Революционные принципы и их развитие ; : ■ ;-(1789-1794 гг.) по Опостену Кошену

Как можно объяснить тот факт, что созыв Генеральных Штатов I789 г. несколькими годами позже привел к якобинскому террору? Как понять эту революционную волну, которую в 1794 г. никому не удалось остановить (это пытались сделать Мунье начиная с июля 1794 г., затем Мирабо, Лафайет, Барнав, жирондисты) и которая чере­дой последовательных валов накатила и подмяла под себя детей Рево­люции, ужаснувшихся этому? Республиканская историография отве­тила на этот вопрос теорией обстоятельств в том смысле, что радика­лизация Революции отвечает усилению опасности — как внешней, так и внутренней. Такая интерпретация, заимствовавшая аргумента­цию самих якобинцев, наталкивается на три принципиальных замеча-

г Французской революции. С.-П.: Инапресс, 1998.

i ния

ния. Вес ситуации крайней опасности не обязательно подталкивают руководителей к применению террора против народа; почему такое решение принимается именно в данном случае, а не в каком-то дру­гом? В конце 1793 г. Революция одержала решительные победы на всех фронтах, как внутри страны, так и за ее пределами, террор же не ослабевает, напротив, он удваивает свою силу в 1794 г.; как согласо­вать этот факт с теорией обстоятельств? Террор является исключи­тельной формой революционного насилия, предварявшего террор и никогда не утихавшего на протяжении 89-92 гг.; следует ли взывать к другим «обстоятельствам», чтобы объяснить это насилие, предшест­вовавшее «усилению опасности»?

На самом деле, чтобы понять обрушившуюся волну Революции, нам представляется более полезным обратиться к другому историку — «молодому» историку, героически погибшему на фронте в 1916 г., — Опостену Кошену. Творчество Кошена не завершено и фрагментар­но, его анализ порой лавирует или предстает упрощенным, однако же оно остается фундаментальным вкладом в понимание революционно­го процесса, как это, в частности, показал Франсуа Фюре,' Его твор­чество долгое время оставалось неизвестным или непонятым, по­скольку было трудным для восприятия (тексты, разные по стилю, за­частую очень абстрактные, написанные в эллиптической форме) и в особенности новаторским по своей проблематике. О. Кошен попы­тался осмыслить революционное событие в теоретических понятиях, вскрыть в нем действие общих законов, позволяющих понять его те­чение. Такая социология события могла лишь дезориентировать его коллег и критиков, мало привычных к подобной точке зрения.

По Кошену, Французская революция не была подвержена откло­нению, никто не сбил ее с пути, начиная с 1789 г. она развивала еди­ную динамику, осуществлявшуюся без ведома действующих лиц. Дья­вольская машина была запущена, ее движущей силой выступали рево­люционные принципы, а ее действующими лицами были деятельные борцы, «патриоты*.

Развитие революционных принципов и отбор-формирование революци­онных борцов. Изначально, разъясняет О.Кошен, существовала специ­фическая форма объединения — «сообщество мысли». Во второй поло­вине XVIII века множатся масонские ложи, местные сообщества, чле­ны которых объединялись с единственной целью распространить свою

¹ См. там же, I часть и глава III П-й часта. Две основные работы О. Кошена «Дух якобинства» (1921) и «Революция и свободная мысль» <1924) (Cochin A. L'esprit du jacobinisme. P.: PUF, 1979; La Involution et la pensfc libre. P.: Plon, 1924).

югические революции (I) 195

194 Современ ная политика

«просвещенность», совместно мыслить из любви к искусству, без осо­бой практической цели. В противоположность «корпусам» Старого по­рядка эти сообщества мысли основывались не на общности интересов или различий в положении, но на отношении идей; они не были иерар-хизированы, но образовывались из формально равных членов. Под сенью ложи или литературного сообщества приказчик, чиновник, слу­жащий оставляет свои атрибуты приказчика, чиновника, служащего, он обретает новую идентичность: он — «выступающий» среди прочих «выступающих», равных ему, обсуждающих общие вопросы политики, морали, земледелия, искусства и т.д., здесь не затрагиваются ни его ин­терес, ни его ответственность. Таким образом формируется «сообщест­во мыслив, «государство словесности», которым правит мнение: «Госу­дарство словесности — это мир, в котором разговаривают, но при этом только лишь разговаривают, в котором стремление каждого разума на­правлено на согласие всех, общее мнение, подобно тому, как в реаль­ной жизни оно направлено на созидание и его результат.»¹ Согласие всех становится критерием истины. Мысль «социализируется».

