Моральная революция: от Макиавелли к Гоббсу

«Государь» (1513 г.) принадлежит к традиционному типу литерату­ры: Зеркало Государей. Он занимает свое место в длинной веренице наставлений по искусству управлять. Но если сосуд старый, то вино в нем новое. Макиавелли (1469—1527 гг.), никогда не сгущая красок, развивает максимы, которые, будучи максимами правления, звучат диссонансом: он говорит о том, что «людей следует либо ласкать, ли­бо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за боль­шее — не может» (гл. III); о том, что существует «хорошее применение жестокости» {гл- VTII); что «лучше внушать страх, нежели любовь» (гл. XVII)... Что же в итоге советует Макиавелли? Он советует королю ис­пользовать средства тирана. Под его пером — по крайней мере, в «Го­сударе», — старые различия стираются, поскольку моральный или. аморальный мир Макиавелли противостоит моральному миру Плато- i\ на, Аристотеля и св. Фомы. Изменяется смысл взаимоотношений между политикой, добром и злом подобно тому, как изменяется смысл слов добродетель и мудрость. Внешне учение Макиавелли — это возведение необходимости в ранг моральной догмы: зло в полити­ке необходимо, и эта необходимость оправдана. Флорентийский с ретарь похваляется тем, что «открыл новые пути», что, подобно X] стофору Колумбу, ступил на новый моральный континент; как собирался он идти?

Макиавелли — мыслитель смелый, тонкий, но и загадочный, объяснить его слишком явные ошибки, слишком очевидные прот. речия в его текстах? Как примирить «Государя», где он встает на ку зрения монарха-тирана, с «Рассуждением на первую декаду ' Ливия», где он явно рассуждает как республиканец? Каково ги нее слово человека, который, по собственному признанию, при. на практике искусство, рекомендуемое им государю, — искусе притворяться и утаивать: «Давненько уже я не говорю того, во что а рю, и не верую в то, что говорю» (письмо от 17 мая 1521 г, ГишардеЗД Как представляется, смелость Макиавелли во многом превосходит чему он открыто учил: макиавеллевская затея состоит в потряси классического и христианского мира, она направлена не толь подрыв политической роли Церкви, но и на радикальное изме. максим, управляющих людьми. Человек, представляющий себя с ником государя, на самом деле является тайным учителем новых

рей- он — воспитатель нового рода политических деятелей. Цель Макиавелли — «косвенное управление» (Харвей Мансфелд) с по-мошью небольшого числа людей, способных до конца следовать его учению. Простые люди неспособны по-настояшему воспринять или;_1аже серьезно отнестись к тому, о чем он ясно говорит. Они малодуш­ны, они не смеют, они не понимают тех, кто дерзает. Их призвание — оставаться обманутыми. Кажется, что Макиавелли никогда не бывает настолько прав, как тогда, когда современная политическая наука превращает его в простодушного social scientist.^

В главе ХУ«Государя» Макиавелли в ставших знаменитыми словах объясняет новизну своего предприятия:

эе для людей понимающих, я пред­почел следовать правде не воображаемой, а действительной — в отличие от тех многих, кто изобразил республики и государства, каких в действительности ни­кто не знавал и не видывал. Ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради дол­жного, действует скорее во вред себе, нежели во благо...»²

Макиавелли противопоставляет «вещи воображаемые» и «вещи действительные», иными словами, анализ классической и классиче­ской христианской философии своему собственному. Мысль Платона и его последователей нереалистична, она основана на радикально ложной идее: человек самим свои призванием подчинен жизни в со­ответствии с добродетелью. На самом же деле люди совсем другие. Они злы и лишены естественных целей. Поэтому важно переосмыс­лить предмет политики, отталкиваясь от целей, действительно пре­следуемых людьми. Макиавелли сознательно занижает нормы поли­тического действия. Наилучшая форма правления классической фи­лософии — фикция. Практический успех заставляет придерживаться «действительной правды».

