Измерение вторичное или измерение главное?

Аристотель считал политику главным измерением социальной |ни. Современные социальные науки рассматривают ее в лучшем ^случае как измерение вторичное: политика либо лишена автономии, и

144 Об интерпретации политики

тогда вопрос о ее статусе вообще не стоит; либо она затрагивает один из социальных секторов, и в этом случае область политического ана­логична области экономики или «культуры»; либо политика растворя­ется в других социальных отношениях — отношениях власти, эконо­мических отношениях... Политическая деятельность утрачивает вся­кую специфику.

Подобный тип анализа игнорирует предмет и средства политики, а также все, что ими обусловлено. Политическая власть не похожа на другие виды власти, она единственная в своем роде; политика — нео­бычная деятельность, у нее особый статус. Такая специфика выража­ется двумя способами: политика обусловливает другие виды деятель­ности; она накладывает свой отпечаток на стильжизни людей сообша. Политическая власть не является «социальной подсистемой», по­хожей на другие, она обладает особым характером, поскольку управ­ляет «системой» в целом. Политика по самой своей природе носит объединяющий характер, но не потому, что призвана все поглотить, а в том смысле, что она касается политического сообщества в целом, она определяет способ жизни сообща, закладывает основания общей жизни, обусловливает все остальное. Никакая общественная деятель­ность не ускользает от политики. Если говорить более конкретно, то первая причина этих явлений состоит в следующем: именно от поли­тики зависит гражданский мир и внешняя безопасность. Люди живут по-разному в зависимости от того, вспыхивают ли на каждом углу бои или царит мир, занята ли территория вражеской армией или страна свободна. Вся жизнь в обществе зависит от этих первых условий, ко­торые суть условия политические. В мирное время эти вещи не осоз­наются непосредственно, они становятся очевидны, только когда раз­рушается обшественный порядок и возникает угроза войны. Вторая причина состоит в том, что политическая власть определяет прочие виды деятельности либо для того, чтобы позволить им свободно суще­ствовать на законных основаниях, либо для того, чтобы произвольно управлять ими. Религиозная практика не одинакова при либеральном и при тоталитарном режимах. И разные спектакли ставят при господ­стве свободы или в условиях цензуры,

В силу двух этих основных причин все виды социальной деятель­ности подчинены политическим условиям. Вот два других примера. Функционирование экономики подчинено политике разными спосо­бами: экономика свободна только тогда, когда политика не навязыва­ет командной экономики, эта свободная экономика предполагает без­опасность обмена и, следовательно, общественный порядок, она предполагает также систему прав собственности, которую вновь мо­жет установить только политическая власть. Общественная интеллек-

________ О специфичности политики 145

;туальная жизнь точно также носит зависимый характер. В частности, обычный труд в социальных науках не мог бы обойтись без того, что 5&ти науки пытаются не замечать: экономист, считающий себя погру­женным в свою дисциплину, нуждается в общественной силе, в либе­ральной политике, чтобы спокойно работать, чтобы пользоваться ду­ховной свободой; социолог или политолог, пренебрегающий значи- олитических режимов, совсем иначе работал бы под сенью

^мостью политических режимов, совсм р

% гестапо или КГБ; позитивистски настроенный юрист, критикующий •=' либеральный конституционализм, пользуется этой свободой критики V.лишь благодаря практическим успехам критикуемой им теории. Да и j сама внутренняя жизнь разве является неприступным убежищем? ф' При тоталитарных режимах власть вмешивается в дела совести и души # Людей.