Это «социализированное» мнение будет не только пытаться пред­ставить себя в качестве господствующего мнения в рамках общества в целом в предреволюционные годы, оно будет определять принципы, которые станут принципами всех революционеров от Мирабо до Ро­беспьера. В действие приведены социальные механизмы, направляю­щие мысль и выковывающие тип нового человека. Последовательно и почти механически в дело вводится алхимия, превращающая наивно­го говоруна в революционного борца.

Сообщество мысли — это машина, работающая на производство фикции консенсуса. Это фиктивное творчество, поскольку члены со­общества вращаются в абстракциях, культивируют чистые идеи и уст­раняются от столкновения с реальностью. «Мы не находимся в реаль­ном мире, у нас нет дела; мы должны лишь разговаривать с разговари­вающими.»' Говорят о Народе, о Человеке, но не о народе или реаль­ных людях, о Свободе, но не о конкретных свободах... Во всех этих ин­теллектуальных поделках вырисовывается идея иного мира, в котором царят Разум, Справедливость и Счастье, где человек является самодо­статочным, а для достижения Блага достаточно интереса. Это консен­сус в том смысле, что, если источник истины заключен в общем мне­нии, то меньшинство может лишь примкнуть к нему. И если «социа­лизация» истины не происходит сама по себе, положение требует еди­нодушия. Это единодушное согласие облегчается процессом отбора.

емым законом самого единодушия: уход непокорных. «По-jyiHHHbie и искренние умы, доверяющие в большей степени прочно­сти, делу, а не мнению, ощущают себя здесь неуютно и постепенно удаляются из мира, где им нечего делать. Так сами уходят непокор-te, «мертвый груз», как говорят философы, т.е. люди дела, уступая о более способным, людям слова; отбор механистичен и также ':%даилен, как и сортировка семян при помощи подрагивающей дощеч-фь Это дело приема, но никак не выбора.*¹

Таким образом, истинное мнение — это то, что одобряется коллек­тивной волей. Прочие мнения не только ложны, они незаконны. «Диссиденты» противятся расцвету истины, они могут быть лишь ее врагами. Единодушная вера в демократию приводит к тому, что про­тивящиеся формированию единодушия подвергаются проклятию и исключению. В масштабах общества непокорные станут «врагами На­рода» или «Свободы».

.. Если мы по-прежнему будем следовать Кошену, то увидим, что эти принципы действительно распространяются на все общество. Этот пе­ренос осуществляется тем более просто, что в своих разговорах члены сообщества манипулируют фиктивными сущностями (Нация, Народ, Общая воля...), постулирующими единодушие коллективной воли. Следовательно, у Народа есть только одна воля, и «воля Народа» — единственное законное основание, у Нации только один голос, и един­ственно только голос Нации произносит законные речи. На практике это означает, что разумные существа не говорят о себе самих, а моно­полия на легитимность принадлежит тем, кто высказывается от имени Народа или Нации. Последние, разумеется, являются членами обще­ства. С одной стороны, они вооружены правильными принципами для преобразования общества, с другой, — они определили единственный источник справедливых и истинных положений в масштабах обще­ства. Связь носит автоматический характер: проекты членов сообщест­ва совпадают с «желаниями Нации» или с «волей Народа». Члены не­больших сообществ стали выразителями высшей социальной воли, а в 1789 г. они будут ссылаться в соответствии с общепринятой формули­ровкой на то, что Народ «не может упустить случая» потребовать.

Итак, идея единодушной демократии была ложным образом рас­ширена с маленького сообщества до общества глобального. Но и в рамках маленького общества сама эта идея была фикцией. Всеобщее согласие было организовано, сфабриковано, приукрашено. За види­мостью единодушия существует работа «внутреннего круга», деятель­ность небольшого меньшинства, технику манипулирования которого

 

¹ Cochin A. La Revolution et la pensde libre. P. XXXI.

