Измены процесса становления

После Маркса политическая история продемонстрировала свой такой же непокорный нрав. Она блистательно разоблачила примат экономики, социальности и революционные пророчества Маркса. По сути эти разоблачения можно свести к двум утверждениям: 1) на Запа­де ни буржуазное государство, ни рабочий класс не сыграли решаю­щей роли; 2) на Востоке пролетарская революция не стала тем, чем она должна была бы быть.

Либерально-демократическая политика и реформистский синдика­лизм. Маркс не замечал автономного развития политической демок­ратии — всеобщего избирательного права, предвыборной конкурен­ции — _и возможной эффективности реформистской политики. Но. что же произошло в рамках либерально-демократических режимов? XIX веке государство вмешивалось в социальную жизнь лишь по­средством робкого законодательства, но уже в следующем веке его вторжения участились и стали более разнообразными: законодатель­ство о труде стало более жестким, налоговое бремя — более ощути­мым и адресным, социальная политика — более активной и еще бо-_№^{е п}Р°^текЦионистской. Начиная с 1930-х годов западное государст-постепенно утверждалось как государство протекционистское,

136 Об интерпретации политики

Welfare Slate,¹ заботящееся об ограничении социальных затр;ц _iJb]J ка и об обеспечении определенной безопасности в отношении глав" ных экономических опасностей (безработица, болезнь, стар_ОсТ1л~ Так называемое буржуазное государство наперегонки с экономиче ским прогрессом глубоко изменило социальные условия жизци людей и, в частности, условия существования рабочих. Это против правил.

ально

Со своей стороны, рабочие в конечном счете также изменились Какое-то время идеи Маркса способствовали созданию того, что его теория считала исторической необходимостью. В Германии (вплоть до прихода Гитлера), во Франции, в Италии марксистские а затем марксистско-ленинские (т.е. коммунистические) партии способство­вали ведению классовой борьбы в ее марксистской версии политиче­ской борьбы, понимаемой как смертельная дуэль. Сквозь призму ком­мунистических партий, наделенных мощным аппаратом и вооружен­ных советским примером («Великий свет с Востока»), часть рабочего мира видела в себе носителя миссии, возложенной на нее Марксом. Но силы идей было недостаточно, чтобы противостоять логике фак­тов. Экономические успехи капитализма, развитие социальной поли­тики и в особенности, конечно, деградация образа восточного социа­лизма привели к закату коммунистических партий и отмиранию вся­кого «революционного предназначения» пролетариата. Преобладаю­щее значение получил другой путь, по которому пошли англо-саксон­ские страны. Американские и британские рабочие остались непрони­цаемыми для марксистских революционных идей. Ленин вслед за Бернштейном в 1902 г. в работе «Что делать?» констатировал, что со­знание английских рабочих было лишь «тред-юнионистским созна­нием», что они перешли на сторону реформизма. Вывод Ленина пред­ставлял собой противоположность ревизионизму Бернштейна: для совершения Революции следует делать ставку на сектантскую партию, хранительницу «пролетарского сознания». Но если ему также потре­бовалось исправить Маркса, то это оттого, что Маркс ошибался. Маркс считал, что рабочий класс может быть либо пассивным, либо революционным, или, точнее, пассивным до того момента, когда он станет действительно классом, т.е. классом революционным. Англий­ские рабочие, отказывавшиеся от бунта в пользу выдвижения органи­зованных требований, открывали путь, который он до сих пор не предвидел. Иначе говоря, Маркс не заметил способности рабочих к самоорганизации для ведения эффективных коллективных действия в рамках системы. В его глазах классовые интересы были радикаг''

¹ Welfare Stale — государство всеобщего благоденствия (англ.) — При»- *

__ _____ О б автоно мии пол итики 13 7

«вопоставлены, и никакой компромисс невозможен. Опыт опро-2£. эти положения.

