Механизмы и отклонения

. г: Если идеология и тоталитаризм предстают как неразрывно связан­ные, то из этого не следует, что все нужно относить на счет идеологи­ческой веры и динамики идеологии. Совершенно ясно, что: 1) идео­логическая вера или идеологический фанатизм не являются единст­венной пружиной развития идеологии; 2) динамика идеологии не нешностью совпадает с динамикой Французской и большевистской революций. Все гораздо сложнее и запутаннее. Точнее, нужно попы­таться ответить на следующие вопросы:

1. Как объяснить это необычайное сопротивление идеологии разоблачениям со стороны реальности? Как понимать могущество этой безумной логики, тогда как опыт, казалось бы, ретроспективно Доказал, что в случае с большевистской революцией действительное направление идеологической политики очень скоро было понято значительным количеством се участников (в частности, меньшевика­ми и эсерами)? Эта дьявольская механика манипулировала людьми; можно ли объяснять их слепую ограниченность исключительно стой-

vention le 21 septembre 1792.

2Ё8 Современная политика

От идеологии к тоталитаризму 269

 

ким влиянием одной идеологии? Разве логика идеологии не подпи-тыкается также и другим — силой каннибальских страстей, высво­бождаемых идеологией, а также логикой ситуаций и властью испол­няемых ролей?

2- Как объяснить то, что не согласуется с логикой принципов? Идеологическая динамика не позволяет понять ни 9 Термидора, ни разоблачение «культа личности», ни, быть может, разоблачение тер­рора во времена Сталина. Таким образом, действуют и другие факто­ры, логика ситуаций, независимая от логики принципов, а также игра страстей, не подчиняющихся идеологии. Вопрос, касающийся роли страстей, имеет и продолжение: всегда и все ли участники событий, высказывающиеся как идеологи и со всем жаром работающие над по­строением тоталитарной власти, слепы по отношению к реальному значению того, что они творят? Можно ли в истории развития тотали­таризма отыскать О'Брайенов?

Повторим еще раз: невозможно со всей определенностью ответить на эти вопросы (ведь то, что происходит в головах людей, можно опи­сать лишь приблизительно и гипотетически), и здесь мы предложим лишь элементы ответов на них.

Рассмотрим главных агентов этой идеологической динамики: все они действуют главным образом в одном направлении во имя одних и тех же принципов, но, однако же, не все они вылеплены из одного и того же теста. Страсти, вдохновляющие Марата или Эбера. отличаются от мотивов, движущих Карно или Линде; Робеспьер от­личен от Бара, точно также, как Шляпников (хотя и по другим при­чинам) отличен от Ежова или Берии; глубинные основания, застав­ляющие действовать Горбачева, очень вероятно отличаются от при­чин, объясняющих поведение Ленина... Таким образом, невозмож­но—и это верно также и для второстепенных фигур — свести побу­дительные причины, заставляющие людей действовать, к единст­венной силе.

Еше больше усложняет дело тот факт, что люди зачастую или глав­ным образом — натуры сложные, а их побудительные причины пере­плетены: какова доля корыстных страстей и доля идеологических ве­рований у Дантона, Эбера, Колло д'Эрбуа или у сталинских лейтенан­тов? Какова доля воли к власти у Робеспьера, лицемерия — у Горько­го или стремления ничего не замечать у Карно... — не говоря уже о за­гадке, которую представляет собой сознание (если можно так выра­зиться) товарища Сталина?

Однако же, даже если в индивидуальном поведении и существует доля таинственности, которую не способен раскрыть никакой анализ,

 

вижущие силы, заставляю-шись с тем, что силы эти в го же время задать вопрос о 1ОГИИ.

цржно схематически выделить основные щие действовать этих акторов, — согласи чой или иной степени переплетены, — и i возможных отклонениях в динамике иде<

.. Идеология: духовное и моральное разложение. Почему эти люди дей­ствуют так, как того желает идеология? Во-первых, в самых обших чертах, как нам представляется, потому, что так или иначе они в это верят. Верить можно по-разному: примкнув к какому-либо движению или в силу экзальтации духа, в силу интереса или в силу обязательств (потому что было бы очень трудно не поверить, это стоило бы слиш­ком дорого), в силу желания или влечения (поскольку вера дает оправ­дание для облегчения собственных страстей)... Существуют homo ideo-logicus в чистом виде (прототипом таких людей выступает Ленин), но существуют также homo ideoiogicus смешанного типа, и по мере того, как действующая идеология раскрывает свои возможности, их число возрастает.