² Cochin A. L'esprit du jacobinisme. P.38.

¹ CochinA. L'esprit du jacobinisme. P. 40.

Т96 Современная политика_____________________________________________

изучает и анализирует О. Кошен. В этом смысле есть «правильное употребление» пункта о единодушии: оно действительно помогает вы­ковать искусственное коллективное мнение, оказывая на одних лю­дей давление при помощи воли (реальной или фиктивной) других, оно также предоставляет «постоянным» членам общества средства изоляции, а затем и исключения непокорных, наконец, оно стремит­ся создать тип «адаптированного» человека, борца, привыкшего рас­сматривать любое предложение, основанное на общем мнении или представленное как таковое, в качестве абсолютного закона. Револю­ционные клубы, наследники сообществ мысли, будут функциониро­вать таким образом и попытаются заставить функционировать по та­кому же образцу все общество в целом. Складывается фикция единой коллективной и суверенной воли, а за этой фикцией власти — факти­ческая узурпация борющимися меньшинствами. Революционный процесс, по Кошену, представляет собой лишь попытку народца иде­ологов навязать целому обществу развившиеся в рамках сообществ мысли принципы (нереалистичные) и практику (манипуляцион-ную), — попытку, логическим, но не желанным завершением которой в 1793—1794 гг. станет террористическая тирания якобинских сооб­ществ.

Логика и принципы работы борца. Как показывает О. Кошен, рево­люционным принципам свойственно определять новые координаты и тем самым радикально изменять видение вещей. Критерии истинного и ложного, добра и зла, меняют свою природу, они фиксируются по отношению к единственному источнику легитимности — воле Наро­да, или по отношению к единственно легитимной цели, создаваемой волей Народа, — обществу, соответствующему естественному поряд­ку и разуму или, в качестве промежуточных ступеней, поражению де­спотизма, победе друзей свободы, защите Революции, общественно­му спасению... Таким образом, действия и мнения не зависят от все-обших критериев, они распределяются в зависимости от основной разделительной линии, устанавливаемой новой легитимностью: они принадлежат тем, кто выражает волю народа, или тем, кто является врагом народа, они либо революционны, либо контрреволюционны... Рожденные из отрицания опыта — истинно то, что говорит единодуш­ная воля, — новые принципы приводят к отрицанию традиционной морали. Благо есть то, что проистекает из Народа или то, чего требует Революция или общественное спасение. Вследствие этого моральные барьеры рушатся, а все средства — от обмана до массовых убийств — оказываются оправданными.

Идео логически е революции (I) 197

^ Совершенно очевидно, что кульминационная точка этой интел­лектуальной и моральной испорченности — период революционного правления. В этот период господствуют новые координаты: «Сущест­вуют революционные законы, нарушающие первейшие правила юриспруденции, например, правило об обратной силе закона..; отны­не узаконены революционные бойни..; революционная полиция вскрывает письма, требует и оплачивает донос, революционная война выше человеческого права, революционное правосудие обходится без защиты свидетелей, следствия, без права обжалования.»¹ В своей речи в июле 1794 г. Робеспьер отчетливо разъясняет новые принципы: «Не­годяи... видят в дворянах лишь мирных обывателей, добрых мужей, они не задаются вопросом о том, являются ли те друзьями справедли­вости и Народа». В том же смысле пишет Бернар де Сэнт: «Преступле­ние не смогло бы существовать там, где существует любовь к Респуб­лике». «Так, — комментирует О. Кошен, — антитезадвух моралей бы­ла полной: тот, кто служит новому Богу, якобинскому Народу, добро­детелен только в силу этого, кто сражается против него — тот преступ­ник.»² Слова в этот период изменяют свой смысл, и свобода, справед­ливость, человечность оправдывают то, что до сих пор носило проти­воположный смысл. В соответствии со знаменитой формулировкой Робеспьера, революционное правительство есть «деспотизм свободы против тирании».