$ Обладая собственным предметом, политическая власть располага-

иключительно ей од

'$- ет средствами воздействия, принадлежаши

в.,, u«_Jrtw,____,.._{г______} щими исключительно ей од-

1 ной: использование физической силы. Это подчеркивал Макс Вебер в ■',■ знаменитом фрагменте: государство (или политическая власть) «с ус-^ пехом требует для себя монополии на законное применение физиче-. ской силы».¹ Перевод и формулировку можно исправить следующим образом: политическая власть обладает законной монополией на при­менение силы. Как представляется, действительно лучше использо­вать слово сила вместо слова насилие, поскольку последнее подразу­мевает незаконное употребление силы. Что же касается выражения ■♦законная монополия», то оно позволяет сузить и уточнить ключевую идею. Как бы то ни было, совершенно очевидно, что этот атрибут по­литической власти является главным, поскольку устранение физиче­ского принуждения между членами общества необходимо для уста­новления гражданского мира, а также в силу того, что способ исполь­зования политической властью этой монополии детерминирует соци­альную жизнь и безопасность сообщества. Политическая власть одна способна на законных основаниях заставить исполнять свои решения силой, т.е. при помощи полиции или армии; кроме того, она — един­ственная власть, которая может потребовать от людей, чтобы они ри­сковали собственной жизнь. Полностью распоряжаясь ultima ratio,² каковым является чистая сила, политика управляет войной и миром, свободой или угнетением. Разве солдаты на передовой или подданные тирана могут игнорировать эту специфику политики?

Эта специфика политики выражается также и во влиянии поли ческих с

а специфика политики выражается также и во влиянии полити-х отношении на совокупность социальных отношений. Стиль

¹ Weber М. Le savant et le polilique, P. 101.

- Ultima ratio — высшее основание (лат.) — Прим. перев.

146 Об интерпретации политики

жизни сообща неодинаков в правовом государстве и в государстве де­спотическом, при либеральном режиме и при режиме тоталитарном Способ назначения руководителей, способ отправления власти не определяют, но оказывают влияние на способ переживания отноше­ний между управляющими и управляемыми, главой предприятия и наемными работниками, мастерами и рабочими, учителями и учени­ками..• Власть, основанная на произволе, порождает подражателей на низших уровнях; высокомерие не выставляет себя напоказ на демок­ратической сцене и, следовательно, в прочих общественных сферах; политическая коррупция не остается только политической корруп­цией. Черты политического сообщества имеют тенденцию к распро­странению в социальной жизни.

Этот особый статус политики в качестве причины, фактора или условия не совпадает с полем политики. Первый зависит от особен­ностей политики, второе же является более или менее широким в за­висимости от режимов. С одной стороны, всякая сформированная политическая власть принимает решения и устанавливает законы, имеющие значение для всего общества, с другой, — влияние полити­ческой власти на различные виды социальной деятельности варьиру­ется от одного режима к другому. Оба направления современной по­литики дают в этом отношении поразительные примеры. Либераль­ная составляющая современной политики обесценила политику и расширила личные свободы, «де политизировав» некоторые виды де­ятельности; напротив, идеологическая составляющая современной политики вознесла до предела цели политики и подавила личные свободы, политизировав всякую деятельность. Но, сужаясь или рас­ширяясь, политика тем не менее сохраняет свой особый статус: имен­но она устанавливает и защищает личные свободы, и именно она от­рицает или уничтожает их. Этот особый статус политики и политиче­ского режима не означает, конечно, что режим однозначно детерми­нирует все остальное. В дело вступают многочисленные переменные, оказывающие влияние друг на друга. Но этот особый статус означает, что политический режим представляет собой основную характери­стику сообществ. Вопрос о режиме — ключевой вопрос социальной жизни.

Стоит ли в таком случае говорить о примате политики? Подобная формулировка может привести к недоразумению. Приоритет в обла­сти условий или факторов не означает приоритета в области целей. Проблема целей — проблема другого порядка, она связана со следую­щим предварительным вопросом: что есть политика — искусство или техника? Или, иными словами, существует ли естественный порядок

О специфичности п олитики 147

Искусство или техника? (1)

Макиавеллевская политика сводится к технике завоевания власти, ее сохранения и расширения. Отсутствие естественного порядка дает fc Государю всю свободу в использовании средств. Только этим амора-1Мом грешит собственная точка зрения Макиавелли — точка зрения гитической эффективности. Главная причина этого заключается в гдуюшем: люди приходят к согласию, признают легитимность ре-1ма лишь при определенных условиях. Макиавелли недооценивает,_гь принципов легитимности в качестве факторов признания, он -'- пренебрежительно относится к различиям, вытекающим из точки зрения осуществления власти. Слабость Макиавелли состоит в том, что простые люди в политике не являются приверженцами макиавел­лизма.

