Правление во Франции при V Республике

Французская форма правления при V Республике носит ориги­нальный характер, она порывает с предшествующим опытом и отли­чается от форм правления в других либерально-демократических странах. В том виде, в каком она существовала в период 1958-1986 гг., 1988-1993 гг., 1995-1997 гг., она предстает как результат в значитель­ной степени непреднамеренный, но в целом поддержанный. Изна­чальный смысл институтов 1958 г. был изменен самой практикой, свя­занной с исторической ситуацией, внесенными в 1962 г. изменениями и развитием партийной системы. Модифицированная таким образом V Республика привела к примечательной политической стабильности (по сравнению с предыдущими республиками) и, даже если она дол­гое время и подвергалась критике и нападкам, она постепенно упро­чилась, и различные действующие лица последовательно примкнули к ней, однако она не положила коней институциональным колебани­ям. Устойчивость правил игры не выдержала напора выборов в зако­нодательные органы марта 1986 г., затем выборов марта 1993 г. и мая-июня 1997 г. Во всех трех случаях победа на выборах политических противников Президента и выбор политических акторов положили начало новой конституционной практике — «сосуществования».

В Великобритании, Соединенных Штатах или в Германии функцио­нирование институциональной системы зависит от системы партийной, но остается неизменным независимо от соотношения политических сил в рамках партийной системы. Победит ли на выборах в Германии ХДС или ХСС, консервативная или лейбористская партия в Великобритании — форма правления от этого не изменится. Одна из особенностей Фран­ции заключается в том, что институциональная практика зависима не только от партийной системы, но порой и от соотношения политиче­ских сил, участвующих в парламентских выборах. Иначе говоря, в неко­торых случаях победа на выборах уходящего большинства или уходящей оппозиции определяет способ применения конституции.

Законы писаные и законы неписаные. Конституция 1958 г. плохо укладывается в привычные рамки, и с самого начала казалось слож-

334 Современная политика

ным определить именно эту «незаурядную конституцию» (Жорж Бюрдо) или этот «ублюдочный режим» (Рене Капитан) или, по край­ней мере, прийти к соглашению относительно определения: «орлеа-нистская монархия» (Морис Дюверже), «сенаторская республика» (Марсель Прело), «консульская республика с парламентским фаса­дом» (М. Дельбез), «парламентская Империя» (Раймон Арон)... Сложность истолкования связана с тем, что конституция предстать ляет собой «компромиссный документ» (Жорж Недель), произведе­ние составное, инициаторы или составители которого, в частности, генерал де Голль и Мишель Дебре, не во всем разделяли одну кон­ституционную доктрину. Grosso modo этот документ обладает двумя существенными чертами: с одной стороны, он порыцает с француз­ской парламентской традицией, всецело сохраняя парламентскую систему; с другой стороны, на уровне исполнительной власти он ус­танавливает дуализм, несущий в себе известную долю двусмыслен­ности.

Цель конституционной реформы, как объяснял Мишель Дебрс перед Государственным Советом 27 августа 1958 г., состоит в «пере­стройке парламентского режима Республики». В противовес пред­шествующей практике создатели конституции выработали сложную систему, направленную на усиление исполнительной власти и на ог­раничение, установление барьеров для власти Национального со­брания — это, разумеется, парламентский режим, но уже не «депу­татская республика». Президент III и IV Республик избирался пар­ламентариями, и его роль (с 1877-1879 гг.) была очень скромной; Президент V Республики олицетворяет прочность государства, его избирала (в 1958 г.) расширенная коллегия, он наделен собственны­ми атрибутами власти, которые очень весомы (в частности, право на роспуск и создание исключительных органов власти по статье 16); до 1958 г. закон был монополией парламентариев, он не был подчинен никакой определенной области или действительному контролю, но­вая же конституция создает внепарламентскую законодательную процедуру (законодательный референдум, статья II), она закрепля­ет за законом определенную сферу и образует конституционный контроль; при ГУ Республике Собрание распоряжалось законода­тельной процедурой, начиная с 1958 г. в этом деле ключевую роль иг­рает премьер-министр... Тем самым Парламент оказался втиснутым в сеть ограничивающих отношений («рационализированный парла­ментаризм»), и сеть этих отношения трактовалась в зависимости от особой ситуации в партийной системе. Все эти методы были на са­мом деле неэффективными перед лицом решительно враждебного большинства, они были бесполезными в случае организованной