Каковы же в этом случае цели политики? В «Государе» Макиавел­ли встает на сторону государя-тирана и на протяжении двадцати пяти глав ни слова не говорит об общественном благе, отличном от интере­сов монарха. В последней XXVI главе он меняет тон, переходит от строгости к лирике, говорит как итальянский патриот и убеждает Ло-ренцо Медичи, которому посвящен «Государь», «овладеть Италией и освободить ее из рук варваров». Что это — искренне желание или ри­торический прием? В «Рассуждении» он широко обсуждает обще­ственное благо, понимаемое как отсутствие внешнего принуждения, Прочность и процветание, царство закона. В любом случае доброде-

' Social scientist -представитель социальных наук (англ.) - Прим. перев. Макиавелли В. Государь// Соч. С.-П.: Кристалл, 1998. С- 88.

72__Способы_интерпретации политики

тель обретает или пытается обрести новое значение. Она сливается с I качествами, которые требуются для реализации названных целей. Все, что делается в этих целях, есть благо: цель оправдывает средства. Макиавелли — враг полумер. Самостоятельная логика политики (по­нимаемой таким образом) должна быть доведена до конца: правила человеческой или божественной морали, религиозная вера всегда за­висят только от факта, — они представляют собой либо средства, ли­бо препятствия — выбор методов должен отвечать лишь критерию эф­фективности (Макиавелли делает формальную уступку моральной традиции, которую разоблачает общий смысл того, о чем он говорит, а также многочисленные примеры и утверждения). Политика Макиа­велли не зависит ни от естественного права, ни от христианской рели-. гни (чьи «мягкотелые добродетели» разоружают людей).

Вследствие вышесказанного традиционная идея упорядоченной власти стирается. Это совершенно очевидно в «Государе». Макиавел­ли открыто и постоянно критикует классическую идею о том, что го­сударь должен жить и править добродетельно. Мудрый государь — это тот, кто умеет действовать с хитростью лисы и силой льва. Монар­хии или княжества различаются лишь структурными чертами, обус­ловливающими захват власти или грубую эффективность ее осущест­вления, а также искусством государя следовать установленным Макиавелли правилам. В книге отсутствует само слово тиран, равно как и слово узурпатор. Главный критерий традиции сознательно иг­норируется.

Однако в «Рассуждении» Макиавелли, на первый взгляд, придер­живается другого языка. В самом начале работы (I, 2) он цитирует, а затем, казалось бы, заимствует классическое разделение шести форм правления — трех хороших и трех испорченных. В ходе своего анали­за он различает формы правления классическим способом. Так, он сравнивает римских императоров — хороших и дурных (I, 10) — спо­собом, напоминающим одновременно платоновское сравнение коро­ля-философа и тирана, а также многие из классических рассуждений относительно беспокойной и в итоге несчастной жизни тиранов, этих «злодеев». Следует ли из вышесказанного, что существует два Макиа­велли — Макиавелли «Рассуждения», сохраняющий традиционные различия, и Макиавелли «Государя», дистанцирующийся от них? На самом же деле «Рассуждение» гораздо менее удалено от «Государя», чем это кажется, и следовательно, более далеко от классических тек­стов. Интеллектуальные рамки здесь — макиавеллевские, и присмот­ревшись, мы замечаем, что он опять спутал все карты.

Рассмотрим различие между королем и тираном. Оно имеет зна­чение лишь в особом смысле и часто исчезает из виду. Возьмем гла-