Принципы легитимности — это принципы подтверждения полно­мочий власти (ее происхождения, ее отправления); когда они призна­ются и принимаются подчиненными, они играют роль действенных «рВринципов повиновения. Это, как говорит Г. Ферреро, «невидимые Щ!"1»нии государства», ибо они кладут в основание власти общепризнан­ные установления и тем самым обеспечивают прочность режима и ос­вобождают от применения макиавеллевских средств силы и хитро­сти.¹ Иначе говоря, отправление власти изменяет свою природу в за­висимости от того, опирается ли режим на согласие подчиненных Ё«ли, напротив, навязывает себя непокорным подданным (между пол-' ным принятием и радикальным отказом существует целая гамма про­межуточных ситуаций). Такова одна из причин, в силу которых пред­ставители классической философии предпочитали королевскую класть тирании. Королевская власть признается легитимной или обоснованной членами политического сообщества, тогда как тирани­ческое правление навязывается вопреки воле управляемых. Послед­нее обязательно носит непрочный и угнетающий характер. Тираны,

ir. Us genie

ivisibles de la cite. P.: Plon, 1945, Анализ Ферре-И.-1НЩИИ, nu un страдает, в частности, отсутствием различия i легитимное™ и факторами признания. Первые — это прин-«ощие происхождение власти (наследственный характер, ■— выборность, «воля народа»...) и отправления власти (об-Яйй интерес, «вещественное спасение», «радужное будущее»...). Что же касается факторов признания, то это основания, объясняющие принятие режима и, следо­вательно, добровольное подчинение (обычай, рациональное принятие той или «Ной позиции, восхищение «харизматическим» лидером...). Невидимые гении

к ^ння ft силу того Ч"го они приняты подчиненными (и уважэ-

1 Ferrero G. Pom рб совершенно бл* между принципам* КИПЫ, обосновыв; «Древность обладав.—, — ВШЙ интерес, «общественн*

равляющими).

 

148 Об интерпретации политики

О специфичности политик

 

зренный удел». В конечном счете Макиавелли не замечает того, что было известно древним: быть тираном — это не ремесло. Эта логика осуществления тирании была выражена в XVII веке в ш прекрасных стихах Корнеля1 и Расина. Вот, например, в каких словах 1:Брут пытается разубедить Нерона вступать на путь тирании:

ниям льстецов, преступленья к преступле

, IV, S).

(Брити

Современная тирания обладает особыми чертами, но и ей также ведома эта логика недоверия и взаимного страха. Сталинский мир, о котором с такой выразительностью повествует Солженицын в своем романс «В круге первом», — это мир, неотвязно преследуемый подо­зрением и страхом: все живут в страхе и тревоге, от последнего из зе-юэв (пленников лагерей) до министра безопасности Абакумова, дро-* Жащего перед Сталиным, до самого «гениального отца всех народов», '■'■ мучимого подозрениями, всегда начеку, зеегда опасающегося поку­шения. Политика «в своей действенной истинности» безразлична к моральности своих средств, говорит Макиавелли. Имманентная спра­ведливость не на ее стороне и различна у разных типов руководителей. Искусство политики берет свое.

Аристотель занимает противоположную позицию: существует, го­ворит он, естественный порядок политики, позволяющий отделить Политику здоровую от коррумпированной, В том пункте, где множе­ство современных аналитиков приходит к выводу о двойственности

объясняет Аристотель, создают войско, составленное из чужестран­цев и настроенное против политического сообщества, тогда как коро­ли набирают свое войско среди сограждан (Политика, Ш, 14).

То же самое можно сказать и относительно различия, устанавливае­мого Максом Вебером между тремя типами легитимности: традицион­ная легитимность, легитимность рационально-законная, легитимность харизматическая («Экономика и общество», гл. III). Идет ли здесь речь о принципах легитимности? Их список слишком короток (а божествен­ное право? а идеология?) и одновременно слишком широк (харизма не является принципом). Этот список включает в себя слишком мало (а религиозная вера? а вера идеологическая?) и слишком много (рацио­нальность не выступает в качестве фактора признания, она становится таковым лишь благодаря примыканию к этому принципу).