Здесь следует отметить поразительную притягательную и разлага­ющую силу идеологии. Идеология обещает земной рай, освобождая при этом от всякого внутреннего превращения, она уничтожает зыб­кость и сложность мироздания. Коль скоро принципы приняты, иде­ология отвечает на все вопросы (она объясняет нечто и его противо­положность), она снимает все возражения (которые только разобла­чают преступные намерения) и дает на все простой ответ. В «Жизни и судьбе» Василия Гроссмана «большевика старой ленинской гвардии» одно время одолевали сомнения, но разговор с чистым и твердым сталинцем возвращает ему былую уверенность, основанную на мани-хсйском видении мира, одновременно простом и целостном, ясно и категорически диктующем смысл «правильного» действия: «Михаил Сидорович почувствовал, как начало таять то, что мучило его в эти последние дни, ужасная сложность жизни. Вновь, как и в юности, мир предстал ему простым и ясным: с одной стороны — свои, с дру­гой — враги».

Идеология уничтожает двойственность мира и провозглашает неу­ничтожимую противоположность двух миров, которые в конечном счете представляют собой не что иное, как две воли. С этого момента все проясняется: мы или они, Добро или Зло, белое или черное. Такой способ дихотомического рассуждения похож на оружие, являющееся одновременно могущественным и ничтожным. С одной стороны, оно привлекает и пугает способностью все уничтожать на своем пути, оно завлекает мысль в капкан (или... или...), из которого очень трудно ос­вободиться, и приводит к полному подчинению всего нашей победе,

Ш

эеменнан политика

От идеол оги и к тот алита ризму 271

 

т.е. идеологической власти. С другой стороны, оно очень просто и до­ступно самым неотесанным людям: ие составляет никакого интеллек­туального труда вменить зло в вину злодеям и сделать из этого неиз­бежные выводы. Так, «в результате череды чисток в 1793 г. местные /якобинские/сообщества оказались в руках горстки очень ограничен­ных индивидов. Однако они без труда отыскивали ответы или получа­ли их, если у них не было случая над ними задуматься. Ведь homo ide-ologicus обладает крайне ограниченным веером простых решений, вы­веденных из самой идеологии:... если свиньи недостаточно упитаны, то в этом виноваты крестьяне,...гильотинируйте крестьян, и свиньи наберут вес!»¹

Этому духовному разложению часто сопутствует разложение мо­ральное. Если обещания идеологии могли, без всякого сомнения, привлечь горячие личности, поборников справедливости, то действу­ющая идеология играет главным образом роль искусителя. Она не только возбуждает ненависть, она обостряет зависть и озлобленность и оправдывает злоупотребление силой.

К слоям, публично объявленным виновными, принадлежат прежде всего прежние элиты (обвинения заслуживают определения аристократический во Франции, буржуазный в советской России), а также в некоторых случаях наиболее предприимчивые люди (зажи­точные крестьяне, кулаки). По отношению к этим врагам все дозво­лено — их можно уничтожать, угнетать, унижать, грабить («грабь на­грабленное» Ленина вторит призывам Марата, Эбера и многих дру­гих якобинцев). Идеология в действии дает оправдание и возмож­ность взять реванш или просто ограбить, она в значительной мерс опирается на негативные страсти (являющиеся или не являющиеся следствием пережитых несправедливостей). В обоих случаях вспо­могательные кадры идеологической политики были в какой-то сте­пени объектом отбора наоборот (стихийного или организованного). Тэн посвятил яркие страницы «мелким людям* террора, набирае­мым из самых неотесанных и грубых людей.³ В советской России от­бор шел в том же направлении, и не только при Сталине, но и с са­мого начала большевистского революционного действа: «прослав­ленный* захват Зимнего Дворца заканчивается грандиозной пьян­кой; в последующие месяцы грабеж, к которому исступленно призы­вает Ленин, принимает такой размах, что французский социалист

e. T. Ill, Le gouvi

¹ СдаЛ/n Л. L'espritdujacobinisme. P. 26-27. ¹ См.: Taine H. Les origines de ia France contem] olutionnaire. P.: Hachette, 1885. Livre HI. Ch. 111.