Эти революционные принципы принадлежат не только якобинцам 1792-1794 гг., они действуют — и вопрос, очевидно, состоит в том, что­бы по сути установить единую логику Революции с 1788-1789 гг. По этому поводу О. Кошен не предоставляет развернутого анализа, но да­ет несколько примечательных разъяснений. Так, он показывает, что безразличие в средствах (поскольку они соотносятся с целями) прояв­ляется уже начиная с кампаний 1788-1789 гг. — первые манипуляции и первые нарушения правил игры происходят уже тогда³ — с первых дебатов в Конституционном собрании. Приводимый им пример весь­ма показателен: «С 28 июля 1789 г. один из лидеров партии свободы, Дюпор, предлагал создать комитет по дознанию.., способный нару­шать тайну переписки и сажать людей под арест, даже не выслушав их, это означало восстановление указов о заточении без следствия менее, чем через пятнадцать дней после взятия Бастилии, но во имя Обще­ственного спасения и против врагов свободы. Нет ничего более естест­венного в глазах «философов», на протяжении тридцати лет упражняв-

e. P. 118.

¹ Cochin A. L'esprit du jacobin

¹ Ibid. P. 119.

Mbid.Ch. Iletlll. _r

_Совремейная "политика

Идеологичес

золюции(|)

 

шихся в подобного рода диалектике. Предложение было поставлено на голосование и, как известно, имело успех.»¹

Конечно, в Национальном собрании патриотическая партия встре­чает сопротивление, а новые принципы еще не полностью заменили собой традиционную католическую мораль и новые либеральные зако­ны, установленные известными статьями Декларации прав от 26 авгу­ста, но принципы уже постулированы, и начало практике положено. Простое чтение первых дискуссий в Конституционном собрании под­тверждает интерпретацию Кошена. И действительно, в ходе этих деба­тов постоянно звучат ключевые слова и риторические формулировки, которые долгое время будут служить оружием революционерам. С июня — июля 1789 г. мы сталкиваемся с действиями и мнениями либо относительно всякой легитимности (Народ, Нация, общая воля), либо с одной только легитимной целью (всеобщее счастье, спасение отечест­ва, общественный интерес...). Конечно же, и то, и другое сочетаются в духе речей патриотов, что позволяет уже с этих первых недель револю­ции распределить все действующие лица на лагерь «хороших» и лагерь «негодяев*: с одной стороны, патриоты, представители Нации, защит­ники свободы, с другой, — враги народа, опора деспотизма, повинные в преступлениях против нации..., все — заговорщики по своей природе. В том же смысле патриотические депутаты практикуют и «правильное (т.е. революционное) использование» народных бунтов — приписывая первые проявления насилия в Париже наличию «провокаторов» (коро­левских войск), превращая разъяренные группки в народ-освободитель (14 июля), бросая тень подозрения на жертвы («была ли эта кровь на­столько чистой?» — восклицает Барнав по поводу убийств 22 июля)... Язык и действия, в особенности используемые теми, кто станет «уме­ренными», — Мирабо, Лафайет, Барнав, Ламет и т. д., и кто будет ис­пользован для их собственного изгнания из Истории.²

^: Cochin A. L'espritdujacobinisme. P. 139-

² См. также аналогичные рассуждения Франсуа Фюре..Постижение Француз­ской революции* 1-ая часть и глава Ш 2-й части. Ф. Фюре в частности пишет: «Ме­ханизмы интерпретации, действия и власти,..составляющие революционную дина­мику, существовали начиная с 1789 г. Нет никакой существенной разницы между Маратом 89 г. и 93 г. То же самое можно сказать относительно убийства Фулона и Бертье и сентябрьских избиений 1792 г. или о неудавшемся процессе Мирабо после событий октября 1789 г. и осуждении дантонистов весной 93 г.» (с.71), О том же гово­рит политика Конституционного собрания в религиозной области: несколько меся­цев спустя после принятия Декларации Прав человека она приводит к отрицанию свободы отправления культа. Что же касается манипуляций патриотов или некото­рых из патриотов в рамках Собрания, о чем свидетельствуют, в частности, «Воспоми­нания» Грегуара, то они отмечены и описаны различными историками (в частности, такими разными учеными, как Пьер Гаксотг и Альбер Собуль), но, насколько нам Известно, никогда не были предметом углубленного и систематического анализа.

