мне снилось страшное.

 

— Мне на съемки надо, — сказал Олег Олегович, взглянув на меня какою&то кривородною личностью.

 

— Какие съемки?

— Я в кино снимаюсь, я говорил.

— Откуда ты знаешь, что съемки сегодня, если вчера еще о них ничего не знал?

— Подросток приходил.

— Какой еще подросток?

— Тот, которого за мной присылают.

 

— Когда он приходил? — спросил я. Мне непременно хотелось теперь уличить в чем&нибудь Олега Олеговича. В чем&то постыдном и неопровержимом.

 

— Ни свет ни заря! Еще шести не было!

— Никакие подростки так рано не ходят! — крикнул я.

— Этот ходит!

— Он что, особенный?

— Особенный!

— Не бывает особенных подростков, — раздраженно сказал я.

— Твоя же сестра особенная — почему не быть особенному подростку?

— Моя сестра — не подросток.

— Верно, — согласился Олег Олегович.

 

НЕВА 12’2014

 

Станислав Шуляк. Без сестры / 25

 

Я загнал его в тупик, ему нечем было больше крыть. Еще бы он сказал, что моя сестра — подросток! До подобного бесстыдства он, пожалуй, еще не докатился!

 

— Значит, не хочешь сказать правды? — сказал я с некоторой даже угрозой.

— Какой правды?

— Куда ты собрался?

— На съемки. Я даже сменщика попросил прийти пораньше, чтоб он отпустил нас.

— Как ты мог попросить сменщика? У тебя нет телефона.

— Я послал подростка.

Я махнул рукой на Олега Олеговича. Я устал от его вранья.

Тут пришел сменщик. Я не хотел спрашивать, но не удержался.

— Откуда ты узнал, что надо прийти раньше? — спросил я.

 

— Подросток сказал, — пожал тот плечами.

Черт, и эта скотина в заговоре! Ненавижу всех сменщиков!

Мы с Олегом Олеговичем вышли в холодную предрассветную мглу.

— Иди, — сказал я.

— А ты что станешь делать?

— Искать сестру.

— Как ты станешь ее искать?

— Стану думать о ней.

 

Олег Олегович быстро скрылся в темноте. Мимо проехала какая&то покороб& ленная сволочь на своем циническом автомобиле. Я постоял немного и пошел. Черт его знает куда. Куда вообще можно ходить в вашем пакостном мире?!

 

Ноги сами пр инесли меня к гадючнику. Гадючник был закрыт по причине ран& него времени, к тому ж и деньги… я забыл, как они выглядят.

 

Олег Олегович — мой товарищ, я хожу с ним, говорю, рассказываю о сестре, слушаю всякий его вздор, пью его вино, но сегодня я испытывал к нему настоящее отвращение. Он показался мне ужасающе лживым, быть может, и его отношение к моей сестре вовсе не бескорыстно. На самом деле я ведь не знаю толком, как он от& носится к моей сестре.

 

Впрочем, отвращение человека к человеку — совсем не страшно. Отвращение человека к человеку — даже хорошо. В сущности, все должно быть проникнуто обоюдным и неотторжимым отвращением. Отвращение должно разливаться по миру ручьями и реками, хлестать ливнями, медленно и тяжело волноваться моря& ми, дуть ветрами, громоздиться горами, особняками, симпозиумами и монумента& ми, оно должно быть везде и всегда, кроме как между мной и сестрой. Между нами должен быть свет. Свет и покой. Мир и благонравие. Трепет и калийная селитра. Мне уже мерещились и этот свет, и этот мир, и этот покой, и эта селитра, и это бла& гонравие. Мне мерещилось многое.

 

Не прошел я и сотни шагов, как вдруг увидел столовку. За нею поодаль гудел за& вод. Может, зайти в столовку? Но через минуту меня оттуда выкинут. Кассирша или посудомойка, положим, могли бы меня и пожалеть. Они бы увидели, что я го& лоден, сказал себе я.