ЦГарль Дюма говорит о своем ощущении, что «Россия подчинена -росподству банды Бонно».¹

,. Не могли избежать морального разложения и руководящие кадры. JJ потоках оскорблений, призывах к убийствам и грабежам, низверга­ющихся со страниц «Друга Народа» Марата и «Отца Дюшена» Эбера, выражаются самые грубые страсти. Большинство представителей, по­сланных на места, ведут себя там как сатрапы, члены Конвента в зна-дагельной степени коррумпированы... В Советском Союзе привиле-пш элиты в 20-е годы расширяются, и при Сталине приобретают фор­му института. В то время, как страна живет в крайней нищете, в то время, как партия ведет себя по отношению к крестьянству как «орга­низация палачей и угнетателей» (Л. Колаковский), высшее руководст­во этой партии разъезжает в шикарных автомобилях и собирается у богато сервированных столов. В обоих случаях революционеры ведут себя в собственной стране как «захватчики» (по выражению Берка в его «Размышлениях о революции во Франции»).

Но за этим поведением захватчиков скрывается нечто более фун­даментальное: к власти стремятся не только из-за обеспечиваемых ею привилегий, но и также и в особенности потому, что власть дает на­слаждение господством. Идеология закрепляет меньшинство избран­ных и наделяет его всеми правами, практика заостряет волюнтаризм и превращает насилие в ключевой момент успеха; все это обусловлива­ет упоение силой, раздувание гордости своим могуществом, подкреп­ляемые коррупцией власти. В случае с ленинизмом культ силы в еще большей степени обусловлен идеологией. Это отклонение порождает то, что можно назвать идеологическим цинизмом, отчетливо выража­емым Троцким, когда на вопрос о том, что подтверждает факт выра-

р: Mandektam N. Con

■v 'Из Заявления в Лиге по правам человека в 1918 г., сделанном после лребыва-дия в России в декабре 1917г. Цит. по: Men С L'aveuglement. P.: Flam manor,, 1984. "P."51 (см. также другие свидетельства, приведенные в главах 1 и 2). Если верить Пи-^Вфиму Сорокину (A longjourney. Autobiography. New Haven U.P., 1963., P. 136-137), Шггурмовавшне Зимний Дворец не довольствовались одной только пьянкой, они,fpy6o изнасиловали остатки женского батальона, охранявшего Дворец, и «с садист­ской жестокостью» убили некоторых чиновников из временного правительства. Об

«ниespoir. Т. III. 1975. Р. 233.

Идеология в особенности опиралась на чувство зависти, «одно
чувств, на которое можно рассчитывать, чтобы уничтожить людей», г
Дежда Мандельштам (там же). Это чувство характерно как для «пролет
мания», которое сатирически изобразил М. Булгаков в «Собачьем се[.
Для сознания санкюлотов. У последних исключительная грубость манер, обяза-
ье, страсть, с которой они превозносят гильотину, эту «косу равенс-
_ ва», открыто выражают яростное (rrpeMj
™ "" ■ против любого

ивую страсть.

х качествах.

?ё ва», открыто Bi

IT"

272 Современная политика

жения большевистской партией «интересов движения истории», он отвечает: «Мы разбили меньшевиков и эсеров, от них ничего не оста­лось. Этого критерия нам достаточно» («Терроризм и революция», 1920 г.). Поскольку наука об истории и «просвещенная» практика дол­жны в конечном итоге совпадать, успех становится критерием «пра­вильной» позиции, наука проверяется насилием. Иначе говоря, право идеологии совпадает с правом сильного. Нельзя ли в таком случае объяснить революционную ярость некоторых или многих опьянением могуществом, высвобождаемым идеологией и еше более возрастаю­щим из-за того, что «все дозволено»?

«В отправлении абсолютной власти, — пишет Тэн по поводу яко­бинцев, — есть исключительное наслаждение: в любое время вы дей­ствиями можете доказать себе свое всемогущество, и самое убедитель­ное из этих действий — действие разрушения... Уничтожение и поко­рение превращаются в сильнейшее наслаждение, вкушаемое с затаен­ной гордостью...»'