____ _________________________ Формы правле ни й 335

поддержки большинства, они способствовали прочности и автори­тету правительства лишь в промежуточных случаях, в случаях, кото­рые можно было заранее предвидеть, поскольку партийная система 1958 г. была в основном унаследована от IV Республики. «Просве­щенный» создатель конституции, Мишель Дебре замыслил создание институциональной системы как зависящей от системы партийной, и он считал, что эта институциональная регламентация заменит пар-

^ тийную систему английского образца (как он сам это объяснял в юей августовской речи перед Государственным Советом). Ему бы-

| ло сложно предвидеть, что последующее развитие партийной систе-выразится в возникновении того, отсутствие чего была призвана сгладить его собственная конструкция — прочного парламентского большинства.

Какова же точная роль Президента в рамках этой системы? На

■ этот счет существует множество объяснений намерений генерала де Голля и различных «прочтений» конституции. И действительно до­кумент 1958 г. порождает сомнения относительно точного распре-

i деления ролей между главой государства и главой правительства. В том, что касается обязанностей премьер-министра, все ясно: «пре-

»(ст. 21),и«пра-

мьер-министр направляет действия правите

определяет и проводит политику нации» (ст. 20). Труд­ность состоит в примирении этих статей со статьями, касающимися функций Президента Республики, в частности, со статьей 5: «Пре­зидент Республики своим решением обеспечивает упорядоченное действие общественных властей, равно как и устойчивость государ­ства. Он является гарантом национальной независимости, террито­риальной целостности...» Если следовать буквальному прочтению документа, то ясная и отчетливая формулировка статей 20 и 21 под­разумевает ограничивающую интерпретацию неточного понятия президентского решения, — а анализ компетенций показывает, что Президент не обладает юридическими средствами навязывать свои взгляды премьер-министру. Но, с другой стороны, Президент есть орган государства, на который прежде всего ссылается конститу­ция, его собственные обязанности носят не повседневный, но «об­ременительный» характер, он также председательствует в Совете министров, подписывает основные декреты, он возглавляет воору­женные силы... И кроме того, в 1958 г. невозможно было абстраги­роваться от личности того, кто стоял у истоков конституции и пред­назначался на пост Президента. Таким образом, существует извест­ный запас неуверенности, который предстоит ликвидировать прак­тике, идущей гораздо дальше того, что позволял сделать текст кон­ституции.

Н^с

336 Современная политика

Формы правления 337

 

Конституционная практика характеризуется прежде всего (за ис­ключением периода «с осу шествования*) приоритетом Президента Этому во многом способствовала историческая ситуация, по крайней мере, в первые годы. Вопрос, требовавший своего разрешения, — ал­жирский вопрос. «События» вскоре привели Президента к осуществ­лению все более и более решительной роли, роли, принятой неком­мунистическими левыми, рассчитывавшими на де Голля, чтобы по­ложить конец алжирской войне. По окончании алжирской войны прочность приоритета де Голля была обеспечена лишь его победой осенью 1962 г. над всеми неголлистскими партиями. Пересмотр кон­ституции — прямые выборы Президента — был широко поддержан всеобщим голосованием, и выборы законодательной власти принес­ли неслыханный во Франции результат: прочное парламентское большинство. С тех пор у Президента появилось два новых козыря: он был непосредственно избран народом (впервые в 1965 г.) и он пользовался поддержкой прочного большинства депутатов. Уход ге­нерала де Голля в 1969 г. не привел ни к какому резкому разрыву в конституционной практике, также как и избрание Президентом в 1981 г. Миттерана. Левые долгое время критически относились к приоритету Президента, но обстоятельства распорядились таким об­разом, что они пришли к власти в результате выборов не в законода­тельные органы, но прежде всего в результате выборов президент­ских. Президент Миттеран в какой-то степени закрепил практику, против которой так яростно выступал Франсуа Миттеран как депутат от оппозиции.

