Парламентский кольбертизм» в Великобритании

Экономическая политика в Англии (а после объединения Шот­ландии и Англии в 1797 г., в Великобритании) отличалась как от политики Нидерландов, так и от политики абсолютных монархий континента. Более того, в то время как сущность экономической политики в других европейских странах оставалась более или менее постоянной с начала XVI в. до конца XVIII в., политика Англии и Великобритании претерпела постепенную эволюцию, со­ответствующую эволюции структуры и полномочий правительства. Генрих VIII (1509 — 1547 гг.) был в такой же степени абсолютным монархом в Англии, как любой из его «коллег» в других странах. Однако в то время, как королевский абсолютизм в большинстве континентальных стран на протяжении XVI —XVII вв. укреплял­ся, для Англии была характерна обратная тенденция, что привело к установлению конституционной монархии под парламентским контролем после 1688 г.

Другое отличие Англии от континента подчеркивает природу и последствия экономической политики. В таких странах, как Испа­ния и Франция, потребности казны сделали невозможным прове­дение последовательной и продуманной политики экономического развития. В Англии фискальные запросы короны привели к по­стоянным конфликтам с парламентом, который в конечном итоге одержал верх. В отличие от представительных ассамблей конти­нента, английский парламент никогда не утрачивал своей прерога­тивы утверждения новых налогов. Хотя экономические и финан­совые вопросы были не единственными и даже не самыми важны­ми причинами гражданской войны, попытка Карла I в 1630-х гг. отстранить парламент от управления страной и собирать налоги без парламентского одобрения явилась основным фактором, при­ведшим к вспышке вооруженного восстания. Сходным образом, после реставрации династии Стюартов в 1660 г. расточительность Карла II и Якова II и их финансовая софистика (например, при­нятое в 1672 г. решение о реориентации всех средств, предназна-

7-52,6

чавшихся на выплату королевских долгов, на продолжение непо­пулярной войны с Голландией) обострили религиозные и консти­туционные вопросы. После утверждения Вильгельма III и Марии в 1689 г. в качестве конституционных монархов парламент полу­чил в свои руки прямой контроль над финансами и в 1693 г. фор­мально отделил государственный долг от личных долгов монарха. Так называемая «Славная революция» 1688 — 1689 гг. стала поворотным пунктом не только в политической и конституцион­ной истории, но и в истории экономической. Только в области го­сударственных финансов в 1690-е гг., помимо создания института консолидированного государственного долга, был основан Анг­лийский банк, осуществлена перечеканка монеты, возник органи­зованный рынок как государственных, так и частных ценных бумаг. Новая финансовая система не сразу добилась успеха; пер­вые годы ее существования сопровождались серией кризисов, наи­более известный из которых последовал за знаменитым «бумом Южных морей» (South Sea Bubble) в 1720 г. Однако в середине XVIII в., когда Великобритания вела ряд европейских и колони­альных войн с Францией, ее правительство могло занимать деньги под намного меньшие проценты, чем противник. Более того, лег­кость, дешевизна и стабильность кредита для финансирования го­сударственных расходов благоприятно повлияли на рынок част­ных капиталов, делая финансовые средства доступными для ин­вестиций в сельское хозяйство, торговлю и промышленность.

Один из ранних историков описал английскую экономическую политику в период между Славной революцией и Американской революцией как «парламентский кольбертизм». Как и «мерканти­лизм», термин «парламентский кольбертизм» неточен и вводит в заблуждение. Он неточен, поскольку игнорирует важную роль парламента в определении экономической политики в период до 1688 г. Он вводит в заблуждение, предполагая, что парламент когда-либо стремился достичь той ж«степени вмешательства в экономику, что и Кольбер. Тем не менее, он обращает внимание на то, что в Англии выработка экономической политики не явля­лась прерогативой абсолютного монарха и его фаворитов, а отве­чала различным и часто конфликтующим интересам тех групп (высшей аристократии, джентри, богатых купцов, специалистов, придворных и др.), которые были представлены в парламенте.