 

Черный ход я нашел без труда. Там толклись двое оборванцев — колченогий и кривой. Я остановился поодаль, но разговор их слышал урывками.

 

Когда тетя Муся работает, — хорошо, говорили они, — когда тетя Фатима, — плохо. Вчера вот тетя Муся работала, так колченогому старые макароны достались и две недоеденных котлеты. А кривому достался черный хлеб, немного подпорчен& ный, и соус подкисающий, но зато много. А когда смена тети Фатимы, так вообще приходится уходить несолоно хлебавши, поскольку ее сестра в деревне поросят держит. Услышав про сестру, я сделал шаг в сторону этой парочки. У меня тоже была сестра.

 

НЕВА 12’2014

 

26 / Проза и поэзия

 

— Иди отсюда! — прикрикнул кривой. Я отступил.

 

Тут из черного хода вышла старая перечница — тетя Фатима. Она услышала последнюю фразу кривого.

 

— Это что еще за «иди отсюда!» такое?! А? — строго спросила она. — Раскоман& довался тут пенек! Наглая плесень!

 

Кривой тут же стушевался, колченогий тоже. Но это им уже не помогло.

 

— А ну, марш отсюда! Чтоб я вас больше здесь не видела! — гаркнула баба. Власть ее над этими двоими была велика. Они, бросив на меня злобный взгляд,

поплелись прочь со двора.

— Новенький? — хмуро спросила меня тетка. — Я не видела тебя раньше.

— Я не с ними, я не такой. Я просто кушать хочу! — забормотал я.

— Здесь все кушать хотят. За другим и не ходят.

— Я сестру ищу! — для чего&то сказал я.

— Сестру?

— Сестру.

— Ну, это не так просто. Сестры на дороге не валяются.

— Я найду, — прошептал я.

 

— Капусту&то станешь? — сказала тетка Фатима. — Я верхние листья сняла — так остались.

 

— Я капусту люблю.

— Погоди&ка чуток, — строго сказала она. — За мной не ходи!

 

Старуха скрылась в недрах столовки и через минуту вынесла мне целую охапку капустных листов. Из которых половина была совсем уже черная и даже немного осклизлая.

— Капусту все любят! — сказала старуха.

— Да.

— Ну, давай, милый, ищи свою сестру.

— Спасибо, тетя.

 

Кривой и колченогий ждали меня на улице. Я догадывался, что так и будет, по& тому несколько листьев рассовал по карманам еще во дворе. Остальные же крепко прижимал руками к груди.

— Сволочь! — крикнул кривой и схватил меня за рукав.

 

Колченогий ударил меня по руке, и часть листьев посыпалась на тротуар. Я взревел от обиды и стукнул колченогого кулаком по зубам. Он рухнул на свою кос& тистую задницу. Кривому я двинул по носу. Тот визжал, но не отпускал меня. Он выхватывал из моей охапки листья, и те падали наземь. Я двинул ему по носу сно& ва. У кривого хлынула кровь, я побежал. Колченогий вскочил и бросился за мной вдогонку. Но тут же оступился и растянулся на асфальте во весь рост.

— Коленька! — заныл он. — Помоги споймать эту гадину!

 

Я не останавливался. Не одни, так другие могли бы отнять у меня мои капуст& ные листы!

 

Меня и вправду кто&то преследовал. Он торопливо шагал следом. Негромко уго& варивая меня:

 

— Милый, постой! Мне за тобой никак не угнаться!

 

Я стал перебегать проезжую часть, скрипнула тормозами какая&то подлая колы& мага, я увернулся. По небу плыли облака, густые и белые, как майонез. На этом&то пункте (на майонезе) я и сломался. Добежал до противоположной стороны улицы, тут вдруг резкая боль в правом боку пронзила меня, в глазах потемнело, будто не& виданная тараканья мгла сгрудилась в недрах моего бедного черепа, и по стене дома я сполз на асфальт.

 

НЕВА 12’2014

 

Станислав Шуляк. Без сестры / 27