Результатом этой практики стало некоторое число неписаных за­конов, в соответствии с которыми функционировала система. В «нормальный» период все премьер-министры не подчинялись суще­ствующей конституции и отказывались от части своих конституци­онных полномочий. Сначала и прежде всего статья 20 стала мертвой буквой, а ее нарушение воспринималось как норма. Фактически не­которые другие конституционные положения были изменены в том же смысле и заменены неписаными правилами: de jure инициатива референдума принадлежит премьер-министру, de facto — Президенту Республики; по конституции глава государства не имеет права отзы­ва премьер-министра, но фактически он этим правом пользуется: премьер-министр по праву является «ответственным за националь­ную безопасность», на практике же он в этом отношении подчиняет­ся Президенту... Эти неписаные законы равным образом выражают и подчинение Национального Собрания. Отныне, коль скоро премьер-министр назначается Президентом, нет необходимости в предвари­тельном выдвижении кандидатов на этот пост депутатами Нацио-

юго Собрания.¹ Правительство назначается главой государства, гда как Собрание превратилось в законодательную ветвь прави-ггвенной деятельности. Фактически Президент Республики яв-главой парламентского большинства, даже если его реальные:твия тщательно скрываются его стремлением не выглядеть лиде­ром партии или коалиции. В итоге все эти неписаные законы сводят­ся К одному центральному феномену: концентрация власти в руках главы государства.

Институциональная практика и соотношение политических сил. С чем связан этот приоритет Президента? С его конституционными полномочиями? С его избранием прямым голосованием? С поддерж­кой парламентским большинством?.. Как мы видели, собственные полномочия, которыми располагает глава государства, и, в частности, право роспуска, выступают как грозное оружие, но совсем не как пол­номочия, необходимые в повседневной деятельности, — президент­ское превосходство обязательно связано с сознательным подчинени­ем премьер-министра. Но заложено ли такое подчинение в избрании Президента всем народом? Несомненно, эта процедура укрепляет по­зиции главы государства, но она совершенно не изменяет его полно­мочий, и многочисленные зарубежные примеры (Веймарская Герма­ния, Исландия, Австрия, Ирландия) оспаривают тот факт, что всена­родное избрание является достаточным условием президентского приоритета. В конечном счете ключевое условие — это сознательное подчинение парламентского большинства главе государства. Точнее, факт упрочения данной конституционной практики связан с выпол­нением трех условий. Прежде всего, парламентское большинство и, следовательно, соответствующая система партий. Беспорядочная многопартийность IV Республики с помощью методов президентских и парламентских выборов уступила место многопартийности, смяг­ченной «биполярностью». Затем парламентское большинство, кото­рое должно быть на стороне президента; наконец, одна или несколь­ко мажоритарных партий, согласных подчиниться практике, начало

иМи-

■о выбор гла-

В сообща

¹ В январе сообщение из Елисейского дворца, объявлявшее о i шеля Дебре премьер-министром V Республики, привело в замешат литиков и общественное мнение, за десятилетия привыкшие к том' вы Правительства осуществлялся с парламентского одобрен» без обиняков указывалось, что премьер-министр непосредстве вой государства. Более того: власть Президента распространялась на назначение всех министров, поскольку было указано, что их имена были предложены генералу Де Голлю Мишелем Дебре. Эта инициатива положила начало традиции, которую соблюдали все последователи генерала де Голля- (Mmond R. Pouvoirs, № 50. Р.50).

338_ Современная полити ка______________________

которой было положено де Голлем и которая в корне отлична от фран­цузской парламентской традиции. Другими словами, президентский приоритет опирается одновременно на мажоритарный парламента­ризм, на согласованность президентского и парламентского боль­шинства и на признание парламентским большинством решающей роли президентских выборов.