* Та

Таким образом, единство Революции связано прежде всего с рево­люционными принципами. Эти принципы, объясняет Кошен, следу­ет отличать от изменяющихся теорий: «У нас есть те же основания по­лагать, что вся Франция в 1788 г. была антиправительственной, в 1789 г. — правительственной, конституционной в 1790 г., орлеанист-ской в 1791, республиканско-федералистской в 1792 г., республикан-ско-унитарной в 1793 г.» Но способы мышления, аргументации, вы­ражения, т.е. принципы оставались одними и теми же. Все эти докт­рины поочередно, назывались одним и тем же именем — патриотизм, точно также апеллировали к воле народа, разуму, свободе... И О. Кошен добавляет: «Именно в них (принципах) и заключен, соб­ственно, революционный дух.»¹

Создаваемая этими принципами динамика опирается — и в этом также заключается единство логики революционного феномена — на труд борца, характеризующий один и тот же тип человека на протяже­нии всего периода. Народ-патриот в 1793 г. — это тот же народ, что и в 1789 г., это немногочисленный народ сообществ мысли, превратив­шихся в революционные общества, это народ, который, очистившись и обновившись, остается в основе своей тем же самым, поскольку подчиняется все тем же законам сортировки и дрессировки. Следст­вием такой дрессировки было усвоение — конечно же, не доктрины, но принципов (которые в 1793-94 гг. будут сведены к закону послу­шания меняющимся лозунгам). Вооруженные все теми же абстракт­ными догмами, свободные в том, что касается выбора средств, рево­люционные борцы столкнутся с теми же препятствиями — будут дей­ствовать, одинаково преодолевая своих противников или преодолевая Друг друга. Для объяснения видимой координации действия сооб­ществ в 1788-1789 гг., также как и в 1793-1794 гг., не нужен никакой координатор (даже если существование такового нельзя исключить, как это было в 1993-1994 гг.); не существовало никакого заговора — Кошен настаивает на этом — были лишь одновременные и параллель­ные действия, подчиняющиеся одному и тому же способу образова­ния и одной логике.

Какова же эта логика, управляющая революционной динамикой? Она порождена самими принципами и их столкновением с реально­стью и выражается в череде манипуляций, чисток, репрессий и бес­предела.

1. Манипуляции мнением. Столкновение принципов и реальности порождено обстоятельствами 1788-1789 г.: кампания против роспу­ска парламентов, составление тетрадей наказов и выборы в Генераль-

¹ CochinA. L'espritdujacobinisme. P. 105-106.

200 Современная политика

ные Штаты. Так называемый Народ сообществ способен разговари­вать, точно так же, как он «не мог не делать этого», лишь посредством манипуляции реальным народом. Собственно исторический или до­кументарный вклад Кошена состоит во вскрытии тайной и эффектив­ной деятельности сообществ мысли на протяжении этих предреволю­ционных месяцев. Казалось, что Франция была единодушна, по­скольку действия были не концентрированными, но, исходя от став­ших борцами членов сообществ, имели одну направленность. На ос­нове тщательного анализа, проведенного на местном уровне (в Бур­гундии и Бретани), Кошен показывает работу активных меньшинств: несколько десятков людей, двадцать человек в Дижоне, следующих тактике постепенного внедрения, играя на интересах масс и исполь­зуя инертность или раскол в стане своих противников, сумели достичь своих целей.¹

Техника манипуляций мнением достигла уровня, который часто будет использоваться в последующие годы. Это, в частности, «прин­цип соответствия» и метод свершившегося факта: речь идет о давле­нии на каждого со стороны предполагаемой общей воли. Будучи при­мененным в 1788 г., этот прием также употреблялся и в 1793-1794 гг., когда нередки были случаи направления исполнительным бюро Ко­митета общественного спасения шестидесяти непокорным коммунам одного и того же циркуляра типа «Вы — последние, кто оказывает со-противление».² Другой прием манипуляции мнением: шумы, слухи, клевета. «В июле 1789 г. в самой последней деревне было известно, что королева заложила бомбу в зал заседаний Собрания, знали также, что дворянство топит в море зерно, чтобы заморить голодом Третье сосло­вие.»' Искажение реальности может зайти так далеко, что в феврале 1794 г. Сен-Жюст провозгласит с трибуны Конвента: «В 1788 г. Людо­вик XVI заставил умертвить восемь тысяч человек всех возрастов и обоих полов в Париже... Двор возобновил эти деяния на Марсовом поле... В год пятнадцать тысяч контрабандистов подвергались казни через повешение; три тысячи человек подвергались колесованию.»⁴

