ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СОВРЕМЕННАЯ ПОЛИТИКА
2 Will G. Statecraft as Soulcraft. NY: Simon and Schuster, 1983. P. 93. Up to a point-
На протяжении долгого времени советский режим противопоставлял западной демократии так называемую иную версию демократии — «социалистическую», «реальную» или «народную» демократию, которая выдавала себя за единственно легитимную и которую на Западе многие воспринимали всерьез. Но миф *социалисти-;ской демократии» рухнул вместе с самим режимом. Условный.; язык называл Чехословакию, Венгрию... «восточными народными I Демократиями», и, по словам Милана Кундеры, эти несколько слов i содержали три ложных утверждения: режимы не были демократич-ыми, они не были народными, а страны не относились к Востоку. I Ложные различия между двумя разновидностями современной де-f мократии оказались живучими. Истинный разрыв, как нам пред-вляется, состоит в следующем: с одной стороны, демократия по-
182 Современна я политика_____ длинная и либеральная, с другой, — тоталитарные режимы с демократическим фасадом. Следовательно, если вспомнить все, что касается либерально-демократического режима (см. часть четвертую настоящей книги), первый предварительный вопрос можно сформулировать так: что именно следует понимать под тоталитаризмом п под идеологией? И второй вопрос: каким образом можно охарактеризовать прочие режимы современности, не являющиеся ни либеральными демократиями, ни тоталитарными режимами? Такова проблема авторитарных режимов. «Идеология» и «тоталитаризм» Что следует понимать под идеологией? В общеупотребимом языке это понятие не имеет четких очертаний, поскольку стремится объять слишком многое: политические доктрины, религию, философию... Доведенное до предела, всякое утверждение, не являющееся чисто фактическим, становится «идеологическим». Этот термин объединяет в себе разноплановые утверждения, каковыми выступают, например, необдуманное мнение или вывод философских исследований, он стирает существенные различия, в частности, между религией и политической теорией. Это один из тех слишком широких терминов, на которые, по Токвилю, так падок «демократический» язык и которые «увеличивают в размерах и скрывают мысль». Для того, чтобы слово приносило пользу, его нужно ограничить. До каких пределов? С точки зрения анализа тоталитарного феномена существенным различием, как нам представляется, должно быть следующее: идеологии образуют подкласс в рамках совокупности политических доктрин. В силу каких причин? Некоторые теории заслуживают выделения только потому, что они выступают носительницами особых и драматических последствий. Теории несут в себе не только убийственное насилие, но также — и это их особая черта — полное изменение «нормальной» человеческой реальности и насилие или принуждение особого рода, направленное в итоге против самой человеческой сущности. Другими словами, ограничивающее определение оправдано необходимостью различать идеи, богатые революционной динамикой, динамикой чисто тоталитарной. Каковы же в таком случае идеи, которые следует окрестить идеологией? Предлагаемое определение, сформулированное главным образом на основе французского революционного опыта и опыта коммунистического, таково: идеология — это обещание спасения и доктрина борьбы; считающееся непогрешимым и неоспоримым обеща- I в вопросы ние спасения в этом мире, спасения, которое предстоит обрести в текущей истории при помощи революционного действия. Определяемая таким образом идеология предстает прежде всего как секуляризированный милленаризм, выдающий себя за знание и претендующий на монополию законного мнения (всякое несогласие карается). Но она включает в себя и иную существенную составляющую — революционный волюнтаризм, взятый на вооружение самими идеологами, претендующими на выражение подлинной воли. Следовательно, эта Революция должна надвое разделить историю, и в то же время она разделяет всех людей на два непримиримых лагеря. Идеологическое представление о мире носит манихейский характер: борьба добра со злом выступает в качестве всеобщего принципа объяснения, мир — это мир воль, и эти воли всегда бывают лишь двух родов (с изменчивым содержанием). Идеология устанавливает рамки действия и распределяет роли — и она перераспределяет их, если в том возникает необходимость. В последующих главах мы попытаемся показать существенный характер такого определения, выделив логические связи, соединяющие в истории определяемую идеологию и явление тоталитаризма. Нацизм, обладая особыми чертами, также связан с идеологией, а нацистская практика — с тоталитаризмом (вопрос о нацизме будет рассмотрен in fine1).
Смысл понятия «тоталитаризм» колеблется между очень узким определением (принадлежащим Ханне Арендт), в соответствии с которым это слово применимо только к III Рейху в последний период [е (лат.) — Прим. перее.