Такого рода конституционная практика непрочна, поскольку она зависит от соотношения политических сил, т.е. от результатов выбо­ров. Вплоть до 1986 г. V Республика решала вопрос о политической стабильности лишь благодаря благоприятной исторической ситуации: в 1962-1981 гг. результаты парламентских и президентских выборов совпадали; в 1981 г. потенциальный конфликт между вновь избран­ным Президентом и Собранием был разрешен роспуском Националь­ного Собрания и избранием большинства, благоприятного для Пре­зидента (большинства, которое смогло пережить раскол левой коали­ции благодаря значительности победы социалистов, связанной отча­сти с методами проведения выборов). Но в этом случае оставался не­разрешенным вопрос, породивший обширные политические дискус­сии накануне парламентских выборов 1973, 1976 и 1986 гг.: какие пра­вила игры следует применить, если политические противники Прези­дента получат большинство в Национальном Собрании?

Ответ, данный событиями 1986-1988 гг., выразился в изменении конституционной практики. Президент Республики остался на своем месте вопреки победе его вчерашних противников, он назначил на пост премьер-министра главу основной партии нового большинства, в результате чего произошло перемещение компетенций от Елисей-ского дворца к Матиньону. Президент в значительной степени отсту­пил перед премьер-министром, осуществляющим отныне свои кон­ституционные полномочия, и с некоторыми оговорками эффективно управлял правительственными действиями и «политикой Нации». Вне всякого сомнения, эта новая практика в большей степени соот­ветствует тексту конституции, нежели практика предшествующая, но, с другой стороны, неочевидно, что она отвечает желаемым условиям политической эффективности и моральности. Миттеран и Ширак не стали союзниками, стоящими на сходных позициях; хартия их отно­шений, конституция, несет в себе многочисленные двусмысленности в отношении их взаимных полномочий, и эти двусмысленности, в ча­стности, осложнили принятие основных решений, касающихся без­опасности и внешней политики. Все это породило неустойчивость, опасность, в той или иной степени приглушаемую войной полномо­чий. За фасадом «сосуществования» на самой вершине государства продолжалась политическая борьба, велись скрытые оценки позиций

____________________ Формы пр авле ния 339

и маневры. Выиграла ли V Республика от институционализации лице­мерия?

Л не стал ли в этом случае март 1986 г. упущенной возможностью? Другая возможность — отставка главы государства — могла бы несом­ненно позволить ввести устойчивые правила игры, и в то же время она принадлежала бы конституционной логике, прослеживаемой с самого основания V Республики. Разве неписаные законы, устанавливающие приоритет Президента, не подразумевают также и другой неписаный закон: политическую ответственность Президента перед всем обще­ством, устанавливаемую посредством парламентских выборов? Про­блема согласования позиций между двумя видами большинства может быть разрешена в нынешних условиях только в том случае, если уста­новлено, что решающее значение имеют последние выборы — незави­симо от того, президентские ли это выборы или парламентские. Если существует расхождение, то в первом случае должен последовать рос­пуск Парламента, во втором же — отставка Президента. Однако же та­кое решение принято не было — ни в марте 1993 г., ни в мае-июне 1997 г.

Пороки второго «сосуществования» (Ф. Миттеран в Елисейском дворце, М. Балладур в Матиньоне) были менее явны, чем пороки первого — соблюдались учтивость и уважение к формам. Однако от этого они не исчезли: продолжается скрытая игра, при которой во внутренней политике Президент, всячески самоустраняясь, оставля­ет за собой возможность воспрепятствовать назначениям, при кото­рой проведение внешней политики утрачивает свою твердость по причине соперничества между главой государства и главой прави­тельства. Период, переживаемый как период переходный, завершил­ся с избранием Жака Ширака Президентом в мае 1995 г. Наконец бы­ла восстановлена предшествующая конституционная практика — практика, в каком-то роде ставшая традиционной. Но двумя годами Позже к всеобщему удивлению открылся третий период «сосущество­вания*: Ж. Ширак в Елисейском дворце, Л. Жоспен в Матиньоне. Ситуация приобрела оригинальные черты: поражение Президента стало еще более явным, чем прежде, поскольку парламентские выбо­ры прошли по его инициативе; новый период не кажется уже чем-то Переходным, поскольку очередные выборы состоятся в 2002 г. Что принесет этот опыт? Какой след оставит он на институтах? Неустой­чивость конституционной практики есть основная слабость институ­тов V Республики, она может быть устранена только в том случае, ес­ли перестанет действовать правило, кажущееся одновременно анах­роничным и неприемлемым: политическая безответственность Пре­зидента Республики;,