__________ Эманси пация воли и по лит ика как те х ника 73

вы XXV-XXVII книги I. В главе XXV Макиавелли собирается дать совет тому, кто хочет изменить устройство свободного государства, действовать так, чтобы это изменение было благоприятно. Что же он должен сделать? Он должен «сохранить хотя бы тень давних обы­чаев, дабы народ не заметил перемены порядка, несмотря на то, что в действительности новые порядки будут совершенно непохожи на прежние; ибо люди вообще тешат себя видимым, а не тем, что суще­ствует на самом деле». Иначе говоря, он советует прибегнуть к хит­рости. Хороший государь может обмануть, оставаясь при этом хоро­шим государем. В конце главы Макиавелли использует другой об­раз: «но тому, кому угодно учредить абсолютную власть, именуемую писателями тиранией, надобно переделать все, как о том будет ска­зано в следующей главе».¹ Макиавелли дистанцируется от понятия тирании, и кого же он приводит в пример в следующей главе? Царя Давида, в отношении которого он не скупился на похвалы в главе XIX, паря Давида, которому он приписывает действия, приписы­ваемые Святым Писанием Богу (Лука, 1; 53). Давид — тиран, более того (между строк содержится богохульство), Бог — тиран. Тирания не так уж плоха. Вся глава утверждает, что если Давид и вынужден был использовать жестокие методы, то методы эти оправдывались необходимостью. В главе XIX Давид сравнивается с Ромулом, об­разцом добродетели. Что же сделал Ромул? Он убил своего брата. Следует ли его осуждать? «Если факты осуждают, результат оправ­дывает» (1, 9). Хороший государь, по Макиавелли, будь то Ромул, Филипп Македонский, Александр или Давид, свободен в использо­вании тиранических методов. Цель оправдывает средства. Следую­щая XXVII глава подтверждает это, что совершенно достойно «Го­сударя». Макиавелли разъясняет здесь, что люди теряются в полу­мерах и не могут идти до конца в своих действиях, хороших или дур­ных: «люди не умеют быть ни достойно преступными, ни совершен­но хорошими: злодейство обладает известным величием или являет­ся в какой-то мере проявлением широты души, до которой они не в состоянии подняться».² Государю, добродетельному по мнению традиции, и в особенности христианскому государю нет места в ми­ре Макиавелли.

В том же смысле Макиавелли стирает различие между узурпатором и легитимным государем, он перечеркивает различия между респуб­ликой и княжеством. В основе своей формы правления не отличают­ся принципиально. Методы тирании обнаруживаются повсеместно на

первой д

га Ливия //Там же. С. 164.

¹ Макиавелли Я. Рассуждение

² Там же. С. 165-166.

74 Способы интерпретации политики

различных уровнях. Угнетение и несправедливость внутренне прису­щи политике. Не существует глубокого расхождения между лучшей из республик и худшей из тираний. Естественные различия между фор­мами правления стираются. Политика — это техника, в которой пер­вейшее значение имеет прежде всего эффективность. С этой точки зрения зло выше блага.

Гоббс (1588-1679 гг.) никогда не ссылается на Макиавелли и представляет свою политическую философию как совершенно ори­гинальную. Он касается не деятельности государей, но прав поддан­ных, он полагается не на силу и хитрость, но на естественное право. И однако же в главном Гоббс продолжает труд, начатый Макиавелли. Преемственность состоит в следующем: английский философ, как и флорентийский секретарь, отбрасывает классическую философию как нереалистичную, а политическую власть религии — как пагуб­ную. Нужно переосмыслить политику и занизить ее цели, потому что человек — вовсе не то, что о нем говорят древние и христиане. Есте­ственные (или сверхъестественные) пели — фикция, человек рожда­ется без первородного греха и обязательств, он может быть сведен к собственным страстям. Призыв к добродетели — лишь предлог или тщеславие. Новая политическая философия должна быть разработа­на исходя из знания людей, как они есть: в основе своей они эго­истичны или злы. А далее Гоббс отделяется от Макиавелли и в неко­тором роде превосходит его. Он разрабатывает систематическую кон­струкцию, закладывающую основы современной политики (в ее ли­беральной версии).

Гоббс является основателем теории общественного договора. В «Левиафане» (1651 г.) он объясняет следующее: в противоположность тому, что говорит Аристотель, жизнь в обществе не носит естествен­ного характера; общественному состоянию предшествовало «естест­венное состояние», из которого люди сознательно пожелали выйти. По какой причине? В естественном состоянии люди свободны, неза­висимы и равны от природы, но они живут в нищете и постоянной опасности. Каждый боится других, ибо в этом состоянии «человек че­ловеку волх>. Как же в таком случае достичь мира и спокойствия? Ре­шением оказывается общественный договор, при помощи которого индивиды приходят к общему согласию, жертвуя своей свободой в пользу суверенного государства, которое будет распоряжаться поряд­ком и миром, а все прочие — «жизненными удобствами». Подчинение государству-Левиафану рождается из согласия договаривающихся, которое, в свою очередь, проистекает из стремления к спокойной и приятной жизни.

