Динамика идеологии
Если тоталитарная динамика в основном совпадает с динамикой идеологической, то это прежде всего потому, что идеология носит радикально ложный характер. Общество, наступление которого предсказывают идеологи, царство Разума и Справедливости патриотов и якобинцев, бесконфликтное и единое общество Маркса и Ленина предполагает реализацию условий, о нереализуемости которых говорит вся история. Приверженцы идеологии обречены следовать утопии и они тем дальше от нее отдаляются, чем сильнее пытаются приблизиться к ней. В предшествующем исследовании мы попытались показать действие этой логики в ходе Французской революции, а затем и в ходе революции большевистской. Повторим основные моменты этого исследования. У истоков имеется идеологический проект, включающий две главные составляющие: 1) обещание земного спасения, непогрешимое и бесспорное, поскольку оно подтверждается знанием, основанным на единодушном мнении или на науке — и в силу этого общепризнанным; 2) революционный волюнтаризм, осуществляемый от имени из- Ог идео л огии к тоталитаризму 261 бранной категории (Народ, Пролетариат) приверженцами идеологии, претендующими на выражение ее истинной воли. Из этого следует, что все должно быть подчинено революционному действию, проводимому теми, кто берет на себя ответственность за реализацию миллена-ристских обещаний (волюнтаризм) на основании постулируемого идеологией делегирования (субъективизм), действию, не встречающему иных препятствий, кроме тех, что созданы противодействием злодеев, врагов народа или пособников буржуазии (манихейство). Совершенно очевидно, что ленинская идеология имеет более систематизированный и законченный вид, нежели идеология патриотическая, но она также и в большей степени является принуждающей, поскольку связывает практику с исторической необходимостью, которую она призвана воплотить. Но их основные структуры схожи и характерны для идеологии. На практике история имеет тенденцию к повторению не только в форме фарса, как говорил Маркс, но и в форме более длительной и завершенной драматической версии. За различными вариациями действуют в основном одни и те же законы, приводящие к столкновению идеологии с реальностью. Действие идеологии выражается в использовании крайних методов, в разрушении (только начатом или доведенном до конца) гражданского общества, в автократической концентрации власти, наконец, в построении сверхреальности и тирании, проникающей вглубь общества для его разложения. Политика, говорит идеология, это смертельная борьба между Добром и Злом. В борьбе, противопоставляющей «двух гениев.., оспаривающих царство природы», гений свободы и гений тирании (Робеспьер) или две силы, борющиеся за господство над миром, лагерь империалистической буржуазии и лагерь трудящихся масс (Ленин) не существует никакого возможного примирения, никакого видимого компромисса (за исключением тактического и временного), единственная цель — полная победа. Враги злы по определению и по сути, это не люди, это (провозглашают якобинцы) негодяи, монстры, нечестивцы, фанатики... или (провозглашают большевики) хищники, паразиты, сброд, подонки... Их нечестивость и злодейство требуют, чтобы они были «раздавлены». Робеспьер, Сен-Жюст или Ленин никогда не оставляли убеждения, что «если мы их не победим, они нас уничтожат». Другими словами, все или ничего. Такой объективизм оправдывает все средства. Идеология подчиняет мораль (ставшую революционной или пролетарской) «правому делу», т.е. разрушает все моральные барьеры. Иначе говоря, все дозволено. Эти принципы обусловливают политику исключительного насилия, которая в обоих случаях опирается на дви-силу ненависти и патологической жестокости.