Элементы истории (картина вторая) 341

XVI. Элементы истории (картина вторая)

Западная история либеральной демократии имеет еще и другую грань: режим утратил свою субстанциональность, он в какой-то сте­пени опустошен изнутри. Динамика равенства приняла форму, кото­рую мы все имеем перед глазами: расширение значения эгалитарного принципа. Но она имеет и иную форму: радикализация эгалитарного принципа или его расхождение с природой. Современное равенство ново по многим причинам: потому, что оно является организующим принципом режима, потому, что оно есть или стало равенством ново­го рода. Главным авторитетом в этой области предстает Токвиль. Вер­немся к истории равенства.

Современное равенство и его динамика (Токвиль)

Первый том «Демократии в Америке» вышел в 1835 г., второй — в 1840 г. Токвиль направился в Америку для того, чтобы «точно выяс­нить, чего следует опасаться и на что позволяет надеяться демокра­тия»-.¹ В Соединенных Штатах великая «демократическая револю­ция», в которую неумолимо вовлекаются и европейские общества, до­стигла более развитой стадии, «почти своих естественных пределов», напишет Токвиль, и исследование, которое он проводит, — это иссле­дование преданного свободе просвещенного гражданина: Токвиль от­правляется на исследование природы того, что предстает не только

¹ Manent P. Tocqueville et la nature de la democratic. P: Juillard, 1982. P.7-8.

как новый тип режима, но и как новая форма общества, ' стремясь из­влечь уроки, применимые повсеместно и особенно во Франции, толь­ко что пережившей революционные потрясения.

Социологический анализ Токвиля, неотделимый от его либераль­ной философии, сконцентрирован на демократическом человеке, его идеях и ощущениях. Глубину и длительную актуальность анализа Ток­виля составляет его интуиция, психологическая проницательность и интерес ко всему, что происходит в головах людей, в частности, в го­ловах homo democraticus. В его глазах этот демократический человек глубоко отличен от человека предшествующих аристократических об­ществ. Он видит мир иначе, исходя из правильных ощущений и пред­ставлений, которые в то же время выступают носителями опасности для независимости и величия человека.

Демократический человек и его страсти. Радикальная новизна де­мократического общества по отношению к обществам аристократи­ческим связана с центральным феноменом равенства или «равенства условий». Какова же природа этого равенства, очевидность которого в какой-то мере завораживает Токвиля, поскольку американское обще­ство, характеризуемое им как демократическое, ретроспективно пред­стает нам как исполненное неравенства? Выражение «равенство усло­вий», очень часто встречающееся на страницах книги, может приве­сти к недоразумению. Равенство, представляющее собой сердцевину демократического общественного состояния, не совпадает с равенст­вом материальным — богатые и бедные по-прежнему существуют, — оно есть равенство, вписанное в право и в особенности в сознание членов сообщества: демократические люди мыслят и ощущают себя как в основном равные и независимые по отношению к другому и, следовательно, ко всем себе подобным. Иное тождественно самому себе, — люди демократических обществ стремятся быть похожими Друг на друга, потому что они видят или стремятся видеть вокруг себя лишь себе подобных.

1 Исг

[а двусм

ребления ратией он понимает не ■ ратический способ npai

его пером имеет различные, порой очень неопределенные; общем и, если можно так сказать, в главном смысле, под де -т ш т,_ш режима, но общественное состояние, в котором де;ения является лишь одной из составных частей. Дем< «ратии, т.е. демократическое общест!

аристократическому. В настоящей главе мы будем употреблять в этом токвилевском его употреблении, а для того, чтобы смысл этого слова, мы будем говорить о демократическо! тическом правлении.