Эмансипация воли и политика как техника 75

Что означает эта теория? Освобожденная от различных хитро­сплетений, она говорит о следующем: люди по природе своей опас­ны ДРУ ДЛЯ друга, природа разделяет и противопоставляет людей друг другу, поэтому политический вопрос может быть разрешен лишь при помощи разумной воли, правильно обращающейся с чело­веческими страстями. Итак, первый факт состоит в следующем: пре­доставленные сами себе, люди несчастливы, поскольку действуют под властью личных страстей (честолюбие, тщеславие, желание взять верх над другим) и/или страстей политических или религиоз­ных. Люди расходятся в отношении природы блага, и несовмести­мые идеи блага являются неисчерпаемым источником конфликтов и войн- Как же тогда можно заложить основы политического порядка? Как можно сделать так, чтобы люди мирно жили сообща, когда они не могут прийти к соглашению о благе, а страсти питают их соперни­чество? Ответ Гоббса выражен в следующей форме: поскольку идеи о благе (религия, мораль) разделяют, нужно где-то в ином (в области страстей) искать опоры, и это иное должно быть общим для всех лю­дей. Люди же объединяются одной изначальной и основной страстью: страхом смерти или заботой о самосохранении. Они объединяются также стремлением к приятной жизни. Эти сугубо практические желания могут быть удовлетворены, только если пре­сечены все прочие страсти — страсти опасные и разрушительные. И тогда люди договариваются расстаться со своею свободой (что явля­ется условием гражданского мира), только бы достичь безопасности и удовольствия. Они подчиняются, чтобы защитить себя и наслаж­даться жизнью. Политический гедонизм дает противоядие от чело­веческой злобы. Рациональное решение состоит в том, чтобы подхо­дить к людям, как они есть, и направить одну страсть против другой. Решение Гоббса — решение авторитарное, но оно в какой-то мере подготавливает либеральное решение. На самом деле английский фи­лософ развивает три идеи, которые лягут в основание дальнейшего развития, завершающегося либерализмом:

• природа ничего не говорит о целях человека, она высвечивает индивидуальные права. Гоббс дает новое определение природы: она не является более нормой совершенства или превосходства, говорящей о том, что есть summum bonum,¹ она — изначальный удел человечества, условие, в которое оно в любой момент рис­кует впасть и которое указывает на то, каково summum bonum. Ес­тественное состояние — это состояние, из которого нужно вый­ти, чтобы сохранить как раз то, что оно высвечивает: изначаль-

(лат.) - и

э. — Прим.

¹ Summum Ьопш

76_ Способы интерпретации политики____________________

ный факт — насильственная смерть и, следовательно, стремле­ние к собственному сохранению и право на собственную 6ej-опасность. Изначальный моральный факт — не обязанность, но право. Все обязанности вытекают из основополагающего права человека на жизнь. Классическая традиция настаивала на обя­занностях человека. Гоббс заменяет обязанности на права и вво­дит в политическую философию современный принцип равенст­ва. Перенося естественное право на «реалистичную» почву Ма­киавелли, он закладывает основы современного естественного права;

• то, что должно быть политикой, вытекает из индивидуальных прав. Право на безопасность и на «жизненные удобства», к кото­рому сводится естественное право по Гоббеу, обладает всеми чер­тами неотчуждаемого права: оно представляет собой требование индивида, предшествующее государству и определяющее цели и границы последнего. Задачей политической власти не является более способствование благополучию или bona vita, но обеспече­ние прочной и «комфортабельной» жизни или delightful life. Эта политическая формула укоренена в договоре или согласии. По­скольку индивиды первичны и поскольку они равны, легитим­ность может быть основана только на согласии. Гоббс не является демократом, но у него обнаруживаются зачатки демократической идеи;

• политическая проблема может быть разрешена рационально. Те­оретическая конструкция Гоббса претендует на универсальное решение политической проблемы. Разум позволяет определить желаемый политический порядок, представляющий собой чисто человеческое построение. Человек способен преодолеть свой ес­тественный удел, удел злосчастный, осознав механизм страстей и манипулируя им. Решение состоит не в воспитании характера или в возвышении нравов, оно — в создании правильных инсти­тутов.