В коротком обзоре невозможно рассмотреть те мириады путей, по которым парламент влиял или пытался влиять на экономику, например законы, согласно которым покойников следовало хоро­нить в шерстяных саванах (во благо шерстяной промышленности; что может лучше стимулировать спрос на продукцию, чем закапы­вание ее в землю?), или законы, которые стимулировали рыбный промысел путем установления для английских протестантов боль­шего количества «рыбных дней» (т.е. дней, когда было запрещено употреблять в пищу мясо), чем для католиков. Вместо этого мы рассмотрим несколько характерных примеров законодательства,

включая один из законов, который считают наиболее успешным в достижении своих целей, и другие, которые не оказали влияния на экономику (или же их влияние было негативным).

На Статут о подмастерьях (Statute of Artificers) 1563 г. часто указывают как на классический пример меркантилистского зако­нодательства, тщательно продуманный и содержащий долгосроч­ный план развития экономики в целом. На самом деле он не имел с этим ничего общего. Это была реакция на существовавшую тогда ситуацию, «попытка компромисса между устремлениями со­ветников королевы и многочисленными поправками Палаты общин»¹. (Именно в этом смысле его можно считать типичным примером меркантилистского законодательства.) В центре внима­ния был главным образом вопрос социальной стабильности. Глав­ные положения Статута требовали, чтобы все трудоспособные люди были заняты производительным трудом, прежде всего в сельском хозяйстве, затем в текстильной промышленности и неко­торых других ремеслах и производствах, развитию которых при­давалось государственное значение. Он установил семилетний пе­риод ученичества для всех профессий, включая фермерство, и оп­ределил те социальные группы, из которых должны были наби­раться ученики. Вместе с последующими законами, регулирующи­ми уровень заработной платы, и законодательством о бедных этот закон, если бы его выполнение действительно было обеспечено, мог бы почти полностью остановить профессиональную и социаль­ную мобильность и, следовательно, экономическое развитие. Од­нако «эффективное проведение в жизнь» было ключом почти ко всему английскому (и не только английскому) экономическому за­конодательству. В случае со Статутом о подмастерьях и большин­ством подобных английских законов обеспечение их выполнения было возложено на мировых судей, королевских служащих, не получавших жалованья и имевших в рассматриваемых делах свой собственный интерес. За исключением редких случаев, когда эти интересы совпадали с интересами правительства, осуществление положений закона на практике было в лучшем случае слабым, а, как правило, отсутствовало вовсе.

Быть может, менее типичным, но в большей степени раскрыва­ющим сущность целей и последствий политики экономического на­ционализма является пресловутый случай с «Проектом Кокейна» (Cokayne Project). В Средние века главным предметом английско­го экспорта была сырая шерсть. В течение XV —XVI вв. экспорт грубой, невыделанной ткани, который являлся монополией компа­нии Merchant Adventurers, превысил вывоз сырой шерсти. Глав­ным рынком сбыта этой ткани были Нидерланды, где она обраба­тывалась, окрашивалась и реэкспортировалась в различные страны

¹ Coleman B.C. The Economy of England. 1450-1750. Oxford, 1977. "• lol.

 

Европы. В 1614 г. сэр Уильям Кокейн, купец, старшина лондон­ского Сити и доверенное лицо (или кредитор) короля Якова I, уго­ворил короля отменить монополию Merchant Adventurers, запре­тить вывоз неокрашенной ткани и передать монополию на вывоз го­товых тканей новой компании, в которой Кокейн был, конечно, главным участником. Суть проекта заключалась в том, что процесс изготовления готовых тканей был наиболее доходным этапом текс­тильного производства; его развитие в Англии могло бы увеличить занятость и доходы, увеличить фискальные поступления от вывоз­ных пошлин и нанести удар по голландцам. Однако голландцы предприняли ответные меры, запретив импорт готовой окрашенной ткани из Англии. Более того, окраска и выделка ткани требовали наличия высококвалифицированных рабочих, которых в Англии было мало. Экспорт ткани сократился, безработица в шерстяной промышленности увеличилась, началась депрессия. В 1617 г. пра­вительство восстановило монополию Merchant Adventurers, но кризис продолжался, усиленный новой вспышкой войн на конти­ненте. В 1624 г. под давлением Палаты общин правительство разре­шило свободную торговлю тканями.

