Роман Виктора Гюго (1802—1885)

Отец Гюго, Жозеф-Леопольд-Сигизбер был офицером наполеоновской армии, который выдвинулся из низов в годы революции, завербовавшийся в республиканскую армию в пятнадцатилетнем возрасте. Через него писатель столкнулся с пафосом Великой Французской революции. Начав свою литературную деятельность в самом консервативном лагере, Гюго с течением времени сделался либералом, а затем и радикалом и республиканцем, что и следует учитывать, читая его роман о революции; активно участвовал в политической жизни (Участвовал в комитете сопротивления против бонапартистов в 1851 году), а его роман «девяносто третий год», наполненный состраданием и возвеличиванием утопического социализма был написан спустя 3 года после подавления парижской коммуны. Гюго стремился продолжать революционные традиции в искусстве и изображал самые высокие демократические идеи революции.

Как величайший французский поэт XIX века, он был главою романтической школы, и его романы всегда отличались как художественной, так и исторической ценностью.

Из эпохи революции Гюго взял 1793 год, год наибольшего развития революционного террора и гражданской войны. Действие происходит в Вандее, на северо-западе Франции, и в Париже.

Герои его романа олицетворяют идеи революции: Симурден, священник является воплощением революционного террора, прямолинейным и неумолимым исполнителем закона; Говэн, начальник отряда, молодой идеалист, полный высоких побуждений, милосердия, борющийся за светлое будущее человечества; Лантенак, жестокий предводитель контрреволюционного восстания, столь же неумолимый и прямолинейный как и Симурден.

Здесь сопоставлены две Франции в фигурах Лантенака, с одной стороны, и Симурдена с Говэном с другой. В обоих лагерях есть чувства чести и долга, милосердие и великодушие: таково отношение Гюго к борящимся: «Называйте революцию, - говорит он,- благим деянием или злым деянием, смотря по тому, к чему у вас есть тяготение, к будущему или прошедшему».

Оба эти человека, маркиз и священник, представляли до некоторой степени одну и ту же маску гражданской войны - два профиля, один— обращенный к прошлому, другой - к будущему, но оба одинаково трагические. Горькая усмешка на губах Лантенака была покрыта тенью и мраком, а на роковом челе Симурдена сиял свет зари». Если образы священника и маркиза - лик гражданской войны, хаоса и жестокости, то Говен – светлое будущее, сам он верил в его неминуемость и говорил, что «Если бы бог хотел, чтобы человек пятился назад, он поместил бы глаза на затылке»[10].

Гюго затрагивает очень многие исторические детали О Конвенте— воплощении революции, он говорит как историк, характеризуя партии и отдельных лиц, попутно рассказывая анекдоты, приводя остроты, повторяя шутки,—пестрая мозаика, составленная из фактов и сплетен. А сколько у него описаний, притом и идиллических, и трагических. Забавы детей, запертых в замковой комнате, где они чуть не сгорели, настоящая идиллия, а рядом описание жестокостей войны. Все романы этого гения строятся на животрепещущих противоречиях. Захватывающа сцена свидания Робеспьера, Марата и Дантона в кабачке на улице Павлина, — сцена большого исторического смысла, если, зная факты, в нее вдуматься.

Его язык образен и рафинирован. Нет ничего лишнего, но образность доведена до высочайшего уровня. Это поздний роман, здесь его талант достиг наибольшего веса. В нем нет сентиментальности, но только пафос великого события.

Франс А. (1844 – 1924)

Анатоль Франс—философ и поэт, обладающий громадной эрудицией и удивительной способностью вживаться в настроения и чувства разных эпох. Как писатель, он всегда отличался выразительностью и красочностью образов, благородной простотой и красотой слога, а в своих романах умением искусно переплетать свои вымыслы с действительными фактами, взятыми как из современности, так и из истории.

Он обличает неправды и уродства в нравах и в социальном строе современности и былых времен. В последние годы XIX века Анатоль Франс занял очень видное место среди французских представителей высшей интеллигенции, начав между прочим участвовать в устройстве народных университетов, читать лекции для рабочих, говорить речи на митингах, при чем сделалось в последнее время известным и сочувствие его к октябрьской революции в России.

Появление романа «Боги жаждут» сочувственно приветствовал лучший знаток истории революции во Франции, парижский профессор Олар. В своей заметке о нем в периодическом историческом органе «Французская Революция» он написал о нем, например, такие строки: "Эта книга полна исторической правды. Если бы какой-нибудь педант нашел в ней некоторые анахронизмы, то это показало бы только, что он ничего не понял в методе поэта, который соединяет так, как это находит нужным, не становясь в противоречие ни с вероподобием, ни с общим знанием». Героя романа Олар называет при этом не карикатурой, созданной воображением писателя, а настоящим историческим типом.

В романе нет никаких приключений, но очень красочно описан быт, главный же интерес романа - психология героя-якобинца. Это, так сказать, рядовой якобинец, средний экземпляр данного типа. Франс, без всякого озлобления, показывает драму человека поглощенного идеей. Якобинцы считали себя монополистами истины и добродетели и искренне верили в свою миссию, дающую право на власть для достижения цели. Вся психика Гамелена определяется таким настроением, доводящим его до подавления в себе всяких иных движений души. Гамелен находится под властью идеи, царящей как над его здравым смыслом, так и над его нравственным чувством.

Гамлену противопоставлен персонаж, устами которого нередко говорит сам автор. Это—Морис Бротто, уже старик, когда-то большой богач, вольнодумец, атеист, разделяющий идеи Лукреция, томик которого всегда имеет при себе, чтобы иметь возможность почаще в него заглядывать. В одном споре с Гамеленом поклонник эпикурейской философии заявляет о себе: «Я люблю разум, но я не фанатик разума. Разум нами руководит и нас просвещает, но когда вы сделаете из него божество, он вас ослепит и заставит совершать преступления». Бротто аполитичен, сожалеет, о том, что прекрасная идея революции не может быть воплощена тем более подобными средствами.

Бротто—скептик до мозга костей. С великим сомнением относится он к внешним победам Франции. «Подождите, - предсказывает он,—настанет день, когда один из этих героев, которых вы обоготворяете, начнет вас глотать, как в басне журавль—лягушек, ибо богов узнают по аппетитам.» В этих словах Бротто как бы предчувствуется военный деспотизм Наполеона, и в них же нужно искать объяснение названия романа «Боги жаждут». Но еще яснее смысл этого названия выступает в другом аналогичном месте, где говорит Анатоль Франс уже от себя: «Поражениям армий, восстаниям провинций, злоумышлениям, заговорам Конвент противопоставлял террор: «боги жаждут», заимствовав ее из одной речи, сказанной во время революции; это были еще ранее слова одного туземца Америки во время первоначального ее занятия европейскими завоевателями.

Анатоль Франс не политик, он только наблюдает и изображает жизнь, в своих исторических романах, только воскрешает прошлое с любознательностью ученого и с образностью художника.