Принципы Макиавелли нарушали все приличия. Теория Гоббса также вызвала враждебную реакцию. Но если предлагаемое им реше­ние было почти единодушно отвергнуто, то совсем иначе обстояло де­ло с его постулатами в отношении человека и с его институциональ­ным решением политической проблемы. В конце XVII и затем в XVIII в. эти идеи обрели свою респектабельность прежде всего благо­даря работам Локка и Монтескье. Они подправили Гоббса в одном или нескольких моментах, чтобы прийти к решению, позволяющему людям как они есть (т.е. в основе своей эгоистичным) жить сообща в мире и свободе — крещению либеральному- „ ■,- .-.-, ••■.-■*.-■;

Эмансипация воли и политика как тех

Либеральное течение в современной политической философии

В чем же заключается это либеральное решение? Оно включает две составляющие:

1) высвобождение материальных желаний людей. Если идеи разде­
ляют, то интересы объединяют. Освобождение экономической дея­
тельности подталкивает людей к сотрудничеству, поскольку они заин­
тересованы в этом. Рыночная система имеет свои политические доб­
родетели: она дает свободу невинным страстям, противодействующим
страстям опасным. Правильно понятый эгоизм приводит не к приня­
тию обязательного принуждения, как полагал Гоббс, а к свободной
кооперации, в которой взаимный интерес нейтрализует различия в
идеях;

2) институциональная защита свободы-автономии. Эта зашита,
прежде всего, проходит через приручение политической власти: сама
по себе власть опасна, она должна быть разделена и подчинена праву,
в некотором роде лишена способности разрушать. Во-вторых, защита
свободы-автономии происходит благодаря нейтрализации конфлик­
тов в общественном мнении, в моральной и религиозной областях и
благодаря уничтожению политической власти Церкви. Люди разделе­
ны в отношении способов добропорядочной жизни; для того, чтобы
эти разделения не породили конфликта и чтобы Церковь не смогла
навязать своих предписаний, эти вопросы должны быть перенесены в
частную сферу и зависеть лишь от индивидуальной совести.

Классическая и классическая христианская политика были на­правлены на выработку жизненных правил, современная же политика (в ее либеральном варианте) ограничивается установлением правил игры. Политический разум становится процессуальным. Свобода-ав-i опомия означает следующее: в рамках общих процессов каждый дол­жен сам управлять собой и свободно преследовать свои интересы, а в более общем виде — сам строить свое личное счастье. Эмансипация носит индивидуальный характер, но в то же время она универсальна. Либерализм увековечивает принцип равенства права.

Невинные страсти (или интересы) против страстей опасных. Джон Локк (1632-1704 гг.), «мудрец Локк», как говорил Вольтер, был весь­ма осторожным писателем. Он остерегался цитировать «справедливо разоблаченные слова» Гоббса и пытался смягчить то, что в его теории могло вызывать возмущение. Но помимо уважения, которое он от­крыто проявлял к «божественному закону», «закону высшему», он во многом заимствовал революционные постулаты Гоббса: общество

78 Способы интерпретации Политики

о, лишенное всякой конечной iHHoe на индивиде и его стра-ывает в фундамент либераль-

как продукт разума; естественное npai цели; политическое мышление, основ стях. Именно эти основания он закла, ной теории.

У Локка нет столь мрачного видения естественного состояния, как у Гоббса, однако же человеческий удел у него «столь же свобо­ден,...исполнен страха и подвержен постоянным опасностям» («Трактат о гражданском правлении», 1690 г., IX, 123). Он не явля­ется «терпимым»: единственное лекарство — правление или граж­данское общество, которое создадут люди, подписав договор. Разум у Локка следует тем же путем, что и у Гоббса, но он приводит к иным результатам: не государство-Левиафан, но ограниченное правление. «Самая главная и принципиальная цель, которую ставят перед собой люди, объединяясь в сообщество и подчиняясь правле­нию, — это сохранение их собственности», т.е. их жизни, свобод и благ (там же, 123, 124). Естественное право индивидов включает в себя свободы, и следовательно, рациональное и законное обшество должно обеспечивать их гарантию. Локк выступает за существова­ние конституции, за царство закона в противоположность произво­лу, за религиозную терпимость. Уничтожение естественной анар­хии не подразумевает авторитарного решения. Свобода совместима с гражданским миром.