Государь-тиран Макиавелли лишен средств, предоставляемых признанной законностью. Когда он вступает на путь, рекомендуемый автором «Государя», он запускает адский механизм. Тиран свободно обращается со средствами, но он высвобождает также и средства, об­ращенные против него. Своими действиями он подрывает и разруша­ет общественные ценности, он утрачивает поддержку закона, в конеч­ном счете он может опираться только на силовые отношения. Хитро­сть и сила вызывают в ответ хитрость и силу. При тираническом прав­лении царит недоверие и взаимный страх. «Принуждение, — пишет Г. Ферреро, — также способно спровоцировать бунт... Люди боятся власти, которая может по ним ударить, власть боится людей, которые могут взбунтоваться».¹ Власть, опирающаяся на силу, не может не ошущать себя временной. Испытываемый тираном страх укрепляет его желание внушить страх своим подданным, не терпеть никакой оп­позиции, предупреждать всякую попытку бунта, сильнее сжать все звенья принуждения. Короче, он склоняет к употреблению все более и более неумеренной власти. А такая власть по природе своей дейст­вительно очень хрупка: ее давление не должно ослабевать, ее сила за­пугивания требует постоянного напряжения, любая брешь должна быть немедленно заделана. Вот знак, который не обманывает: режим, признанный легитимным, справляется с военными невзгодами, не­признанный же режим — как правило, нет. Следовательно, тирану живется плохо. Тиран Кир вздыхает, по крайней мере Кир Ксенофон-та: тиран живет в страхе и недоверии, «день и ночь он живет, как буд­то бы весь мир осудил его на смерть за его несправедливость». Он не способен выйти за рамки своего удела, поскольку не смог бы искоре­нить все совершенные несправедливости. «Тирания — самый пре-

¹ Ferretv G. Op. cit. P. 29-30.

«Но если вы последуете поу То вы. Сеньор, будете идти ■ Опираясь в своих строгих Вы обагрите руки кровью. Британник, умирая, пл

друзей, г

Мсти

IX вступить в спор, овых защитников, к своей смерти будут и ,, который никогда не i а, но и вам придется вс

И считать в(

Искусство или техника? (2)

1 См ■ Prigent M. Le heros et 1'E 1986. Корнель выводит на сцену о. узурпирующих (проблема узурпаци

не будем касаться этого предме

Г

1 tragedie de Pierre СогпеШе. P.: PUF, нно тиранов действующих и тиранов е, чем тирания осуществляемая; здесь

150 Об интерпретации политики

политики, Аристотель отказывается ставить на одну доску исследова­ние общего интереса или общего блага (что представляет собой сущ­ность политики) и преследование личных интересов (что есть ее из­вращенная форма): «И когда один ли человек, или немногие, или большинство правят, руководясь общественной пользой, естественно такие виды государственного устройства являются правильными, а те. при которых имеются в виду выгоды либо одного лица, либо немно­гих, либо большинства являются отклонениями» (Политика, Ш, V, 1). Сила Аристотеля состоит в том, что на его стороне естественное со­знание людей, как оно проявляется в ходе истории. Почему Макиа­велли ошибся? Да потому, что он не признает естественный порядок политики, тот самый порядок, который признают в нормальные пе­риоды обычные люди и уважение к которому обусловливает их подчи­нение режиму. Каков же этот естественный порядок? Вопрос этот уже был затронут, он пространен и сложен. Мы ограничимся здесь лишь выделением центральной идеи: политика искажается, когда она име­ет целью достижение блага X или Y, когда она не объединяет более, когда она избирает иную перспективу, нежели общее благо.