262 Современная политика От идеологии к тоталитаризму 263
Столкнувшись с этими врагами, которых идеология лишает всякой человечности (совсем как евреи в нацистском дискурсе), следует быть, говорят Робеспьер и Ленин почти одними и теми же словами, жестоким, несгибаемым, безжалостным. Ненависть к врагу — необходимое качество революционера, соответствующее любви к человечеству или трудящимся массам. «Я непреклонен по отношению к угнетателям, — говорит Робеспьер, — потому что я сочувствую угнетенным» (речь i6 января 1793 г.); «Кто не умеет ненавидеть, неспособен любить по-настоящему*, — объясняет Горький, и тут же выводит следствие: «Если враг не сдается, его уничтожают». Любовь выражается прежде всего через ненависть, или «ненависть — это любовь», как говорит один из лозунгов Океании. Эти рассуждения оправдывают и разжигают политику Террора. Такая политика направлена не только на устранение всякого сопротивления, но и на искоренение всякой воли к сопротивлению. «Покорите с помощью террора врагов свободы», — восклицает Робеспьер, призывающий к «устрашающим примерам». Такова, в частности, одна из функций политики уничтожения (распространявшейся на женщин и детей), проводимой в Вандее («Разрушьте Вандею, и Лион прекратит сопротивление...», — восклицает Барер в июле 1793 г.), и таков смысл «наказаний» в форме массовой резни в отношении восставших городов (и в частности, города Лиона). В том же самом смысле Троцкий в своей знаменитой работе «Терроризм и коммунизм» (1920 г.) прославляет действенность кровавого устрашения, а Ленин постоянно призывает к массовым казням, дабы все эти убийства сломили стойкое сопротивление у оставшихся в живых. Как говорит Марат, враги Революции должны «заледенеть от страха». Политика террора, замечательную действенность которой доказал опыт в обоих случаях, призвана быть примененной только к тем гнусным существам, каковыми предстают контрреволюционеры, но на самом деле она обрушивается на все общество в целом. Разрушение гражданского общества подчиняется логике интерпретации, связывающей упорство реальности с сопротивлением врагов. Идеологическая воля, по определению, совпадает с волей Народа или Пролетариата, и все, что ей противостоит, — дело рук врагов народа или пособников буржуазии. Реальный же народ, реальный пролетариат не совпадают с идеологической волей Народа или Пролетариата, поэтому они принадлежат к враждебному лагерю, который следует низвести мечом. Крестьяне отказываются подчиниться директивам якобинцев и большевиков; их сопротивление — последствия старого порядка, который как раз и нужно уничтожить, оно оправдывает возрастающее принуждение (которое усиливает еще и продовольственный кризис). Русские рабочие отлынивают от работы с коммун1 это сопротивление не может быть объясне] ким энтузиазмом; ил иным, как господством буржуазного сознания, которое партия-государство обязано разрушить, оно оправдывает полицейский контроль на заводах (в чем выражается уничтожение наемного труда). Народ, не проявляющий верности идеологии, — это больше не народ, он должен быть подчинен бремени идеологического Народа. «В таком случае, — иронизировал Брехт после восстания 1953 г. в ГДР, — не проще было бы правительству распустить народ и выбрать другой?». В итоге препятствием является само гражданское общество, а в более общем виде — человеческая свобода; введение в практику идеологии приводит к аннулированию этой свободы, разрушению гражданского общества, поглощению общества государством. Совершенно очевидно, что распад гражданского общества в советской России был более продвинут, нежели во Франции, но Россия в основном заимствовала те же пути и методы: ликвидация или подчинение институтов и организаций старого порядка, в частности, церквей, экспроприация и экономический дирижизм,1 всеобщий террор, организация всеобщей подозрительности и доносительства. Так, например, особенно показательно репрессивное законодательство. Закон от 22 прериаля года II (10 июня 1794 г.) и статья 58 советского Уголовного кодекса 1926 г. очень похожи: они уничтожают право, лишают гражданина всякой юридической защиты перед лицом власти, программируя репрессии против членов идеологических категорий, чья точная идентификация зависит от решения властей. Как следствие, идеологическая власть имеет «право» поразить кого угодно. Под закон прериаля подпадали враги народа, а именно:
264 Современная политика От идеологии к тоталитаризму 265