Наиболее знаменательными и эффективными из всех мер «парламентского кольбертизма» были законы о мореплавании (Navigation Acts). Даже Адам Смит восхищался ими, но лишь как инструментами повышения обороноспособности государства (с экономической точки зрения, по его мнению, они способствовали уменьшению национального дохода). Законы о мореплавании, главной целью которых было отдать внешнеторговые потоки стра­ны в руки ее собственного купеческого флота, не были уникаль­ными для Англии или — в самой Англии — для XVII в. Почти все страны имели такие законы. Первый из них был принят в Англии в 1381 г. и после этого часто возобновлялся. Однако по­добные законы не были эффективны по двум причинам: они не имели адекватного механизма приведения в действие и, что более важно, торговый флот, которому они должны были покровитель­ствовать, не имел достаточных возможностей и конкурентных пре­имуществ для обслуживания всей внешней торговли страны. Од­нако в 1651 г. Долгий парламент принял закон, который должен был не только защитить английский торговый флот, но и лишить голландцев их монополии на мореходство и рыболовство в анг­лийских водах. Голландцев это задело в такой степени, что они объявили в следующем году войну Великобритании. Хотя Закон о мореплавании был не единственной причиной войны, его отмена была одним из условий, на которых безуспешно настаивали гол­ландцы в ходе переговоров об окончании войны. В 1660 г., после реставрации Стюартов, парламент возобновил действие закона и ужесточил его формулировки. Дополняемый время от времени и впоследствии, Закон о мореплавании не призван был обеспечивать защиту интересов английского торгового флота, но также стал краеугольным камнем английской колониальной системы.

В соответствии с положениями закона все товары, импортируе­мые в Великобританию, должны были перевозиться британскими кораблями либо кораблями стран-производителей товаров. (Под британскими кораблями понимались суда, владельцы, капитан и три четверти команды которых были британскими подданными. Закон пытался защитить и национальное судостроение, требуя, чтобы корабли также были построены в Великобритании. Однако это требование оказалось трудновыполнимым, и многие годы гол­ландские кораблестроители обеспечивали значительную часть бри­танского коммерческого флота.) Более того, даже британские ко­рабли должны были привозить товары прямо из стран-производи­телей, а не из портов третьих стран. Тем самым закон пытался ос­лабить позиции Амстердама как ключевого транзитного порта, а также подорвать голландскую транзитную торговлю. Каботажная торговля (из одного британского порта в другой) была полностью зарезервирована для британских кораблей, как и ввоз рыбы. Тор­говля с британскими колониями (в Северной Америке, Вест-Индии и Индии) также должна была производиться исключитель­но британскими кораблями. (Корабли колоний рассматривались как британские, если они отвечали указанным выше требовани­ям.) Кроме того, все зарубежные промышленные товары, направ­ляемые в колонии (например, металлические изделия из Герма­нии), должны были сначала выгружаться в Великобритании. Фактически тем самым контроль над колониальными рынками был отдан британским купцам и производителям. Подобным же образом главные продукты колониального экспорта, такие как табак, сахар, хлопчатник, красители, а впоследствии и многие другие товары, должны были транспортироваться через Велико­британию, а не прямо в иностранные порты.

Действие законов о мореплавании было не так просто обеспе­чить. Многие состояния купцов Новой Англии выросли на дохо­дах от нелегальной торговли. Хотя законы были ориентированы на подрыв позиций голландцев в той же мере, как и на принесе­ние выгоды англичанам, голландцы сохраняли свое морское и торговое превосходство вплоть до XVIII в. Но даже и тогда, когда их торговля стала переживать упадок, он был скорее отно­сительным, чем абсолютным и явился преимущественно результа­том других причин (особенно военных), а не английской конку­ренции. Тем не менее, законы о мореплавании, вероятно, способ­ствовали росту английского мореходства и морской торговли, как и было предусмотрено их разработчиками (хотя, как указывал Адам Смит, это было достигнуто за счет британских потребите­лей). Однако они не смогли бы этого сделать — как раньше не смогли другие подобные законы, — если бы английские купцы не были уже вовлечены в агрессивное завоевание иностранных рын­ков, что дало им стимулы и возможности воспользоваться предо­ставленными привилегиями.