В итоге «рабочий класс» изменил своей миссии, более того — он начительно сократил. Маркс считал, что массы населения присо- ^ее _инятся к пролетариату перед лицом давления эксплуататоров. На «шом же деле расширились средние слои, и начиная с последней четверти XX века «рабочий класс», кажется, вступил на путь неизбеж­ного исчезновения.

Советский опыт. «Наиболее развитая в промышленном отноше­нии страна, — писал Маркс в знаменитой формулировке «Капита­ла,, _ лишь указывает менее развитым странам образ их собственно­го будуш^его>>- С его точки зрения Англия и была той страной, которая должна была проложить дорогу к социализму. В самом конце века Со­единенные Штаты переняли эстафету у Англии: Карл Каутский, Ав­густ Бебель предсказывали им роль авангарда. На самом же деле, если здесь социалистическая революция только ожидалась, в другой стра­не, где индустриализация еще только начиналась, где подавляющее большинство населения составляли крестьяне, она перескочила через все этапы. Ленин построил социализм там, где этого не ожидали.

Во всей советской истории доминирует принцип примата полити­ки. Ленин принес теорию в жертву своему волюнтаризму. Он совер­шил революцию, когда час ее еще не пробил, он совершил ее с неболь­шой группкой профессиональных революционеров, тогда как народ оставался вне игры. Власть надо было брать в октябре 1917 г., Ленин захватил ее и превратил в рычаг экономического и социального пере­ворота. Вся экономическая история Советского союза была подчине­на его политической истории, т.е. идеологической политике больше­вистских руководителей. Иначе говоря, политический режим оказал­ся детерминирующей переменной. В то же время портреты Маркса продолжали украшать все стены (см. третью часть).

Неуловимый "господствующий класс» (в странах либеральной демократии)

Казалось бы, приговор истории категоричен: как до, так и после

^аркса классовая борьба в марксистском смысле никогда не была

бо^ИГя^ГеЛе'^{л исто}РЧи, а в истории, творившейся во имя классовой

^Р ы, было чем разочаровать марксистов. Однако политическая

_0|саз°^ЛОГИя марксистской ориентации продолжала существовать и

™ать влияние вплоть до 1980-х годов. Она придерживалась тези-

138 Об интерпретации политики

са о «господствующем классе» (на Западе), утверждавшего в конечной счете следующее: автономия политики — лишь видимость, господст­вует — прямо или опосредованно — буржуазия или один из замещ_а!о_ щих ее элементов.

В послевоенный период вульгарный марксизм, в частности марц. сизм международного коммунистического движения, развивал и че­канил такую интерпретацию: империалистическая буржуазия облада­ет монополиями, контролирующими государство, которое, в свою очередь, поощряет эксплуатацию рабочего класса монополиями. Тео­ретики французской коммунистической партии пытались применить эту схему, например, к голлистской власти: де Голль превращается в агента «созревания государственно-монополистического капитализ­ма». С этой точки зрения государство и монополии действуют в согла­сии с целью «накопления капитала и его концентрации», «усиления капиталистической эксплуатации» и т.д. «В конечном счете» именно монополии всегда играют определяющую роль.' Луи Алътюссер пред­принял более разработанную попытку разоблачить «идеологические механизмы классового господства*. «Господствующая идеология* — это оружие буржуазии, позволяющее одновременно замаскировать ее господство и привить подчиняющимся и эксплуатируемым ценности и отношения, необходимые для того, чтобы они продолжали пребы­вать в том же положении. Эта идеология передается благодаря «госу­дарственным идеологическим аппаратам», главным среди которых выступает школа. Пара школа/семья заменяет отныне пару Цер­ковь/государство, но последствия не изменяются: школа ведет препо­давание «в формах, обеспечивающих подчинение господствующей идеологии».³

Вне коммунистического влияния оставались два главных предста­вителя этого тезиса — Никое Пуланзас во Франции³ и Ральф Млии-банд в Англии.⁴ Первый отвергает идею множественности элит («иде­ологическая реакция, типичная для марксистской теории политики») и допускает различия лишь в рамках «господствующего класса»: сам «господствующий класс» разделяется на «фракции господствующие» и «подчиненные». Второй принимает утверждение о множественно­сти элит, но рассматривает эти элиты как составляющую часть того же единого «господствующего класса». Различия варьируются, но они

¹ См.: Воссага P. etal Le capitalisme monopolistique d'Etat. p.: Ed. sociales, 19")■ ^г Althusser L. Ideologie et appareils ideologiques d'Elat // La Pensee. juin 197U;

Positions. P.: Ed. sociales, 1971, P. 66.