342 Современна я поли тика__ '___________________

Первую, главную идею этого демократического равенства Токвиль выражает следующим образом: «Благодаря Провидению, которое на­делило каждого человека, каким бы он ни был, необходимым разу­мом, он способен сам вести касающиеся его дела. Таково великое пра­вило общественной и политической жизни Соединенных Штатов.» Принцип этот, таким образом, не ограничивается политическим об­ществом, он распространяется на всю совокупность общественных отношений: «Отцы семейств применяют его в воспитании детей, хозя­ева — в отношениях со слугами, общины — к своим членам, округа — к общинам, штаты — к округам, Союз —к штатам. Оно распространя­ется на весь народ и превращается в принцип верховенства его вла­сти.»¹ Отношение равенства между гражданами есть лишь частный случай применения этого общего принципа или основополагающего мнения, управляющего совокупностью отношений между членами сообщества. Наиболее ясный и понятный в этом отношении текст — глава, в которой Токвиль анализирует, «каким образом демократия изменяет отношения между слугой и хозяином.»² Отношения госпо­дин-слуга по природе своей исполнены неравенства, но, однако, и они не могут избежать притягательности демократического равенства. У аристократических народов слуги в силу личного подчинения обра­зуют отдельный народ, где царит строгий порядок, и нравы которого переносят на собственное подчиненное положение аристократиче­ские нравы своих хозяев. Зато при демократии «равенство делает из слуги и из хозяина совершенно новых людей и устанавливает между ним новый тип взаимоотношений.»³ Вопреки неравенству условий общественное мнение создает среди них «равенство воображаемое», не имеющее ничего общего с иллюзорным равенством, поскольку оно изменяет саму природу их связи. «В остальном же, — комментирует Пьер Манан, — если Токвиль и не доходит до того, чтобы сказать, что это «воображаемое» равенство в конечном итоге приблизит наступле­ние равенства реального, то весь его анализ подводит к этой мысли. Потребовалось столетие, чтобы был, так сказать, уничтожен удел слу­ги в демократических обществах, настолько сознание людей опреде­ляет их существование».⁴

Таким образом, проникая во все сферы общества, демократиче­ское равенство означает не только конец аристократическим отноше­ниям, но также — и в более общем виде — индивидуальным отноше-

Элементы истории (картина вторая) 343

ниям вообще. Оно стремится ослабить, растворить идею естественно­го превосходства, а значит, подорвать влияние тех, кто образует «есте­ственную аристократию», аристократию «знаний и добродетели». Де­мократический человек равен всякому другому человеку, он начинает осознавать, что его мнение значит ровно столько же, сколько мнение любого другого человека, что каждый столь же умен, как и любой из его сограждан. И он стремится иметь собственное мнение: «Каждый, следовательно, наглухо замыкается в самом себе и с этой позиции пы­тается судить о мире.»¹ Но каким образом он — слабый, одинокий — может полностью доверять самому себе? Демократический человек не доверяет больше другому, он не может полностью доверять и самому себе, поэтому он вкладывает всю свою веру в массу: «По мере того, как граждане становятся более равными,...предрасположенность дове­рять массе возрастает... Во времена равенства люди не склонны дове­рять друг другу по причине своего сходства, но то же самое сходство обусловливает их готовность проявлять почти безграничное доверие ко мнению общественности, ибо им не кажется невероятным вывод о том, что, поскольку все обладают равными познавательными способ­ностями, истина всегда должна быть на стороне большинства.»² Власть себе подобного приводит к царству общего мнения.

Из этой власти себе подобного вытекают также и индивидуалисти­ческое чувство, вдохновляющее демократического человека, и стра­сти этого человека — демократические страсти. Поскольку он не же­лает видеть вокруг себя никого, кроме себе подобных, демократиче­ский человек как бы не может исчезнуть из виду. Если другой человек является таким же человеком, то невозможно установление отноше­ния почтения, опосредования, которое бы заставило человека выйти за пределы самого себя. Каждый независим от другого и самодостато­чен, поэтому каждый сосредоточен на самом себе. Действовать демок­ратического человека заставляет именно индивидуализм, отличный от эгоизма, «это мирное и осмысленное чувство, побуждающее каж­дого гражданина изолировать себя от массы себе подобных и замы­каться в узком семейном или дружеском круге.»³