Язык политики подтверждает то, на что указывает несчастье тира­на. Он подтверждает это тем, о чем не говорит: за редким исключени­ем преступные сели и средства политики не действуют открыто — они прячутся, они маскируются. Политика не говорит релятивистским или циничным языком, она рассуждает на языке общего интереса и моральности средств. Разве тираны держат речи, в которых прослав­ляют собственную тиранию? Кто из претендентов на демократиче­скую власть выставлял себя в качестве честолюбца? Разве несправед­ливость восхваляла себя в качестве таковой? Маска, надеваемая любо­вью к власти или наслаждениями, связанными с отправлением вла­сти, стремление скрыть попытки вымогательства и получения доход­ных местечек представляют собой дань, которую порочная политики воздает естественному чувству политики здравой, преданной интере­сам сообщества. Среди средств сокрытие аморальности также являет­ся правилом. Макиавеллиевский Государь маскирует свой макиавел­лизм; узурпатор ищет легитимности; сила идет рука об руку с хитро­стью; тираны, подобно негодяям, употребляют в общении друг с дру­гом эвфемизмы для обозначения своих намерений... Лицемерие в по­литике взывает к Аристотелю.

Конечно, вопрос этот более сложен, и следовало бы добавить мно­жество нюансов и уточнений, учитывая прочие переменные. Вот, на­пример, некоторые из таких моментов, взятые наугад: 1) актуализация морального сознания в ходе истории; 2) особенности языка внешней политики; 3) порочность, вводимая идеологией в язык целей (на-

_____________ _____ 0 специфичност и полити ки 151

цизм); 4) явления нарушения общественного мнения. Как бы то ни было, естественное сознание (в большей или меньшей степени актуа­лизированное или затемненное) не всегда, но как правило является действующим лицом в политике. Как бы то ни было, особенно в обла­сти политической, заставляет признать себя следующая действитель­ная истина: власть не подлежит использованию в частных интересах. Или в более общем плане: политическая власть не может быть произ­вольной, не утратив всей своей легитимности, она должна руководст­воваться собственными целями, она находится на службе общего ин­тереса. Аристотель сравнивает власть правителей с властью капитана: судна. Капитан выполняет свою миссию только в том случае, если бе-(«т на себя ответственность за корабль и всех пассажиров, то же самое можно сказать и о власти политической. Подобно капитану, государ­ственный деятель использует не могущество, но авторитет. Он управ­ляет лишь на основании высшего управления, т.е. обязательств его положения. Власть — это не употребление отдельной воли, но служе­ние благу для всех. Имеет ли сознательное подчинение в политике иное основание? Когда власть заносит к произволу, она порождает от-. ношения, столь досаждающие тирану. Разве простые люди не отно­сятся к политике точно так же, как к ней относился Аристотель, т.е. г-Йак к служению?

■ ' Если проведенный анализ правилен, политика неотделима от ее естественных целей, она является здравой политикой, только если ра­ботает в направлении общего интереса или общего блага. Но в чем со­стоит общее благо? Этот вопрос требует лишь самого обшего ответа, на уровне принципов. Практические проблемы зависят от осторожно­сти и множественности интерпретаций. Каковы же эти принципы? Их два: 1) теория общего блага неотделима от субстанциальной кон­цепции блага. Политика разворачивается не в пустом пространстве, где может самостоятельно проявляться человеческая воля. Естествен­ный порядок фиксирует основные ориентиры. Общее благо не явля­ется продуктом субъективности, оно не зависит от нас, оно имеет Целью ответить требованиям человеческой природы; 2) обшее благо не совпадает с суммой частных благ, он представляет собой прежде всего благо сообщества, разделяемое всеми, или общественное благо. Его первая составляющая может выражаться так: покой свободного Общества. Иначе говоря, общее благо подразумевает прежде всего внешний мир и отсутствие иностранного господства, гражданский ЙИр и отсутствие внутреннего угнетения. Эти блага принадлежат все­му сообществу в целом, ими владеют сообща. Они носят основопола­гающий характер в той мере, в какой, как мы видели, они обусловли­вают общественную жизнь. Затем мы имеем следующие обществен-

К

152 Об интерпретации полипш

О специфичности политики 153

 