2. Чистки и репрессии. Фикция единодушия требует манипуля­ций, но она также влечет за собой чистки и репрессии. Прежде всего она подразумевает единство действия; а поскольку «принципы* носят абстрактный характер, они приспосабливаются к различным типам политики, контакт с реальностью порождает препятствия и принуж-

_______________ Идеологи ческие р еволюции (I) 201

дает к выбору. Единства легко достичь в абстракции, но «оно гибнет При реализации. Его разрушают действия, влияния, последствия»,¹ В таком случае чистка выступает в качестве платы за сохранение едино­душия. То же самое и с репрессиями: революционные принципы осуждают тех, кто отказывается примкнуть к ним, на бесчестие, а за­тем и на уничтожение. Заклейменные позором с трибуны конституци­онного собрания противники (действительные или мнимые) обрече­ны Конвентом на уничтожение, и все это во имя прекрасных идеалов: «Неважно, что меня называют кровопийцей, — восклицает' Дантон. — Что ж, если надо, выпьем крови врагов человечества». «Руководству­ясь именно принципом человечности, — пишет Карье Собранию, — я очищаю свободную землю от этих монстров.»²

3. Цепная реакция беспредела. Все действующие лица, и Кошен не перестает настаивать на этом моменте, — лишь колесики, инструмен­ты, они вовлечены в логику, которой не осознают и жертвами которой являются: «Разве можно «понять» Эспремениля после нотаблей 1788 г.? Мунье после 6 октября? Лафайета после 20 июня? Бриссо по­сле 21 января? Дантона после возвращения из Арси? Мы все время имеем дело с тем же наивным удивлением, когда их настигает волна революции.»³ Приведенный в движение механизм уже не останавли­вается, чего не понимают его агенты, автоматически провоцируя бес­предел и применение исключительных мер. Революционная власть действительно очень хрупка по своей природе в силу одновременно принципов легитимности, на которые она ссылается (по-прежнему мистический Народ, никогда не достижимая цель), и условий ее уста­новления (узурпация реальной воли народа). Узурпатор оказывается во власти новой узурпации, осуществляемой теми же методами, что и методы, позволившие ему самому узурпировать власть: действие разъ­яренного меньшинства от имени так называемой коллективной воли (Народ) и работы по защите и преследованию (Революция, Справед­ливость...)- В результате — нарастающий хаос, усиливающий разрыв между мнением патриотическим и нормальным, завершаюшийся ре­волюционным правительством.

Последний акт драмы и высшая точка процесса: якобинство у вла­сти. Вместе с декретом о массовом подъеме (23 августа 1793 г.), «за­ставляющим французов постоянно жертвовать самими собой и свои­ми благами в целях общественного спасения,...вводится в действие

 

¹ Cochin A. L'esprit du jacobinisme. Ch I] el HI ' Cochin A. La Revolution el la pensee libre.P.239 ^J CocninA. L'espritdujacobinisme P 144 ⁴ [bid. P. 145.

1 Cochin A. L'espri! dujacobinisme. Р.П81

² Ibid. P. 187-188.

³ Ibid. P. 135.

202 Современная политика

Идеологически е революци и (I ) 203

 

социальная фикция единой коллективной воли, заменяющей уже не только по праву, но действительно и фактически каждую из частных воль.»¹ Во всей своей деятельности французы обязаны соответство­вать тому, что фиктивно является их единой волей, а реально — волей небольших групп людей. Власть до предела концентрируется в руках якобинцев (в центре и на периферии посредством многочисленных локальных сообществ) и в то же время она распространяет свое могу­щество на все общество. Призвание единой и непогрешимой коллек­тивной воли поглотить отдельные воли осуществляется через социа­лизацию экономики: уничтожение торговли зерном (сентябрь 1793 г.), частичный (сентябрь 1793 г.), затем общий максимум иен (февраль 1794 г.), всеобщая мобилизация рабочих рук и талантов (апрель 1794 г.); а также через социализацию моральных и религиозных идей — го­сударственная религия Высшего существа (июнь 1794 г.).