В «Архипелаге ГУЛАГ» А. Солженицын также настаивает на роли «властного инстинкта» и понимании власти как отравы: для человека, верящего в существование чего-то высшего и в силу этого осознающе­го свои границы, власть еще не является смертной. Но для людей, не знающих этой высшей сферы, власть — это трупный яд. Сердце обра­стает гордыней, как свинья — салом.

Следует ли рассматривать эти каннибальские страсти просто как вторичные явления в динамике идеологии? Как представляется, в са­мом общем виде идеология остается порождающим принципом одно­временно потому, что она высвобождает эти страсти и дает им необхо­димое оправдание (чтобы «обелить негодяев в собственных глазах», как говорит А. Солженицын), и потому, что она задает им направле­ние и путь. То же самое относится и к более или менее контролируе­мым негативным страстям второстепенных деятелей (эти страсти спо­собствуют разрушению гражданского общества). Также обстоит дело и с дополнительными утехами власти, которые, став умеренными и организованными, все еще остаются подчиненными идеологической власти. Идеология в действии в какой-то степени разрешает лишь функциональные привилегии, она запрещает какой бы то ни было за­хват, способный стать источником личной независимости. Вся совет­ская система задумана именно таким образом, и если мы будем следо­вать Огюстену Кошену, то увидим, что это правило действенно также и для французской революционной практики: «Машина предпочита­ет негативные страсти, зависть и ненависть. Она приспосабливает и

¹ ТатеН. Op. cit. Р. 281-282. ■. ■. ■.■...-; _■■!.■

_______ От иде ологии к_готалитаризму 273

упорство, честолюбие, алчность, жадность, поскольку они безличными: она запрещает только захват ради сохранения, г ради созидания. Агент машины имеет право воровать и

_ о как только он в свою очередь пожелает что-то сохранить,

машина отбросит его.»¹

Верна ли такая интерпретация и применительно к каннибальской страсти — к воле к власти? Здесь, как нам кажется, следует сделать различие. До определенного момента логика идеологии и логика вла­сти совпадают: в этом случае, независимо от соотношения жажды вла­сти и идеологической убежденности, вдохновляющих участников со­бытий (это соотношение особенно трудно установить), последние всегда действуют в рамках, зафиксированных идеологией, и остаются -орудием чего-то, их превосходящего. Но эта точка оказывается пре-щенной, когда воля к власти в какой-то мере высвобождается, ког-|^ она стремится не к безличной власти идеологии, но к власти конк-о человека. Опасность становится тем более значительной, что >логия в действии приводит к автократической концентрации вла-■и. Здесь возникает отклонение, быть может, только намеченное у льера и выразившееся в исключительно сильной личной власти [. Различие, однако, остается ощутимым: какой бы необуздан-

|

Вой не была гордыня могущества у Робеспьера, он остается прежде Всего homo ideologicus и совершенно не обладает сатанинским циниз-юм О'Брайена. Зато «оруэлловский вопрос» встает относительного §того, кого Оруэлл явно избрал в качестве модели (как он встает и от-но того, в ком Сталин отчасти себя узнавал, т.е. нацистского | фюрера).

Что заставляло действовать «кремлевского горца», скрывающегося

[

за огромными тараканьими усами (О. Мандельштам)? По М. Геллеру, Сталин сам выдал свой секрет в очень простой формуле: «Ты слаб, следовательно, ты неправ, следовательно, тебя можно побороть и по­работить. Ты могущественен, следовательно, ты прав, следовательно, тебя нужно бояться.»² Не является ли в таком случае сталинизм «рели-г гаей кнута» (Ю. Домбровский) под прикрытием идеологии? В пользу ^ такого утверждения говорит множество аргументов: помимо цинич-; ных формулировок Сталина об этом говорят и утехи жестокого и кро- \ вавого деспота, которые он позволял себе, и размах его лжи, и его в ка-[ Кой-то мере родство с другим Минотавром, каким был Гитлер... Но, с i другой стороны, Сталин никогда не переставал играть комедии, и не Г играл ли он комедии перед самим собой? Существует ли разрыв меж-

¹ Cochin A. La Revolution et la pensee libre. P.198. ¹ Heller M. L'ulopie all pouvoir. P. 204. ■' - ',

274 Современная политика

От иде оло гии к тоталитаризм у 275

 

ду идеологическим цинизмом Троцкого и цинизмом Сталина или это только различие в степени?¹

Как бы то ни было, была ли уродливость Сталина в некотором роле чистой формой или смешанной с идеологическим содержанием, она действовала во имя тех же принципов и главным образом в том же на­правлении, что и идеологический фанатизм Ленина, даже если сталин­ский тоталитаризм обладал особыми чертами. Среди тех, кто работает в одной области, всегда существуют различные категории акторов.