Каким образом? Естественное право включает в себя и право соб­ственности. Последнее не соблюдается в естественном состоянии, об­щество должно взять на себя задачу его сохранения и создания усло­вий, при которых индивиды могут беспрепятственно развивать свою производственную и приобретательскую деятельность. Именно это материальное желание приобретения отвращает людей от их разруши­тельных страстей. Освобождение экономической деятельности пред­ставляет собой средство, позволяющее не тратить силы на принужде­ние. Ученики Локка сочтут излишним этот сложный маневр, осуще­ствляемый Локком при помощи общественного договора для оправ­дания стремления к приобретению. Они примут за завоевание то, что во времена Локка таковым не было: идею о том, что безграничное приобретение благ не является ни несправедливым, ни дурным с мо­ральной точки зрения. Традиция осуждала неумеренную любовь к земным благам, поэтому Локк осторожничает и использует двойст­венный язык. Но смысл его доказательства состоит в том, что эгоизм не так уж плох по своей сути, он общественно полезен и разумен, ес­ли направлен на удовлетворение материальных потребностей. Стрем­ление к приобретению дает обществу, как и свободе, грубоватое, но прочное основание, ■

 

Эмансипации bi

итика как техника

Политическое учение Локка — это прозаическая версия револю­ции, начало которой положил Макиавелли и которую продолжил Гоббс. На предпосылках, сформулированных этими предшественни­ками, он построил более «разумную» теорию, и его успех резко выде­ляется на фоне их видимого провала. Открытие или изобретение Ма­киавелли — необходимость неморальной или аморальной замены мо­рали — становится общепринятым лишь благодаря открытию Локка, состоящему в том, что такой заменой является интерес. Экономиче­ское решение политической проблемы — это самое приемлемое реше­ние, коль скоро принят макиавеллевеский разрыв. «Экономизм — ма-киавелевская формула, ставшая главенствующей» (Лео Штраус).

Просвещение закрепляет успех Локка. Достоинство экономиче­ской свободы, говорят Монтескье, Вольтер и многие другие, состоит в ориентации эгоизма в правильном направлении: обмениваясь, люди воздерживаются от того, чтобы убивать друг друга; торговля объеди­няет людей, тогда как религия их разделяет. «Большое счастье для лю­дей — находиться в положении, которое заставляет их быть добрыми ради собственной выгоды, в то время как страсти внушают им злоб­ные мысли»¹. В конце века зарождающаяся экономическая наука по­лучила подкрепление в лице Адама Смита. Главное его произведе­ние — «Богатство наций» (1776 г.) — итог современных поисков пра­вильной системы. Что говорит Адам Смит? Он создает теорию «систе­мы естественной свободы», иными словами теорию рыночной эконо­мики. Он разъясняет, в частности, что в рамках этой системы частные интересы составляют «интерес общества» (фактически этот интерес общества представляет собой максимальную сумму индивидуальных интересов, причем он не совпадает с общим благом). Здесь мы имеем дело в какой-то мере с алхимией, превращающей свинец в золото: это знаменитая «невидимая рука», комбинирующая индивидуальные дей­ствия, заинтересованные в получении коллективных благоприятных результатов. Экономическая наука добавляет весомый аргумент к идее, ставшей близкой представителям Современности: правильно ориентированный эгоизм — дело хорошее. Теперь становится понят­ным, что творчество Адама Смита (взятое вне рамок развития его соб­ственной мысли, представляющей собой более сложное образование) в значительной степени способствовало превращению изучения лич­ного интереса в движущую силу, в некоторой степени подходящую Для того, чтобы снять религиозные и моральные сдерживающие мо­менты, довлеющие над экономической деятельностью. Вследствие этого экономика освободилась, она сбросила с себя традиционную за-

¹ Монтескье Ш. Оayxt законов. М.: Мысль, 1999. С.322. — ■ -

80 Способы интерпретации политики

висимость и завоевала независимость. В таких условиях первая добро­детель политической власти — это быть ограниченной.