Однако, если «принципы» правят, реальность сопротивляется. Ре­альный народ не соглашается с решениями Народа-суверена: он про­тестует (бунты в провинциях), дезертирует (эмиграция), обходит зако­ны (те из них, что сковывают экономику, те, что устанавливают ре­спубликанский календарь...)- Перед лицом этой непокорной реально­сти находящиеся у власти революционеры вынуждены вновь импро­визировать, но опять в том же направлении: «принципы» подразуме­вают, что отказ от реальности является вынужденным и отрицаемым. Якобинское господство опирается на террор и на организованную коррупцию отношений между подданными. Террор или война против народа: «В июле 1794 г. для спасения идеального народа, Общей воли гильотинируют реальный народ, частных лиц».² Коррупция человече­ских отношений или введение «системы управления при помощи ко­рысти, слежки и ненависти к другому». ³ Якобинские законы органи­зовывали доносительство (законо подозрительных), породили столк­новение интересов: установление максимума цен, поборы и т.д. про­ходили таким образом, что вина одних падала на других. Каждый пре­вращался в естественного врага, подглядывающего за своим соседом. Якобинцы навязали нереальное видение мира самой испорченностью своей терминологии, деформацией фактов и личностей (замалчива­ние крупных событий, «дьяволизация» противника), разработкой ре­волюционной мифологии и ритуала...

Принципы, таким образом, пытаются извратить реальность в со­ответствии с процессом, который, конечно же, не был неизбежным, —

и который был прерван 9 Термидора, — но который развивался в рам­ках определенной логики. Принципы, зародившиеся в сообществах мысли, дали спои плоды.

06 интерпретации Огюстена Кошена

-.■ Интерпретация Кошена значительно обновляет анализ Француз-екой революции и, как нам кажется, отдает справедливость ее действи-¹ «ельной специфике. Кошен выявляет то, что Токвиль начал лишь смут­но осознавать к концу своей жизни, — то есть «вирус нового типа», ко­торым выступает идеологический вирус. Конечно, анализ Кошеном ре­волюционной динамики требует нюансировки и исправлений: «Он чрезмерно упрощает, — замечает Франсуа Фюре, — политическую ткань Французской революции, игнорируя всю совокупность борьбы, перего­воров и уступок, которые на всех этапах сопровождают напор со сторо­ны народных обществ»,¹ но его величайшей заслугой является высвечи­вание беспрецедентного процесса, повторение которого в более совер­шенной форме в XX веке не было известно Кошену. Большевики в не­котором роде воздали посмертную дань гениальной интуиции Кошена.

Но эта гениальная интуиция не исключает моменты ослепления. Главная слабость интерпретации касается первых шагов его анализа, развития революционных принципов и тех выводов, которые автор делает относительно корней революционного феномена.

О развитии революционных принципов. Как мы видели, Опостен Ко­шен связывает революционные принципы с механизмами социализа­ции, действующими в рамках сообществ мысли. Но он ничего не го­ворит о происхождении этих сообществ и никак не затрагивает про­блему развития идей в XVIII веке. Однако феномен кристаллизации, •Произошедшей в «умственных» обществах в XVIII в. и вокруг них, предполагал два исходных условия, которые Кошен совершенно не рассматривал: выработку фундаментальных идей усилиями всей по­литической философии и великими трудами отдельных мыслителей; и, второе, наличие такого общественного слоя, который уже утратил Свои традиционные принципы».² Сообщества мысли и их стремления трудно объяснимы без подрывной работы «философов» и возникно­вения формы секуляризованного милленаризма. Именно в рамках французского Просвещения политика, осмысленная в чисто светских понятиях, пообещала людям счастье. В частности, в лице Мабли, Мо-