Власть роли и логика ситуаций. Среди этих акторов существует большое число таких, чья длительная слепота необъяснима или не­объяснима только духовным и/или моральным разложением, связан­ным с идеологией. Здесь действуют также и другие факторы: помимо неумолимой логики ситуаций — в частности, «нужно жить хоро­шо», — существуют воздействия разделения труда и исполняемых ро­лей. Это основной фактор, по Кошену, что отличает его от Тэна. На самом деле, как нам кажется, если интерпретация Кошена и приводит к корректировке интерпретации Тэна и если она дает меньший «кре­дит доверия» каннибальским страстям или человеческой злости, она их не исключает. Реальность сложна — как во Франции, так и в совет­ской России.

Как осуществляется это разделение труда? Народные сообщества, объясняет О. Кошен, и в особенности Общество якобинцев состоят «не из людей, личностей, но из человеческих качеств, человеческих фрагментов, неравномерно развитых умов, чьи таланты, деятельность или доверие они используют».² Нет мастера, зато есть специализирую­щиеся лица, вносящие свой вклад в совокупный безличный труд. Ос­новных ролей три: машинист, оратор, президент масонской ложи. Ма­шинист — это прежде всего человек аппарата, революционный пред­водитель, обладающий властью, но находящий ссылки и оправдания в речах оратора и поручительствах председателя масонской ложи. Пред­седатель масонской ложи (например, Байи, Ролан) привносит в обще­ство видимость респектабельности, он живет на сцене, игнорирует или стремится игнорировать кулисы; оратор (например, Демулен) взывает к великим идеалам, разоблачает приближающиеся опасности и пре­возносит дело, которое нужно сохранять и продолжать; подобно пред­седателю масонской ложи, он не вовлечен в реальное действие и не за-

ботится о средствах. В таком случае не нужно выводить чудовищность преступников из грандиозности преступлений. Носители этих ролей способствуют совершению зла не из-за исключительной подлости, но из-за того, что их роли приносят им удовлетворение (власть, честолю­бие...) и запрещают им замечать — или позволяют не замечать — всей реальности. Эти слепцы или близорукие запускают в действие маши­ну, а если это так, то действия их носят «функциональный» характер. Ведь в противном случае, «будучи хозяевами положения, они испыты­вали бы искушение повернуть все к собственной частной выгоде. Все­го этого предостаточно в Робеспьере.»¹

Еше больше этого в Сталине. Но и сталинская система использует разделение труда и функционирует отчасти благодаря сильному воз­действию ролей. В своих воспоминаниях Надежда Мандельштам рас­сказывает, что машина по истреблению людей действовала не только благодаря отбору наихудших, но также и при участии обычных людей, превратившихся в простые «функции».² Другие многочисленные сви­детельства также подтверждают, что существуют различные типы па-яачей, и среди этих палачей встречаются обычные люди, ставшие бю­рократами террора вследствие подчинения роли, исполнения которой от них ждали: они делают свою работу, не замечая или пытаясь не за­мечать реального смысла того, что они делают. «В этом театре страха Одни актеры играют роли жертв, другие — роли палачей* (Евгения Гинзбург). В ходе своего процесса Фукье-Танвиль ссылался на полу­ченные приказы; Эйхман предстал перед своими судьями в качестве второстепенного чиновника, неспособного осмыслить чудовищности своих действий;³ если бы палачи сталинской эпохи предстали перед судом, некоторые из них несомненно по праву прибегли бы к такой защите.

Не стала ли власть роли (и связанных с ней интересов) главной пружиной действия носителей власти в Советской Союзе после завер­шения сталинской эпохи? Как представляется, чистая и устойчивая вера или идеологический фанатизм уже не существовали в лоне «внут­ренней партии* после истребления Сталиным первого поколения ре­волюционеров, но они не существовали и во «внешней партии» после официального разоблачения сталинизма. Но идеологическая динами­ка породила систему, совершенно не нуждающуюся в «неистовых и одержимых строителях» и требующую лишь «служащих» (В. Гросс-

 

^] О личности Сталина см., в икеницыным (.В круге первом «нужных вещей», 5-ая часть).