Институциональная защита свобод. Prolem sine matre creatam (ребе­
нок без матери рожден); эпиграф «О духе законов» (1748 г.) говорит о
больших амбициях Монтескье: переосмыслить совместную жизнь
людей, т.е. мыслить в новом духе. Монтескье (1689-1755 гг.) также
представляет себя в качестве первопроходца (однако в полной мере он
таковым не является, поскольку идет путем, открытым его предшест­
венниками). Не выражая этого открыто, он намеревается вытеснить
автора, традиционно представлявшего авторитет в политической нау-.
ке — речь идет об Аристотеле. В значительной мере это серьезное j
предприятие имело большой успех. <

«О духе законов» — книга, которую трудно интерпретировать. На \ первый взгляд, этому своду не достает единства и упорядоченности. Автор рассуждает то как философ и моралист, то как социолог; он раз- i вивает теорию форм правления и теорию физических и моральных ос­нований законов и нравов, связь между которыми не является само собой разумеющейся; порядок книг и глав приводит в замешательст­во: книга XI ни с чем не связана, книга XIX очень странно расположе- j на; стиль, как правило, восхищает утонченностью, но затем читатель \ натыкается на замысловатые или загадочные фразы; та или иная мно­гое объясняющая ремарка включена во второстепенные рассуждения или скрыта в них; та или иная формулировка плохо согласуется с дру­гими... Чем объяснить эти различия в перспективе, этот неотчетливый план, эти внешние литературные промахи у великого писателя? Самое простое и несомненно самое распространенное объяснение состоит в том, что Монтескье не сумел справиться со столь обширным предме­том. Трактат «О духе законов» можно было бы счесть произведением, лишенным внутренней связности. Быть может, такое объяснение не вовсе лишено смысла, поскольку нужно отдать должное внутренним противоречиям мысли Монтескье. Но оно явно слишком поспешное. Совершенно очевидно, что если по многим вопросам Монтескье не ясен, то только потому, что не пожелал этого. Он сознательно завуа­лировал часть своей теории, он действовал с осторожностью. Подобно Макиавелли и многим другим политическим Писателям он выбрал эту «намеренную неясность», о которой говорит Даламбер как раз по по­воду «Духа законов», он писал между строк. К такому искусству пись­ма его вынуждает анализ политических форм правления. В яДухе за­конов» многочисленные классификации форм правления сменяют друг друга или переплетаются, — официальная классификация, если можно так выразиться, а затем и классификации неявные.

Эмансипация воли и политика как техника 81

В книге II, т.е. в начале работы, Монтескье резко приступает к де­лу. Он дает классификацию форм правления безо всякой ссылки на Аристотеля и на традиционную классификацию. В какой-то мере са­мовольно он выделяет три правления: республика («верховная власть находится в руках или всего народа, или части его»), монархия («уп­равляет один, но посредством установленных неизменных законов») и деспотизм («всё вне всяких законов и правил движется волей и про-цлюлом одного лица»).' Эти определения говорят о том, что есть при­рода всякого правления или режима (т.е. то, «что делает его таким, как оно есть» или «его особенный строй»). Существуют три формы прав­ления, имеющие в качестве образца исторический опыт, последова­тельно разворачивающийся во времени и в пространстве. Образец республики задан античными республиками, в частности римской республикой до великих завоеваний. Образец монархии — европей­ские монархии, в особенности французская монархия эпохи Монте­скье. Что же касается образцов деспотизма, то это империи, которые Монтескье называет азиатскими, объединяя в этом названии импе­рии Персии, Китая, Индии и Японии. Таким образом, он выделяет режим, преобладающий в Европе его времени и прежде всего во Франции. Это монархическое правление подразумевает основопола­гающие законы, а также промежуточные звенья власти, служащие в некоторой мере «каналом» для этих законов. Наиболее естественная из этих властей — власть дворянства. Она «некоторым образом содер­жится в самой сущности монархии»² (II, 4). Формы правления, по Монтескье, различаются не только своей природой, но и своим прин­ципом. Принцип правления — это «то, что заставляет его действовать» (Ш, 1) или, точнее, чувство, которое должно воодушевлять всех чле­нов общества в рамках формы правления для того, чтобы данное прав­ление действовало в соответствии со своей природой. Различие трех принципов стало знаменитым: правильное функционирование ре­спублики зависит от добродетели, монархии — от чести, прочность деспотизма основана на страхе. Добродетель республики, требующая­ся от граждан, является не моральной добродетелью, но добродетелью политической или гражданской — уважение законов и преданность индивида сообществу. Честь, которая требуется для монархии, по сло­вам Монтескье, «с философской точки зрения... есть ложная честь», Это долг чести, уважение каждым своего положения. Наконец, страх, Движущая сила деспотизма, — это элементарное чувство страха, пре­вращающее людей в рабов.

М.: Мысль, 1999. С. 17.