ныс блага, являющиеся частью естественного порядка государства, но их определение и взаимосвязь представляют некоторые затруднения: социальная справедливость, качество нравов, гражданская солидар­ность, демографическое здоровье, качество языка... Помимо извест­ных проблем интерпретации открывается большое число дискусси­онных в практическом плане вопросов: где располагается точка рав­новесия между этими благами и свободой личности? Каковы взаим­ные роли государства и промежуточных сообществ? Как связать эти блага и частные блага, входящие в состав общего блага?.. Политика обшего блага — это искусство золотой середины, она всегда ориенти­рована на поиски точек равновесия. Поле деятельности здесь зависит от обстоятельств и различий в интерпретации. Точно установлено только следующее: понимаемая таким образом политика, т.е. поли­тика как искусство, всегда направляется идеей блага субстанцио­нального и блага разделенного.

Искусство или техника? (3)

Дискуссия имеет и другую сторону. Макиавелли был не единст­венным, кто полностью, совершенно порвал с Аристотелем. Так же поступили и радикальные последователи Локка или Монтескье. Их позиция — позиция радикального или исключительного либерализ­ма — имеет тенденцию стать официальной позицией современных либеральных демократий, она развивается в следующей логике: тира­ническая политика, конечно же, политика неправильная или извра­щенная, но из этого не следует, что любая здравая политика должна стоять на службе общего блага. Критика Аристотеля значима для тех­нологий угнетения, но она не подходит для технологий свободы. По­гоня за удовлетворением личных интересов нарушается, когда она выражена через насилие над другим, а не тогда, когда каждый в по­исках собственного интереса уважает интерес другого. Основанием политики выступает не этот так называемый естественный порядок, но уважение суверенных индивидуальных воль. Политика служит этим волям, а значит, правам человека, а не общему благу, способно­му лишь позволить некоторым навязать другим их собственную субъ­ективную идею блага. Никакое благо не является объективным, по­литика должна сделать из этого- выводы: она должна быть нейтраль­ной по отношению к законам жизни, устанавливать простые правила игры. Политический вопрос — вопрос технический.

Итак, основные дискуссионные положения: с одной стороны, об­щее благо, включаюшее в себя, но подчиняющее права человека, с

другой стороны, — формальные права, оправдываемые отсутствием j|wiara; с одной стороны, субстанциальная политика, с другой, — по­литика процессуальная; с одной стороны, политика, понимаемая как:кусство на службе общего блага, с другой, — политика, понимае­мая как совокупность технических приемов на службе безграничной рвободы. Обсуждаемый вопрос направляет развитие нынешних либе­рально-демократических режимов, мы вновь встретимся с ним при обсуждении либеральной демократии (часть четвертая, гл. XVII). Здесь хотелось бы только подчеркнуть следующее: чисто процессу­альную концепцию политики невозможно довести до конца, она раз­рушает логику (и в то же время опирается на естественные чувства). „ Первое замечание таково: безграничная свобода подрывает сво­боду. Если всякая идея блага субъективна и произвольна, то во имя чего я должен уважать понятие блага, составляемое моим ближним? Если воли суверенны, то почему я должен ограничивать свою волю уважением воли другого? Таковы мои «ценности*, заявляет насиль­ник или садист. Здесь, как и во всем ином, релятивизм приводит к произволу силы. Если один человек является господином, то кто-то должен быть его рабом. Безграничная свобода несовместима с равной свободой. Для того, чтобы основать свободу всех, ее следует ограни-| Чить принципом равенства, полагаемым в качестве объективного в принципа. Во имя чего? Нам не избежать вопроса о благе.