«Тот, кто стремится уничтожить общественную свободу либо силой, либо хитростью». В частности, «врагами народа признаются»: «Тот, кто обманет народ или представителей народа, чтобы вынудить их к совершению действий, противоречащих интересам свободы; тот, кто будет внушать растерянность, дабы споспешествовать действиям тиранов, объединившихся против Республики; тот, кто будет распространять ложные вести, чтобы разделить или возмутить народ; тот, кто будет стремиться ввести в заблуждение общественное мнение и мешать воспитанию народа; разлагать нравы и развращать общественное сознание, ослаблять энергию и чистоту революционных и республиканских принципов или приостанавливать их развитие при помощи контрреволюционных или коварных сочинений, а также при помощи каких-либо других махинаций» (во всех случаях одно единственное наказание — смерть). С другой стороны, под действие статьи 58 подпадают очень разные виды контрреволюционной деятельности: всякое действие либо бездействие, направленное на ослабление власти, всякая измена — реальная или «в намерении», «вредительство» или разрушения, совершенные в промышленности, торговле, денежном обращении или в кооперативах, «пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению советской власти, нанесению ей ущерба или ее ослаблению», «сознательное неисполнение определенных обязанностей или их исполнение, заведомо сопровождающееся небрежностью...» (все эти формулировки во времена великого террора станут предметом «диалектического и широчайшего толкования», как говорит Александр Солженицын). «Воистину, — объясняет автор «Архипелага ГУЛАГ* (и то, что он говорит, можно приложить также и к тексту закона от 22 прериаля), нет такого поступка, помысла, действия или бездействия под небесами, которые не могли быть покараны тяжелой дланью Пятьдесят Восьмой статьи.»1 Эти псевдоправила права представляют собой «право» тоталитарного режима: каждый потенциально является преступником, санкция зависит только от воли идеологической власти. «Тоталитарное неправо состоит не в употреблении всегда и везде исключительных мер, но в том факте, что индивиды не имеют никакой юридической защиты против любой репрессивной формы, которую государство сочтет правильным ввести в действие в любой момент; оно состоит в исчез- иовении права как опосредующего звена между государством и индивидами и его превращении в совершенно гибкий инструмент на службе государства.»1 Другими словами, это не-право представляет собой выражение тоталитарного принципа, вытекающего из сопротивления людей, не желающих подчиниться канонам идеологии: идеологическая власть является собственником людей. Собственность эта не была бы столь полной и всеобъемлющей, если бы между членами сообщества существовали свободные и доверительные отношения. Репрессивное законодательство не только направлено на порождение общего состояния страха, оно вводит в дей-..егвие и другой принцип (в том смысле, в каком употреблял это поня- ^~~ Монтескье) тоталитарного способа правления: взаимная нена-Враг требует ненависти, но если враги повсюду, то, следова- _, ненависть должна стать правилом в отношениях между людь- Каждый должен подсматривать, шпионить за своим соседом. Яко-[ское законодательство устанавливает механизмы взаимного конт-и процедуры доноса. «Здесь мы имеем дело, — объясняет Огю-:н Кошен, —- с целой системой правления при помощи интереса и:ти к другому».2 Сталинский режим организует наушничество огромных масштабах и прославляет социалистического героя — ка Павлика Морозова, разоблачившего своего отца. Разложе-ювеческих отношений — классическое оружие тирании, но но заострено идеологией, которое в конечном итоге говорит людям: «воспылайте ненавистью друг к другу». Чистки и автократическая концентрация власти принадлежат логике принципа обязательного единодушия. Идеология бесспорна и непогрешима, существует только одно законное мнение, всякое несогласие с ним потенциально преступно. А поскольку соприкосновение с реальностью вводит расхождение в оценках, в тактике (к чему присоединяется личное соперничество), единство «гибнет при самой его реализации» (О. Кошен). В итоге единодушие может быть обеспечено только в том случае, если власть высказываться принадлежит одному. В некотором роде эпистемологическая привилегия, которой идеология наделяет единодушный Народ или пролетарское сознание, достигает своей высшей точки в единственно справедливом слове Робеспьера или в утверждении, в соответствии с которым товарищ Сталин всегда прав.
ч А И. Архн г ГУЛАГ. Т. 1. М ■ Советский г
|