82 Способы интерпретации политики____________________

Монтескье выводит и подчеркивает именно тот момент, что каждое J правление обладает собственным лухом (который он именует принт пом), и что этот дух управляет функционированием правления. «Сю принципа обьемлет все» (VIII, 1). Если принцип утрачен, правленвдЯ разрушается. Когда республиканские нравы разлагаются под действи-jj ем духа крайнего равенства, открывается путь к деспотизму. Когда мо-; нарха оставляет дух умеренности, уступающий место воле к могущест­ву, монарх превращается в деспота (Монтескье здесь не во всем согла­суется с собственными высказываниями, сделанными в другом месте, так как ранее он признавал принципом монархии честь). Деспотизм — особая форма правления, это то, к чему приводит разложение иных правлений, он опорочен по самой своей природе» (VIII, 10).

Теория принципов — один из наиболее значительных вкладов Мон­тескье в анализ политических режимов. Из этого не следует, что данная теория и классификация, представляющая ее основу, являются послед­ним словом Монтескье на этот счет. По главному вопросу — вопросу о хороших и дурных формах правления — он говорит гораздо больше, но скрыто либо вполголоса. Конечно, есть один пункт, в котором он не бо­ится говорить в полный голос и твердо: деспотизм — отвратительное правление. Но как на самом деле обстоят дела с прочими формами правления? В частности, встают более деликатные вопросы, касающи­еся главным образом монархии: является ли монархия, эта монархия по-французски, правильной формой правления? Монтескье — не чис­тый социолог, его социология форм правления подчинена философии. Кроме того Монтескье — рассудительный человек, не желающий дис­гармонии. Основание его мысли — не в его «официальной» классифи­кации, оно — вне нее, в «официозных» классификациях.

Параллельно с выделением трех форм правленШ Монтескье неод­нократно использует и другое различие — различие между правления­ми умеренными и деспотическими. Что такое умеренное правление? Монтескье конкретизирует свою мысль только в XI книге. А между тем встает проблема связи двух классификаций: следует ли полагать, что республика и монархия совпадают с умеренными правлениями? Монтескье ведет себя так, как будто именно это и имеет место (о чем он открыто говорит в 8-ой главе книги VIII), но у него явно имеется затаенная мысль. Неоднократно он утверждает, что монархия может, рискует и в состоянии не быть умеренной. И вот его знаменитая фра­за: «Реки стремятся слиться с морем; монархии стремятся растворить­ся в деспотизме»¹ (VIII. 17).

Эмансипация воли и политика как техника

В начале XI книги Монтескье преступает черту и представляет или уточняет основополагающие идеи своей теории форм правления. Что же такое умеренное правление, настоящее умеренное правление? Оно определяется двумя положениями: в нем царит свобода, понимаемая как свобода-автономия, и эта свобода гарантирована «расположением вещей», она защищена от воли правителей. Таковы две основные идеи Монтескье, причем обе идеи новаторские. Первая задает либераль­ную версию свободы: не свобода Древних, представляющая собой участие в отправлении власти, но свобода Современных людей, явля-юшаяся управлением самим собой в рамках и под защитой законов (выражения свобода Древних и свобода Современных принадлежат не Монтескье, но одному из его последователей — Бенжамену Констану: его статья называется «Свобода у Древних в ее сравнении со свободой Современных людей», 1819 г.). В античных демократиях смешивалась «власть народа со свободой народа»; подлинная свобода определяется независимо от власти. Независимо от власти других (законы должны защищать) и независимо от политической власти и ее посягательств. Следовательно, правление должно быть организовано таким образом, чтобы правители не смогли злоупотреблять властью. Эта вторая идея развивается сразу же вслед за определением свободы. Приведем и по­ныне знаменитый текст Монтескье, раскрывающий его взгляды в от­ношении монархии:

«Демократия и аристократия не являются государствами, свободными по самой своей природе. Политическая свобода имеет место лишь при умеренных правлениях. Однако она не всегда встречается и в умеренных государствах; она бывает в них лишь тогда, когда там не злоупотребляют властью. Но известно

употреблять ею, и он идетв этом направлении, пока не достигнет ему предела. А в пределе — кто бы это мог подумать! — нуждается

 

Чтобы не было возможности злоупотреблять вл