¹ Cochin A. La Revolution et la pensee libre. p. 222.

¹ Cochin A. Op. cit. P. 223.

² Mandelstam N. Op. cit. T. III. P. 265, 279-280.

³ См.: Arendi H. Eichmann a Jerusalem. Rapport sur la banality du mal. P.: Gallir

276 Современная п

ман), которых она отбирает и воспитывает для собственного употреб­ления. «.Быть может, Брежнев совсем неплохой человек, — замечал В. Буковский, — просто у него грязная работа: генеральный секретарь».'

Устойчивость ролей осуществляется в контексте, устанавливаемом идеологией, но далеко не всегда это касается логики ситуаций. Девятое Термидора — дело рук якобинцев, разоблачение «культа личности» и за­мена олигархической системы системой автократической были осуще­ствлены советскими руководителями; каким образом их можно осмыс­лить, не прибегая к факторам не идеологического характера? Как пред­ставляется, объяснение в основном просто: французские термидориан­цы или советские лидеры прежде всего стремились спасти свою жизнь. Страх — неразлучный спутник революционеров или членов партии в пе­риод Конвента монтаньяров или на протяжении сталинской эпохи. Ло­гика идеологии (логика чисток) обернулась кровавой пыткой отчасти и в силу особых причин. Во Франции — благодаря системе взаимодейст­вий, которую никто уже не мог контролировать, т.е. благодаря эскала­ции насилия в среде самих революционеров. Попытка в определенный момент прибегнуть к использованию крайних методов для разрешения конфликта таит в себе опасность увидеть, как твои вчерашние союзни­ки используют эти же средства и против тебя, а следовательно, и необхо­димость их опередить. Выражаясь более резко, как только начинается взаимное истребление, страх быть убитым настоятельно требует продол­жения бойни. «Гильотинируйте или ждите, пока вас гильотинируют», — констатирует Бара. В Советском Союзе начиная с 1934 г. Сталин ввел политику кровавых чисток, направленную сначала против ленинской партии. На протяжении всех этих лет члены партии вопреки их приви­легиям находились в том же неустойчивом положении, что и все осталь­ное население, — в любой момент они могли попасть в «мясорубку» для человеческой плоти (по выражению Н. Хрущева). Олигархическая власть, введенная в действие после смерти великого кормчего, казалась тогда пактом взаимной безопасности, заключенным между руководите­лями. Логика ситуаций может, таким образом, противоречить логике принципов. Для того, чтобы быть homo ideologicus, способными к гряз­ной работе, термидорианцы во Франции или большевики в Советском Союзе, конечно же, не обладали душой жертвы.

В ходе данного исследования становится ясным, что, с одной сто­роны, могущество тоталитарной динамики развивается, исходя из ло­гики основополагающего принципа — идеологии и в ее рамках, — а с другой стороны, оно подпитывается различными источниками или

От идеологии к то талитаризму 277

опирается на различные движущие механизмы. Всем действующим лицам, способствовавшим развитию этой динамики, быть может, за некоторыми исключениями, была присуща неспособность или отказ видеть реальность. Но эта неспособность или этот отказ порождались разными причинами, некоторые из них привели к тому, что «хорошие ребята» реализовывали преступные замыслы,¹ Люди не разделяются на два лагеря — они разделены между собой.

Такая идея носит преимущественно антиидеологический харак­тер. Идеология устанавливает водораздел между добром и злом среди людей, она обещает искоренение зла посредством искоренения злоде­ев и тем самым создание нового человечества. Именно благодаря этим творческим претензиям идеологии она не довольствовалась продуци­рованием исключительного насилия (монополией на которое она не обладала), но породила специфическое насилие — насилие тоталитар­ное, направленное на лишение человека духовности. «Наша пар­тия, — пишет «Правда» от 24 февраля 1986 г., цитируя Жданова, — су­ществует ради того, чтобы изменить человека, изменить сознание лю­дей*. Если предшествующий анализ верен, то эта формулировка не является совершенно ложной. Она ложна лишь в той мере, в какой то­талитарная власть претендует на создание сверхлюдей в то время, как сама работает над созданием недолюдей. «Дьявол — это гримаса Бо­га», — гласит древняя теологическая поговорка.