войны и к сталинской России, и крайне широким его определением (например, определением Э. Карра), превращающим тоталитаризм в опыт старый, как мир. В «Происхождении тоталитаризма»1 Ханна Арендт интерпретирует тоталитаризм как беспрецедентное явление, определяемое главным образом идеологией и террором. В центре ее внимания — лагеря, процессы, чистки, исключительное насилие против обшества. Тоталитаризм и террор идут рука об руку, и Ханна Арендт позднее (в предисловии к американскому изданию 1966 г.) сделала вывод о невозможности применения прилагательного тоталитарный к пост-сталинскому Советскому Союзу или к Китаю Мао Цзедуна. Подобная интерпретация устарела. Устанавливать неразрывную связь между массовым террором и тоталитаризмом означает, как нам кажется, рассматривать в качестве существенного то, что является лишь моментом тоталитарной динамики. Последователи Сталина положили конец «кампаниям истребления человеческих существ» (Василий Гроссман), но режим от этого не изменил своей природы. Быть может, в маоистском Китае террор не принял той крайней формы, что он принимал при Сталине, но тем не менее китайский коммунистический режим характеризовался способом господства, по сути сходным с тем, которое навязывал советский режим, и отличным от тех режимов, что до сих пор были известны людям в истории. Расширительное определение, предлагаемое Карром, отличается от определения Ханны Арендт, оно совершенно произвольно. По его мнению, тоталитаризм может определяться как «вера, в соответствии с которой группа или организованный институт, Церковь, правительство или партия обладают преимущественным доступом к истине»,2 Тоталитаризм присущ любому времени, а значит, советский режим не обладает той специфичностью, которую ему приписывают, он не заслуживает того излишнего внимания или, скорее, возмущения. К чему же тогда использовать новое слово, если обозначаемое им явление старо? На самом деле определение Карра лишь запутывает все, произвольно объединяя совершенно различные режимы. Если взять примеры, наиболее часто встречающиеся в рамках данной интерпретации, то можно возразить, что советский режим не имеет аналогий с режи-
1 CarrE. //.The Soviet Impact on the Western World. NY.: Macmillan, 1949. P.I 10. _______________ Предва рительные вопросы 185 мом Спарты или Диоклетиана, а маоистский Китай не является со-ременной версией Перу инков. :-, То же самое возражение верно и для более ограниченных, но тем 'не менее продолжающих оставаться чересчур широкими определений, позволяющих найти предсовременные аналогии для тоталитарных режимов. В этом отношении было бы неправильным придерживаться непосредственного значения слова, т.е. поглощения общества государством (в этом случае режим инков, например, был бы тоталитарным). В чем же состоит особенность тоталитаризма, являющегося на самом деле исключительно современным режимом? В античных автократиях телос государственного сообщества был глубоко укоренен в традиции. Тоталитарное господство же, напротив, порывает с традицией, общими верованиями, во имя идеологии оно заставляет признать себя в обществе, одновременно взорванном идеологической революцией и отказывающимся развиваться в форме, заданной идеологией. Тоталитарное господство, таким образом, предстает бесконечно более глубоким, нежели все предшествующие формы господства: подкрепленное идеологическими претензиями на создание нового типа человечества, но столкнувшееся с непокорной реальностью, оно пытается подточить, разрушить восприятие людьми этой самой реальности. Тоталитаризм может быть определен как политический режим, в котором власть пытается изменить природу или де гуманизировать человека. Тоталитаризм заставляет людей считать реальной идеологическую «сверхреальность» (Ален Безан-сон), он пытается лишить их мыслительных средств, превратить их в простые «колесики машины» (М. Геллер). В конечном счете, как это замечательно предвидел Оруэлл, тоталитарный режим собирается превратить человека в податливый предмет. Он направлен на то, чтобы сделать человека «безмозглым», разорвав всякое осознание последним объективной действительности. Ведь ни один из древних авторов не смог описать оруэлловский мир. «Это совершенно новый зверь» (А. Безансон). Конечно, законченный тоталитаризм остается, если можно так выразиться, «образцом». Режим, описанный Оруэллом в «1984», достиг завершенности или совершенства, равного которому история не знала. Но от этого понятие тоталитаризма (в том смысле, в каком он понимается в данном случае) не утрачивает своей значимости. «Большинство из понятий, используемых нами при описании социальных явлений крупного масштаба, — совершенно справедливо пишет Л. Колаковский, — не имеют полных эмпирических аналогов. Никогда не существовало капиталистического общества в чистом 186 Современная политика
Предложенные здесь определения тоталитаризма отражают результаты анализа. Для их обоснования и объяснения нужно попытаться высветить специфику современных идей, называемых идеологиями, специфику современного режима, называемого тоталитаризмом, наконец, показать логические и исторические связи, объединяющие идеологию и тоталитаризм.
|