Эта сосредоточенность на самом себе делает уделом демократиче­ского человека неуверенность и беспокойство. Когда он рассматрива­ет мнение большинства как свое собственное, он прежде всего думает, что осуществляет свое право на личное мнение. Он стремится иметь мнение, но у него нет прочных убеждений. В глубине души демокра-

 

¹ Токвияь Л. де. Демократия в Ami ¹ Там же. С. 416-422 ⁵ Там же. С. 419. ■■Mo/>en//>.Op.cit.P.54

. М.: Прогресс, 1992. С. 286.

344_ Современная политика

Элеменш ист ории (картина вторая) 345

 

тический человек охвзчен сомнением, он не может более опираться ни на традицию, ни на разум высших людей, он не осмеливается опе­реться и на свой собственный разум. И тогда, «когда в убеждения про­никают сомнения, люди в конце концов цепляются только за инстин­кты и за материальные блага, потому что они гораздо более видимы и гораздо более ощутимы и по своей природе более постоянны, чем убеждения.»¹ Стремление к материальному благосостоянию не явля­ется отличительной чертой именно гражданина демократии, но толь­ко здесь эта страсть обретает новую форму и распространяется на всех членов сообщества, В силу социальной мобильности демократиче­ский человек не имеет ни ориентиров, но прочных привязанностей; материальные блага — единственная прочная цепь, за которую можно ухватиться, тогда как постоянная изменчивость условий питает жажду приобретать и страх все потерять. И вот демократическая душа напол­няется яростным стремлением к материальным благам, и это не бес­порядочная страсть к необычным наслаждениям, но страсть устойчи­вая, исключительная, предназначенная для удовлетворения много­численных обыденных потребностей, «своего рода благопристойный материализм, который, не развращая людских душ, тем не менее сде­лает их более изнеженными и в конце концов незаметно вызовет у лю­дей полный упадок душевных сил.»²

Однако и погоня за благосостоянием не освобождает демократиче­ского человека от его беспокойства. Прежде есего потому, что стре­мясь приобрести как можно больше, подгоняемый ускользающим временем, беспрестанно думая о том, чего у него нет, он остается неу­довлетворенным, постоянно взволнованным и никогда — удовлетво­ренным. Затем еще и потому, что он все время, так сказать, натыкает­ся на других. Другой, ему подобный, выступает как препятствие его счастью, поскольку является конкурентом, — демократическое равен­ство, уничтожив все привилегии и преграды, установило всеобщую конкуренцию, — ив особенности он выступает как препятствие в той мере, в какой не во всем похож на ему подобного. Демократический человек, жертва страсти равенства, постоянно снедаем завистью.

И действительно, демократическое равенство делает остающиеся еще неравенства непереносимыми. Поскольку демократический че­ловек не хочет знать никого, кроме себе подобных, то для него невы­носимо то, чем другие люди отличны от него самого — ощущение ра­венства дает жизнь чувству неравенства. Страсть равенства — главная страсть демократической эпохи, но она никогда не бывает удовлетво-

пена и возрастает с развитием самого равенства. «Сколь бы демокра­тичными ни были государственное устройство и политическая кон­ституция страны, можно тем не менее полагать, что каждый из ее Граждан всегда будет видеть подле себя людей, занимающих более вы­сокое, чем он, положение, и можно заранее предсказать, что он упря­мо станет обращать внимание лишь на данное обстоятельство. Когда неравенство является всеобщим законом общества, самые очевидные и значительные проявления этого неравенства не бросаются в глаза; когда же почти все равны, малейшее неравенство режет глаз. Именно по этой причине жажда равенства становится все более неутолимой по мере того, как равенство становится все более реальным.»¹