198 Рис. 6.3. Колониальные владения в Северной Америке, 1763 г.

198 Законы о мореплавании имели еще один, непредвиденный, эф­фект: потерю большей части - причем экономически наиболее прогрессивной и процветающей части — «старой» Британской hmj перии (рис. 6.3). Хотя они не были ни единственной, ни самой важной причиной Американской революции, эти законы выража­ли суть «старой колониальной системы» и для большинства аме­риканцев они символизировали издержки, реальные или кажу­щиеся, колониальной зависимости. С момента своего основания в начале XVII в. североамериканские колонии Англии значительно выросли. Достаточно указать на данные о росте численности ко­лонистов: в 1630 г. их было всего несколько тысяч, к началу

XVII в. их число превзошло четверть миллиона, а к началу рево­люции достигло около 2 млн человек. Однако необходимо прини­мать во внимание и обратную сторону этого роста — вытеснение и вымирание большинства индейских племен и порабощение тысяч африканцев.

Даже более впечатляющим, чем рост численности населения, был рост доходов и богатства. После лишений и бедствий первых лет колонизации стали развиваться_экономическая специализация и торговля между колониями, а также торговля с метрополией и нелегальная торговля с Испанской империей и другими странами Европы. Вирджиния и регион Чесапикского залива специализиро­вались на табаке, Южная Каролина — на рисе и индиго, средне-атлантические колонии — на производстве продовольствия, часть которого они продавали южным колониям и Новой Англии. Новая Англия имела более диверсифицированную экономику, важнейшими отраслями которой была торговля, в том числе мор­ская. Хотя Законы о мореплавании распространялись на колони­альную торговлю, обеспечение их действия не было особенно эф­фективным вплоть до окончания Семилетней войны (1763 г.). Даже тогда они не стали особенно обременительными и служили главным образом дополнительным поводом для протестов со сто­роны приверженцев идеи политической независимости.

Достаточно будет рассмотреть еще один образец британского законодательства. В конце XVII в. Ост-Индская компания начала импорт недорогой, легкой и яркой ситцевой ткани из Индии, ко­торая быстро приобрела популярность. Шерстяная промышлен­ность в 1701 г. добилась от парламента принятия первого Ситце­вого закона (Calico act), запрещавшего импорт набивной хлопча­тобумажной ткани. Благодаря этому стала быстро развиваться новая отрасль — набивка импортной хлопчатобумажной ткани. Представители шерстяной промышленности опять встревожились, и в 1721 г. парламент принял второй Ситцевый закон, который запрещал продажу и употребление набивных хлопчатобумажных изделий. Это, в свою очередь, стимулировало местное хлопчатобу­мажное производство, основанное на привозном хлопке-сырце, ко­торое впоследствии стало колыбелью так называемой промышлен­ной революции. К концу столетия производство хлопчатобумаж­ных тканей вытеснило шерстяную промышленность с позиции ве­дущей отрасли британской обрабатывающей промышленности.

Суммируя вышесказанное, можно констатировать, что рост власти парламента в Великобритании за счет снижения полномо­чий монархов принес с собой упорядочение государственных фи­нансов, более рациональную систему налогов, чем где бы то ни было в Европе, и сокращение масштабов государственной бюро­кратии. Идеалом, как и на континенте, по-прежнему оставалась «регулируемая» экономика, но средства регулирования были со­вершенно иными. Парламентский контроль был наиболее эффек­тивен в регулировании экономических связей с внешним миром

 

(чему благоприятствовало островное положение страны), и в дан­ной сфере парламент следовал политике жесткого экономического национализма. Что касается внутриэкономических проблем, то, хотя парламент и хотел контролировать национальную экономи­ку, по большей части он оказался на это неспособен. В результате британские предприниматели пользовались свободой и возможнос­тями, которые фактически являлись уникальными в мировой практике того времени.