Даже предположив, что безграничная свобода не выходит за рам­ки свободы других, процессуальная политика снова наталкивается на отсутствие всякого объективного и общего блага: если каждый пре­следует лишь свое собственное благо, то политическое сообщество неизбежно разрушается. Подумайте только, во что превращается или превратится государство в отсутствие всякого гражданского поведе­ния. Если избиратель является лишь эгоистичным и рациональным действующим лицом, он не пойдет голосовать, поскольку его голос ничего не изменит в конечном результате (в выборах один голос не имеет решающего значения). Если солдат думает только о своем соб­ственном интересе, он не будет тратить времени на войну. Если у гла­вы государства или министра нет иного ориентира, кроме личного блага, он утратит всякий авторитет... Кто такие великие государст­венные деятели, как не люди, сумевшие примирить политическую мудрость с заботой об общем интересе? Те же, кто подобно привер­женцам Public Choice, теоретизируют о частном интересе как о всеоб­щем законе и, следовательно, законе политики, отрицают природу политики. Они превращают коррумпированную политику в нор­мальное состояние политики и тем самым способствуют этой самой коррупции. Идея объективного блага и обусловленных им обяза-

Об_интерпретйЦйи политики

тельств консубстанииональна политике, т.е. политике упорядочен­ной. Анализ политических режимов (гл. VIII) и анализ понуждающих моментов политического действия (гл. VIII) говорят об одном и том же. Процессуальные моменты, сколь бы хороши они ни были, никог­да не являются достаточными.

Если этот анализ верен, политика никогда не будет сведена ни к вторичному измерению человеческой жизни, ни к совокупности тех­нических приемов- Она определяется своей целью, которая никогда не бывает ни малозначимой, ни вторичной: организацией сообщест­ва для достижения общего интереса. И в этом смысле политика — ис­кусство благородное и трудное. Но из этого не следует, что она явля­ется высшим видом деятельности. Интерпретации, придающие боль­шую значимость понятию общего блага, т.е. классическая и класси­ческая христианская интерпретации говорят также и о границах по­литики. Высшие цели находятся за их пределами.

VII. Основная переменная

Употребление какого понятия наилучшим образом упорядочива­ет мир политики? Какова основная переменная политики? Предыду­щий анализ уже показал ответ, предлагаемый представителями клас-еической философии: основной переменной выступает политиче­ский режим. Последний следует понимать в широком смысле, он представляет собой измерение всего общества в целом, а не изолиру­емый сектор социального целого. Иначе говоря, политический ре­жим определяется как способ организации и способ осуществления политической власти, но при этом считается, что эта власть осущест­вляется п отношении общего как целого и придает ему особый стиль. Режим состоит из законов, но также и из поведений, он неотделим от того способа, которым руководители действительно осуществляют власть. Короче, люди — вот главное. Режим не является системой.

Действительно ли режим представляет собой основную пере­менную? Можно указать пять главных возражений. На два из них мы уже попытались ответить (неавтономия и неспецифичность по­литики, а значит и режимов), поэтому нужно обсудить три следую­щих возражения: 1) универсальность факта элитарности во многом лишает проблему различия между режимами ее остроты (макиавел­левская традиция); 2) существенна классификация не режимов, но систем (последователи Монтескье); 3) универсальность политиче­ской системы делает неуместной понятие режима (современная по­литическая наука, господствующая версия).

 

или режимы? Что по сути говорит Макиавелли? «По большому счету, все вещи вы», «чем больше что-то меняется, тем больше оно

 

156 Об интерпретации политики

Основная переменная 157

 

является тем же самым» и, следовательно, «различия между режима­ми не имеют большого значения». Эти идеи обрели научный и систе­матический вид под пером тех, кого называют «нео-макиавеллиста-ми»: Г. Моска («Элементы политической науки», 1906 г.), Р. Мичелс («Политические партии. Опыт об олигархических тенденциях демок­ратий», 1911 г.), и в особенности Вильфредо Парето («Трактат по об­щей социологии*, 1916 г.). Основополагающий факт — всеобщее раз­деление между правящей элитой и управляемой массой. Кажущееся разнообразие режимов лишь маскирует главное.

Вместе с Марксом, Ницше и Фрейдом Парето принадлежит к «школе подозрения», первым представителем которой был не кто иной, как Макиавелли. Речи людей обманчивы; речь идет о том, чтобы развеять подозрения или снять маски. По Марксу, скрытая реальность представляет собой феномен социального разделения, конец которому однажды будет положен историей. По Парето, она есть факт политиче­ского разделения, которое никогда не будет стерто историей. Парето и его последователи не могут удержаться, чтобы не процитировать с во­сторгом формулировку из «Коммунистического манифеста», в соот­ветствии с которой «до сих пор все исторические движения были осу­ществлены меньшинством и в пользу меньшинства», и они не могут удержаться от того, чтобы раскритиковать следующую фразу: «Проле­тарское движение — это спонтанное движение большинства в пользу подавляющего большинства». Для Парето социалистическая револю­ция может лишь походить на предшествующие революции: замена од­ной правящей элиты на другую. История — это круговорот элит.