-' Poulanizas N. Les classes sociales dans le capitalisme d'aujourd'hm. P: Le Seuu,

1974.

⁴ Mitiband R. L'Etet dans la societt capitalists Trad. fr. P.: Le SeuiL 1974. ,^_m

Об автономии п олитики 139

гда отступают в конечном счете перед интерпретацией монистиче­ского типа.

Казалось бы, все эти теории спотыкаются о простое наблюдение за
пеалиями- О чем говорит это наблюдение? Во-первых, оно показыва-
!*гне единство господствующего класса, но множественность управ­
ляющих категорий. Вернемся, например, к различиям, устанавливае­
мым Раймоном Ароном: политическая элита; носители «духовной
власти» (интеллектуалы, клерки, журналисты); управляющие на пред­
приятиях коллективного труда (владельцы и управляющие средства­
ми производства); высшие чиновники, носители административной
власти; вожаки масс (секретари профсоюзов или лидеры политиче­
ских партий). Не является ли эта множественность видимостью? Во-
вторых, если между этими категориями существуют или могут сущест­
вовать более или менее крепкие связи, то кажется, что тезис о--------

господствующем классе нат ские возражения: • руководители частных эт тельно, играют ключеву юлизируют власть и

ивается на непреодолимые эмпириче-

Арон, — и понаблюдай полвека, чтобы прийти щие экономические me Европы не смогли по меньшинства относил*

-юмических предприятий, предположи-роль. Для вульгарных марксистов они подчиняют политических руководите­лей и общество собственным интересам. Кто будет отрицать, что крупные предприятия действуют, подобно группам давления (сре­ди многих им подобных), и что это давление может быть действен­ным? Но то, что такие предприятия задают направление общей го­сударственной политике или господствуют в обществе, похоже уже на мифологию. «Достаточно раскрыть глаза, — замечает Раймон за социальной эволюцией за последние выводу, что эти так называемые всемогу->шинства ни в одной из стран западной:шать изменениям, к которым данные. враждебно».' Они не смогли помешать национализации части промышленного производства и сферы ус­луг ни в Великобритании, ни во Франции; они не смогли воспре­пятствовать разрастанию финансовой системы и социальных рас­ходов, они не смогли заблокировать также расширения социаль­ного законодательства... В Соединенных Штагах знаменитый «во­енно-промышленный комплекс» не помешал полному изменению Федеральных приоритетов между 1960 и 1980 гг. в ущерб военным расходам и в пользу расходов социальных. Добавим, что эта пред­положительно господствующая власть показала себя неспособной ^здать благоприятный образ самой себя. В 60-70-е годы «куль-

т R. Demo

;. P.: GaHimard. 1965. Р. 144.

140 _Об_инт_ерпретации политики

________________

тур пая среда» была ему в общем и целом враждебна, развитие идей и нравов протекало независимо от крупных предприятий, а отча­сти и вопреки им. Если в 1980-е годы состояние духа изменилось, то, как представляется, главной причиной тому были трудности и крушение «социалистических» решений (в различных формах). Предприятия оказались от этого в выигрыше, не обладая здесь ни­каким авторством;