Эта страстное стремление к равенству настолько сильно, что есте­ственная склонность демократических людей к свободе не в состоя­нии его обуздать. Психологическое «соотношение сил» настолько не­уравновешенно, что, с одной стороны, величие и преимущества сво­боды во всей их полноте ощущаются лишь некоторыми, тогда как вы­годы, приносимые равенством, воспринимаются всеми, а с другой стороны, зло, порождаемое излишком свободы (такова анархия) не­посредственно и ясно очевидно для всех, зло же, порожденное зло­употреблением равенством, проявляется постепенно, оно неощутимо и мало заметно. Таким образом, союз, устанавливаемый принципом равной свободы, есть союз неравный: «Демократические народы ис­пытывают естественное стремление к свободе; будучи предоставлен­ными сами себе, они ее ищут, любят и болезненно переживают ее ут­рату. Однако равенство вызывает в них страсть, пылкую, неутолимую, непреходяпгую и необоримую; они жаждут равенства в свободе и, ес­ли она им не доступна, они хотят равенства хотя бы в рабстве. Они вы­несут бедность, порабощение, разгул варварства, но не потерпят ари­стократии.»³

Социальная динамика и демократическое равенство. Токвиль усмат­ривает в этих идеях и чувствах демократического человека главную пружину динамики, направленной на атомизацию общества и кон­центрацию власти в руках охранительного государства.

Демократическое равенство ослабляет социальные связи; нивели­руя людей, оно изолирует их друг от друга. Обратимся вновь к приме­ру с господином-слугой. В аристократическом обществе отношение зависимости обладало нерушимой прочностью, оно воспроизводи­лось из поколения в поколение и связывало людей, разделенных не-

346 Современная политика

преодолимой социальной преградой; в результате влияние хозяина выходило за рамки его власти, хозяева и слуги В какой-то мере уподоб­лялись друг другу, и между ними устанавливались аффективные свя­зи. Зато у демократических народов связь хозяин-слуга носит харак­тер временного соглашения, слуга не ощущает себя больше низшим по положению в доме своего хозяина, он выполняет здесь обязанно­сти, за рамками которых он во всем равен своему хозяину и не имеет никакого отношения к его дому. Хозяин и не помышляет уже о том, чтобы оказывать на слугу влияние и стать для него во всем образцом. Их отношения не являются больше столь же тесными и семейными, какими были отношения аристократического типа. Став похожими, хозяин и слуга «всегда друг для друга остаются чужими.»¹

Этот пример иллюстрирует общую линию развития. Аристократи­ческие институты тесно связывали людей между собой, демократия же не только уничтожает отношения личного подчинения или покро­вительства, но также и в силу того, что люди схожи между собой, она ослабляет связи уважения, отношения, связанные с личным влияни­ем. «Аристократическое устройство представляло собой цепь, связы­вающую между собой по восходящей крестьянина и короля; демокра­тия разбивает эту цепь и рассыпает ее звенья по отдельности.»³ Демок­ратический индивидуализм стремится превратить все общество в ме­ханическое соединение изолированных единиц.

Демократический индивидуализм ослабляет также и политические связи в том смысле, что существует тайное соглашение между индиви­дуализмом и деспотизмом. Индивидуализм подталкивает людей к то­му, чтобы думать лишь о самих себе и рассматривать себя в отдельно­сти от других, тем самым он истощает источник общественных добро­детелей. У демократического человека нет естественной склонности заниматься общественными делами, и он всячески пытается передать их в ведение государства. С другой стороны, деспотизм поощряет по­добные чувства и прилагает все усилия к изоляции членов сообщест­ва. «Таким образом, деспотизм порождает как раз те пороки, разви­тию которых благоприятствует также и равенство. Эти два явления ро­ковым образом дополняюти поддерживают друг друга. Равенство рас­ставляет всех людей в одну шеренгу, не порождая никакой взаимосвя­зи между ними. Деспотизм возводит между ними разделительные барьеры. Равенство побуждает их не заботиться об окружающих, а де­спотизм объявляет равнодушие гражданской добродетелью. Следова-

Эпеме нты и стории (картина вторая) 347

_тельно, хотя угроза деспотизма существует всегда, он особенно опасен рвека демократии.»¹

Деспотизм, вызывающий у Токвиля наибольшие опасения, — это деспотизм нового типа, и он тем более опасен, что и дру