Что следует понимать под элитой? Парето дает этому понятию опре­деление широкое и определение узкое. В широком смысле элита со­ставлена из всех тех, кто демонстрирует выдающиеся способности в своем роде деятельности, идет ли речь о политике, поэзии или о мошен­ничестве. Но в глазах Парето эта обширная и разнородная элита значит куда меньше, нежели элита в узком смысле слова: «Для анализа, кото­рым мы занимаемся — анализа социального равновесия — было бы уместно еще раз разделить надвое этот класс. Мы выделяем тех, кто прямо или косвенно играет видную роль в управлении; эти люди со­ставляют правящую элиту».¹ Общества характеризуются природой их элиты и в особенности элиты правящей. В любом случае небольшое число людей управляет подавляющим большинством, но при этом пра­вящая элита не образует однородной группы. Средства, используемые элитой для управления массой, — это сила и хитрость, иными словами, средства принуждения и искусство обольщения, т.е. это всегда искусст-

■aite de:

:: Droz, I

3. P. 1297.

во обманывать. Законное правление — это такое правление, которому удалось убедить управляемых, что правление соответствует их интере­сам, или их обязанностям, или их достоинству покоряться меньшинст­ву. Такое различение хитрости и силы заимствовано у Макиавелли, из его знаменитого противопоставления львов и лисиц. Политические элиты делятся на две группы — элиты, склонные к грубости («львы»), и элиты, склонные к использованию хитрости («лисицы»).

Правящая элита в большей или меньшей степени открыта для дру­гих элит (для высших людей, выходцев из других слоев) и в большей или меньшей степени находится в конфликте с ними. Но всегда именно меньшинство играет ведущую роль в игре, где ставкой выступает власть. Следует различать, говорит Парето, форму и основание. Форма — это, например, дискуссии между учеными в Китае, политическая борьба в Риме, столкновения на религиозной почве в Средние века, социальные бои в наши дни. Основание же — это соперничество и круговорот элит. Аристократии сменяют друг друга — военная, религиозная, торговая, плутократическая аристократия, — история всегда носит аристократи­ческий характер. Современные западноевропейские общества не изме­няют этому правилу: ими управляет политическая элита (из группы ли­сий), связанная с управляющими кадрами промышленности и финан­сов; они называют себя демократическими, но на самом деле они пред­ставляют собой «плуто-демагогические» режимы.

Аристократии непрочны. История обществ — это история после­довательной смены привилегированных меньшинств, которые за­рождаются, вступают в борьбу, приходят к власти, пользуются ею и приходят в упадок, чтобы быть замененными другими меньшинства­ми. В итоге правящие аристократии обречены на упадок в силу при­чин двух типов: причин психологических (с течением времени правя­щая элита утрачивает свою энергию и жизнеспособность), причин социально-биологического порядка (наследники не обладают каче­ствами — силой и энергией, которыми обладали основатели). Соци­альная стабильность и равновесие могут поддерживаться только в том случае, если упадок уравновешивается мирным круговоротом элит. В этом случае правящая элита обновляется, вбирая в себя вы­сшие элементы, поднимающиеся из низов, и избавляясь от «своих наиболее скомпрометированных членов». Но если это движение ос­танавливается, то открывается путь революции. Разрушаюшаяся эли­та становится неспособной к определенным действиям, она делается уязвимой для энергичных людей, рожденных массой. Так, француз­ское дворянство конца XVIII века — рафинированное, скептичное, фривольное — было пронизано новыми идеями: оно погибло на эша-;. По Марксу, борьба разворачивается между жертвами и угнета-

158 Об_интерпретации политики