• тезис о «господствующем классе» предполагает, что из него исклю­чаются обладатели духовной власти и вожаки масс. Власть профсо­юзов (как и власть предприятий) изменяется в зависимости от об­стоятельств. Как можно, например, отрицать ее значение в Вели­кобритании и в Италии в 70-е годы? Духовная власть по своей при­роде предстает разделенной в либеральных демократиях, власть идей — вешь, трудно поддающаяся измерению, весомость ее по­стоянно меняется, так как же можно анализировать распределение власти, не учитывая этих моментов? Как объяснить, например, школьные реформы во Франции, не принимая во внимание роли профсоюзов и значения идей? Однако, если допустить причаст­ность профсоюзных лидеров и влиятельных интеллектуалов к: «ру­ководящему классу», то тезис о единстве «господствующего клас­са» разлетается в пух и прах;

" в том случае, если существует левая политика, незаподозренная в тайном сговоре с капитализмом, то тезис о «господствующем клас­се» оказывается в какой-то степени подчиненным ее постоянным поражениям на выборах. Во Франции она почти исчезла после по­беды социалистов в 1981 г. История сделала все эти вещи невоз­можными. Допустим, господствующий класс продолжал сущест­вовать после 1981 г., куда в этом случае следовало бы поместить президента Миттерана и его министров? Следует ли их рассматри­вать как чуждых «господствующим» кругам или как бессознатель­ных агентов экономических сил? Допустим, господствующий класс внезапно перестал существовать в 1981 г.: чем стало подчи­ненное положение политики, если простая победа на выборах мог­ла так радикально изменить порядок вещей?

В итоге анализ показывает нам следующее: власть в западных об­ществах разделена. Политическая власть ограничена среди прочего существованием других видов власти, она не проистекает ни из одной из этих властей.

Итак, история разоблачает всякую механистическую детермина­цию политики экономикой и вообще внешними факторами. Полити­ка, конечно же, не является независимой от прочих видов деятельно-

Об автономии политики 141

_сти. Ее взаимосвязи многочисленны, сложны, их интенсивность из­меняется. За некоторыми исключениями (чисто теократические ре­жимы, режимы, управляемые тайной олигархией) политика представ­ляет собой автономную реальность: она обладает собственным поряд­ком, на нее оказывают то или иное влияние факторы неполитическо­го характера, она не является отражением чего-то. «Политическое, претерпевающее изменения со стороны всех внешних обстоятельств, но несводимое ни к одному из них, ни к их совокупности, сохраняет автономию, лежащую в основе политической истории, о которой нам напоминает творчество Фукидида».¹ В XX веке, «веке политики» (Корнелиус Касториадис) этот факт сложно отрицать: коммунистиче­ский опыт был опытом политическим, война 1940 г. была политиче­ской войной, геноцид евреев — политическое дело... Политика в этом веке потрясла весь мир, давая драматическую иллюстрацию автоно­мии политики и ее специфичности.

e historique. P.: Plon, 1961. P. 164..-,.АьЛИ

 

Vi. 0 специфичности политики

Политика несводима ни к какой другой деятельности, которая де­терминировала бы ее извне, но представляет ли она собой в силу это­го особый род деятельности? Является ли она специфическим видом деятельности, или разделяет свои характерные черты с другими вида­ми деятельности? Политика отличается своим предметом и целями, говорит Аристотель; она отличается своим предметом и средствами, говорит Макиавелли; она не отличается от других видов деятельности, где осуществляется власть, говорит Роберт Дел; она по сути обладает той же природой, что и экономическая деятельность, говорят теорети­ки Public Choice... Все эти ответы противоречат друг другу, и нет уве­ренности, что они стоят друг друга.

Проблема специфичности политики имеет две грани: 1. Каков ста­тус политики как причины, фактора или условия чего-либо? Многое ли зависит от политики? Является ли политика вторичным измерени­ем социальной жизни людей или она — главное измерение этой жиз­ни, поскольку объемлет все? 2. Какова природа политики? Подчине­на ли она естественным целям, либо направляющим, либо делающим независимыми все прочие занятия, оставаясь при этом самой собой? Что такое политика — искусство или технология?

"тм ■-.}.;;-:-■ f:;-iистекает f)-;<"